ГЛАВА 1

Наш мир внезапно преобразился. Император, который до тех пор никогда не обращался непосредственно к народу, сказал нам, что наше ближайшее будущее будет мрачным. Он объявил, что мы, «возможно, проложим путь к прочному миру для всех грядущих поколений», но нам придется при этом «вынести невыносимые страдания». Он убеждал Японию смотреть вперед. «Объединяйте все свои силы во имя созидания будущего», — ска­зал он. И он призвал страну «идти в ногу с прогрессом во всем мире».

Моим долгом было вернуться на станцию и делать все, что от меня потребуется. Хотя все мы понимали — война окончилась, никто не знал, что нас ждет завтра, и я боялся начала массовой паники. Я мог представить себе, что творится в Дзуси на нашей станции, работники которой испуганы и не знают, что делать. Все гражданские служащие были очень молоды, и среди них было много девушек. Поскольку я был дежурным офицером, я отвечал за них и считал, что будет благоразумным как можно скорее от­править их домой. Мы не знали, предстоит ли нам тяжелый период окку­пации и как будут относиться к японским военнослужащим. Может быть, всех нас арестуют и бросят в тюрьмы?

Я сказал матери: «Как бы то ни было, я должен вернуться» — и попро­сил ее приготовить мне еды на дорогу. Она сварила рисовые клецки, за­вернула их и положила в сумку. Я думал, что, если автобусы и поезда не ходят, мне придется добираться до базы три дня. Я считал, что значитель­ная часть местного транспорта парализована и мне, возможно, придется ехать туда на велосипеде. Поесть где-нибудь по пути было бы просто негде. Я проехал на велосипеде до вокзала примерно четыре мили и поскольку был офицером, то без труда купил билет на ночной поезд. На вокзале я уселся, приготовившись к долгому ожиданию поезда, но, к моему удивле­нию, он прибыл точно по расписанию — совсем по-японски, подумал я.

Я вошел в вагон, не надеясь найти свободное место, но в поезде оказалось очень мало пассажиров. Там было чисто и удобно, поэтому поездка в Дзу - си оказалась нетрудной. К тому же у меня еще остался почти весь трех­дневный запас рисовых клецок.

Моя миссия оказалась проще, чем я считал, или, во всяком случае, иной. Паника и страх охватили всю Японию. Правда, я сам не был свидетелем этого. Как я и ожидал, были попытки военных сорвать капитуляцию, при­чем одна из них была предпринята очень близко от нас, в Ацуги, где ка­питан ВМС Ясуна Кодзоно, командир эскадрильи, собрал своих людей pi заявил, что капитуляция — это измена. Несколько эскадрилий в этом районе угрожали совершить налет как камикадзе на американский флот, когда он войдет в Токийский залив, чтобы принять условия капитуляции. Военное управление тотчас приняло меры предосторожности, отдав приказ разоружить все самолеты и вылрггь горючее из баков. Как я и ожидал, воз­никали и другие инциденты. Но ни один из них не стал битвой ВМС до последней капли крови. Гораздо позже мы узнали, что предпринимались попытки сорвать выступление императора по радио. Несколько молодых офицеров намеревались захватить императорский дворец pi пррівлечь армию к участию в их мятеже против капитуляции. Небольшой отряд мятежников напал на официальную резиденцию премьер-министра Кантаро Судзуки, которому удалось спастись только благодаря быстрой реакции: он бежал через запасной выход. Мятежники также искали лорда — хранителя печа - ТРІ маркиза Кидо, но он находился в императорском дворце, где был в полной безопаснострі. Некоторые летчики армейской и морской авиации даже летали над Токио, сбрасывая листовіш, призывавшие граждан сопро­тивляться и объявлявшие заявление императора не имеющим силы. Ряд офицеров японской армии покончили жизнь самоубийством в знак про­теста против капитуляции, потому что армия еще не была уничтожена, хотя и понесла тяжелые потери — в этой войне погибли около 2 млн 750 тыс. японских солдат, моряков и летчиков. В конечном счете даже во­енным фанатикам пришлось покориться неизбежному или, как сказал император, «вынести невыносимые страдания».

Я вернулся на станцию 16 августа, и некоторые из моих коллег удиви­лись, увидев меня, особенно тот офицер, над которым я подшутил, сказав, что не вернусь на станцию, если будет отдан приказ о самоубийстве. Думаю, что он плохо знал меня. Вероятно, все офицеры находились в состоянии глубокого потрясения.

Многие японские солдаты вскоре начали возвращаться домой со своих баз, разбросанных по всей Японии, переполняя поезда и автобусы. Неко­торым из них было трудно понять капитуляцию. Хотя большая часть действующей японской армии не была разбита, армия была разбросана по всей Азии. Цепь ужасных потерь в Лейтэ, Иво-Дэйме, Сайпане и на Оки­наве, а также превосходящая мощь американской авиации, нацеленной на наши острова, и применение ядерного оружия служили достаточными доказательствами того, что эту войну нельзя выиграть. И потом, после того как на Хиросиму была сброшена бомба, в войну против Японии вступил Советский Союз. Многие, конечно, очень боялись, что наш старый гипотетический враг воспользуется нашей слабостью и попытается нас захватить. СССР оккупировал южную половину острова Сахалин и четы­ре острова к северу от Хоккайдо — тот из них, который расположен бли­же к нам, чем другие, виден с японской территории — и держат их еще и сегодня. США в 1972 году вернули Японии Окинаву, которую они захва­тили в 1945 году.

В 1945 году русские вошли в Маньчжурию, служившую для нас буфер­ной зоной в течение многих лет. В то время наши войска были сравни­тельно малочисленны и обескровлены, а потому не могли защищаться от наступления массированных русских бронетанковых войск. Когда японские граждане и солдаты попытались бежать от русских, возник хаос. В резуль­тате почти 500 тыс. японских солдат оказались в плену, их отправили в лагеря Сибири и в другие места Советского Союза. Некоторые из них ос­тавались в заключении на протяжении целых двенадцати лет. Во время возникшей паники многие японцы, проживавшие в Маньчжурии, потеря­ли своих близких. Детей-сирот брали к себе китайцы, и были случаи, ког­да японцы, которые не могли бежать, упрашивали китайцев взять их детей и спасти их. Еще и сегодня, спустя сорок лет после окончания войны, ки­тайских граждан, которые считают себя японскими детьми, потерявшими­ся во время отступления, каждый год привозят в Японию и помогают им в поисках давно потерянных родственников. Удивительно, что некоторым из них все еще удается найти своих престарелых родителей или других близких, порой благодаря рассказам о том немногом, что у них осталось в памяти о своей жизни до катастрофы, или по различным шрамам или другим отмегинам. Но, конечно, с годами таких родителей остается все меньше и меньше. Есть люди, которые по сей день говорят, что решение императора о капитуляции было вызвано не только ужасными событиями в Хиросиме и Нагасаки, но и страхом перед Советским Союзом, страхом перед тем, что он вторгнется на наши острова или разделит страну, как произошло с Германией.

Для большинства японцев прекращение войны было не только нацио­нальной трагедией, но и большим облегчением. Японские газеты сообща­ли о первых днях оккупации в захватывающих дух статьях, в которых об оккупантах рассказывались удивительные вещи. Так, например, информа­ционное агентство Domei писало об одной группе американских морских летчиков, что это «очень веселые и приятные парни; ни разговорами, ни своим поведением они не хвастали своей победой... Отныне все японцы должны постоянно помнить о благожелательном отношении этих летчиков, вступая в контакты с американскими оккупационными войсками». Неко­торые японцы даже провозглашали тосты за здоровье американцев, но большинство глядело на них со страхом и подозрением.

Между тем мы не получали никаких приказов. Мы ждали уже много дней, и нам ничего не оставалось делать, как пить саке. В первом посту­пившем к нам приказе было требование сжечь все важные документы, и теперь мне кажется, что мы слишком старательно выполнили этот приказ. Я сжег все свои бумаги, в том числе все свои отчеты и все данные наших экспериментов. У меня были личные тетради и записи, и я их тоже сжег, хотя с тех пор я часто думаю, что сейчас было бы очень интересно пос­мотреть их и что я напрасно сделал это. Позднее мы получили послание, в котором нам приказывали сохранить некоторые особые сведения, но было уже поздно — все давно сгорело. По всей Японии в те дни многие сжигали свои документы, потому что никто не знал, как американцы будут относиться к нам. Будут ли они после победы искать компрометирующие доказательства или что-либо еще. Газеты сжигали свои фотоархивы; часть компаний уничтожала свою документацию. И все зря. Кто-то даже зака­пывал важные документы и семейные бумаги в землю у себя в саду. Это показывает, какая неразбериха царила во всей стране, не только в штаб - квартире ВМС. Нам также приказали уничтожить все важное оборудование, но у нас не было никакой специальной аппаратуры. У нас не было даже оружия. И вот наконец пришел приказ, чтобы я отправил по домам граж­данских служащих. Это был приказ, которого я ждал. Однако выполнить его было гораздо труднее, чем написать. Для рядовых работников не хва­тало транспорта. Семьи некоторых наших сотрудников были эвакуирова­ны и находились далеко от своего дома. Поэтому мне надо было быстро составить план вывоза всех этих людей. Как сделать это, не имея ни транс­порта, ни продовольствия? Младший лейтенант, нашедший торговца, продававшего нам рыбу за саке и соевую пасту, пришел ко мне с новой идеей.

Мы понимали, что конторская мебель и лабораторное оборудование в условиях военного времени представляют большую ценность, быть может даже дороже денег. Нам приказали все это уничтожить. В отдельных частях солдаты забирали все эти вещи домой и продавали их на черном рынке. Следуя примеру этих спекулянтов, мы пошли в крупнейшую автотранс­портную компанию в нашем районе и предложили множество запасных батареек, которые мы использовали в наших экспериментах, за доставку домой багажа наших служащих. Эта компания крайне нуждалась в таких батарейках для грузовиков, и мы были рады, что нам удалось совершить подобный обмен. Мы включили в сделку часть конторского оборудования, холодильники и письменные столы за хорошую плату. Начальник станции Дзуси Национальной железной дороги тоже был очень рад получить быв­шую в употреблении конторскую мебель ВМС в обмен на билеты на экспресс и на перевозку багажа наших гражданских служащих.

Первыми я отправил домой учащихся старших классов и девушек. Пов­сюду ходили слухи, будто нас, офицеров ВМС, объявят военными преступ­никами, а гражданских служащих, вероятно, арестуют. Я считал, что это маловероятно и нелогично, поскольку мы не воевали с американцами. Но такие страхи были типичными в условиях смятения того времени, и я полагал, что самое лучшее быстро отправить наших людей домой, чтобы на всякий случай обезопасить их. У нас не было ни малейшего представ­ления о том, как будут вести себя американские солдаты, поэтому мы хо­тели отослать женщин. Поскольку во время войны не хватало инженеров, в наш}7 часть были направлены учащиеся третьих курсов средних школ с естественнонаучным уклоном, примерно двадцать человек, и этих мальчи­ков я хотел вернуть домой одними из первых. Но двоим из них некуда было возвращаться, поскольку их родители жили в Корее или Маньчжурии, не помню, где именно, поэтому я отправил их к себе домой. Я вручил им письмо для матери следующего содержания: «Я не знаю, как долго нас будут здесь держать. Быть может, американцы даже убьют нас, поэтому позаботься, пожалуйста, об этих двух мальчиках». Позднее мать бранила меня, говоря: «Зачем же ты прислал к нам двух ребят, которые так много едят? Ведь у нас не было риса».

Мы сидели много дней ничего не делая, ожидая новых приказов. После того как мы отправили по домам всех мальчиков и девочек, у нас не было никакой работы. С помощью оптического телескопа мы рассматривали американские корабли, которые постоянно появлялись в заливе Сагами, до того как отправиться в Токийский залив, где на борту американского ко­рабля Missouri должен был быть подписан документ о капитуляции. Это было замечательное зрелище. Казалось, что весь американский флот уст­ремился в бухту, расположенную прямо напротив нас. Мне страстно хоте­лось выбраться оттуда, и, когда пришло время, на первом же поезде я от­правился домой. Это был настоящий сбор, потому что примерно в то же время, к великой радости отца и матери, приехали домой оба моих брата, целые и невредимые. Мы выполнили свой долг и вернулись без единой царапины. Нам также удалось не впасть в фанатизм, который, казалось, охватил в те дни подавляющую часть японской молодежи, которой был привит культ императора и идея героической смерти. В Японии мы часто говорим о психологическом климате или атмосфере, в которых оказывает­ся порой весь народ и которые побуждают его к одинаковым мыслям и действиям, словно все дышат одним и тем же особым воздухом. Во время вогшы власти воспользовались этой особенностью, организовав движение добровольцев, как, например, в классе средней школы, где учился мой брат. Многих горячих молодых японцев захватила эта атмосфера, и они пошли воевать добровольцами, но многие молодые летчики-камикадзе, которые горевали из-за того, что им не довелось совершить последний полет, потом были благодарны за то, что им не выпала такая возможность. Когда импе­ратор говорил с народом и совершил после войны поездку по стране, выступая в роли символа нации, почитаемого отца страны, а не бога, к людям начал возвращаться здравый смысл. Теперь, когда война окончилась, казалось, что страна перенесла гигантское стихийное бедствие.

Новый мирный период был непривычен. Бомбардировщики больше не прилетали, но во многих городах, похоже, нечего было бомбить. В центрах таких городов, как Осака, Нагоя, Йокогама и Токио, остались только про­чные бетонные или каменные здания. Под градом зажигательных бомб, сбрасываемых гигантскими гроздьями с бомбардировщиков В-29, непрочные дома, магазины сгорали, как сухой хворост. Противопожарные полосы, созданные в некоторых кварталах, чтобы ограничить ущерб, оказались бесполезными, потому что поднятые ветром горящие угли легко их пере­летали. После того как начались бомбежки, в Токио осталось менее поло­вины довоенного семимиллионного населения. Почти четыре миллиона уехали в деревни или маленькие города. Для Токио это бедствие было бо­лее тяжелым, чем землетрясение 1923 года. Огонь опустошил его, поэтому некоторым токийцам пришлось дважды в течение своей жизни видеть свой город в развалинах.

К концу войны в городе ходило только 10% трамваев. Пригодными к эксплуатации оказалось всего 60 автобусов и несколько автомобилей pi грузовиков. Когда кончилось жидкое горючее, большинство из них были переоборудованы с таким расчетом, чтобы они могли работать на угле и дровах. Свирепствовали болезни, и около 22% японцев были больны ту­беркулезом. В больницах катастрофически не хватало медикаментов, а также перевязочных материалов, ваты и дезинфицирующих средств. Пол­ки универмагов бьілрі пусты или на них лежали никому не нужные товары, напррімер смычки для скрипок или тершисные ракетки без струн. Некото­рые кинотеатры еще бьілрі открыты, там шли фильмы, и на сеарісьі соби - ралось множество людей, которым нечего было больше делать, некуда было рід ти и хотелось хотя бы на пару часов полностью забыться.

Семейству Морита повезло, потому что мы никого не потеряли в этой войне, и контора с заводом компании в Нагое, и даже наш дом остались целы, почти не пострадав от бомбардировок. Отдохнув несколько дней в кругу семьи, мы начали обсуждать будущее, в частности мое будущее как старшего сына. Отец еще был здоровым pi крепким мужчиной, он руково­дил компанией, поэтому на фрірме Morita во мне в то время практрічески не нуждались. Во время воршы завод продолжал работать, выполняя воен­ные заказы, он прорізводріл порошок мисо и спиртные напитки, так что ріаше предприятріе было в рабочем состоянирї. Пока я ріаходилея дома, я сделал несколько предложений об улучшениях, но прямой нужды во мне ріа заводе не было. Там было достаточно управляющррх — мой отец и его квалріфицированньїе сотрудники. Кроме того, мріє было только двадцать четыре года pi все бьілрі согласны с тем, что впереди у меня еще много временрі И Я успею ВОЙТРІ в компанрпо позднее.

В первые недели моего пребыванрря дома я получріл прїсьмо от профес­сора Хаттори, преподавателя физики, который много помогал мне своими советами, когда я учршея в колледже. Он писал, что перешел на физический факультет Технологического института в Токио pi участвует в создарши специального отделения для демобилизованных студентов естественнона­учных факультетов, учебу которых прервала война. Его трудности заклю­чались в нехватке преподавателей, и он приглашал меня — причем настой­чиво — пойти работать на этом отделении. Мне понравилась эта прекрасная идея, так как я смог бы продолжать занятия физикой и поехать в Токио, где, как я надеялся, после того как ВМС и вся японская военная верхушка были ликвидированы, теперь можно будет найти другую инте­ресную работу. Я получил согласие родителей работать преподавателем, и, к счастью, когда я еще находился дома, мне вновь удалось восстановить контакты с Ибукой, блестящим инженером, с которым я работал в научно - исследовательской проектной группе. Он писал, что открывает в Токио новую лабораторию.

В последние месяцы войны я редко встречался с Ибукой. Когда война подходила к концу, ему становилось все труднее ездить на нашу виллу, потому что он перевел свой завод в префектуру Нагано, к северо-западу от Токио, в нескольких часах езды на поезде. Дело в том, что его токийский завод и лаборатория были расположены в районе, который стал объектом бомбардировок и где находилось много мелких заводов и фабрик. Он не­сколько раз приезжал в мою лабораторию в Дзуси, а я также ездил в ябло­невый сад в Нагано, где был расположен его новый завод. Однажды, нахо­дясь в Нагано, я благодаря радиопередачам на короткой волне понял, что война проиграна. Вот почему я заговорил с Ибукой о том, что нам нужно будет делать после войны.

Ибука обладал еще одним секретным источником информации. Его зятем был Амон Маэда, правая рука принца Фумимаро Коноэ. Коноэ несколько раз был премьер-министром Японии и боролся с милитарист­ской кликой, которая в конечном счете одержала верх над правительством и ввергла Японию в войну. Позднее Маэду назначили первым послево­енным министром просвещения Японии, но через шесть месяцев он стал жертвой одной из чисток и был вынужден уйти в отставку, как член правительства военного времени. В конце войны дом Маэды в Токио был разрушен бомбами, и он переехал в курортный городок Каруидзаву, рас­положенный в горах, недалеко от Нагано. Ибука часто навещал его там. Во время таких встреч ему удавалось многое узнать о том, что происходит на дипломатическом и военном фронтах.

Компания Ибуки называлась Nippon Sokuteiki, или Японская компания измерительных приборов, и на его заводе в префектуре Нагано работали 1500 человек, выпускавших небольшие механические элементы, регулирую­щие частоту колебаний в приборах радиолокаторов. Эти компоненты долж­ны были давать колебания с частотой ровно 1 килогерц, и Ибуки пришла в голову остроумная мысль: нанять студентов музыкальных учебных заведений, обладавших тонким слухом, чтобы проверить точность этих элементов пу­тем сравнения последних с простым камертоном, делающим тысячу колеба­ний в секунду. Я вспомнил об этом как о примере оригинальности и изоб - ретательности его ума, которые произвели на меня столь сильное впечатление и вызвали у меня желание работать с этим человеком.

Но Ибука не испытывал профессионального удовлетворения, работая за городом, где он лишь производил детали в больших количествах. Ибука сообщил Таидзи Уэмуре, который был президентом его компании, что хочет вернуться в Токио, и тот неохотно отпустил его. Правда, позднее он предложил помочь ему начать торговое дело. У Ибуки был еще один друг, владевший в Токио тем, что осталось от универмага Shirokiya в Нихонбаси, который находился в самом центре Токио, разрушенном во время бомбар­дировок. Это здание стало мишенью бомбардировок, потому что в подва­ле находился завод электронных ламп.

В этом совершенно пустом старом здании, стоявшем среди руин, со­жженных домов и магазинов в когда-то процветавшем центральном райо­не Токио, Ибука открыл Tokyo Tsushin Kenkyusho, или Tokyo Telecommu­nications Research Laboratories, где работали семь человек со старого токийского завода, которые до того вместе с ним переехали в Нагано. Они теснились в старой будке телефониста на четвертом этаже, а затем заняли площадь на восьмом этаже. Ибука однажды сказал мне, что остальные рабочие, которые уехали из Токио, вначале не хотели возвращаться, пото­му что в Токио негде было жить и не хватало продуктов питания. Они также знали, что компания располагала небольшим количеством денег и что о будущем новой компании пока в лучшем случае трудно что-нибудь сказать.

Все ресурсы Ибуки помещались у него в кармане и в голове. (Небольшим источником наличных средств служила продажа вольтметров, выпускав­шихся его старой компанией.) Эта небольшая группа проводила совещания в гнетущей обстановке сгоревшего универмага и на протяжении многих недель пыталась выяснить, чем следует заняться новой компании, чтобы раздобыть денег и пустить их в оборот. В те дни процветал только черный рынок, и это было единственное место, где можно было найти некоторые детали. Прежние крупные электронные компании только начинали работать, и они не были заинтересованы в том, чтобы продавать детали конкуренту. Идея Ибуки состояла в том, чтобы производить что-то новое, но сначала компания должна была заложить финансовую базу. На первых совещани­ях выдвигалось множество сумасшедших идей. Так, например, один из участников группы сказал, что, поскольку большая часть центра Токио сгорела и сровнена с землей, компания могла бы арендовать пустующую землю и открыть небольшие площадки для игры в гольф. Народу, рассуж­дал он, нужны развлечения. Кинотеатры в те дни были переполнены. Всем нужна была какая-то отдушина. Другие отмечали, что верным источником средств может стать торговля продуктами питания, а выпечка сладких пи­рожков из соевого теста также была бы выгодным делом.

Действительно, все думали о еде, и поэтому группа наконец решила за­няться производством простых рисоварок. Впрочем, она так и не довела это дело до конца, хотя было создано много опытных образцов. Это был простой деревянный чан, на дне которого уложили спиральные электроды. Мокрый рис, обладая электропроводностью, замыкал электрическую цепь. Возникав­ший ток нагревал его. Идея состояла в том, что, когда рис доходил до гото - ваности и начинал сохнуть, он переставал пропускать ток, электрическая цепь автоматически размыкалась и счастливый обладатель рисоварки мог садиться за стол. Но стойких результатов получить не удалось. Ибука и его сотрудники пробовали это варево, но рис был то переварен, то недоварен. Они бросили эту затею, а потом даже подумывали о создании печки для хлеба, основанной на том же принципе проводимости — влажное тесто замыкает цепь между металлическими стержнями в деревянном ящике, но так и не сделали ни одного такого прибора. Наконец, пришлось привлечь к работе жен, которые помогали делать электрогрелки, пришивая провода к ткани. Эти электрогрелки пользовались успехом на уличных рынках и дава­ли крайне необходимые наличные деньги семьям работников компании.

Однако Ибука переехал в Токио не для того, чтобы размениваться на организацию развлечений, производство продуктов питания или продажу самодельных электрогрелок. У него была более интересная мысль: посколь­ку во время войны коротковолновые приемники были строго запрещены, появился большой интерес к прослушиванию передач на коротких волнах. Теперь, когда запрета больше не существовало, этот спрос, по-видимому, можно было удовлетворить. Ибука придумал, как это сделать. Поскольку во время войны радио имело большое значение, так как по нему переда­вались сигналы воздушной тревоги и другая важная информация, населе­ние тщательно берегло свои радиоприемники. Правда, они могли принимать передачи японского радио на средних волнах. Ибука спроектировал корот­коволновую приставку, состоявшую из небольшого деревянного ящичка и простой радиосхемы всего с одной радиолампой. Ее очень легко можно было подсоединить к любому стандартному радиоприемнику и приспосо­бить его для приема коротковолновых передач. Работникам компании пришлось побираться на черном рынке, чтобы раздобыть радиолампы. Некоторые из них стоили очень и очень дорого, но товар стал пользовать­ся большим спросом, и это подняло уверенность у всех сотрудников Tokyo Tsushin Kenkyusho.

У Маэды был друг в крупнейшей газете Японии Asahi Shim bun, и этот человек, Рюдзо Кадзи, вел постоянный раздел под названием «Синий ка­рандаш». В те дни газета Asahi Shimbun из-за нехватки газетной бумаги печаталась всего на одном листке. Статья, опубликованная 6 октября 1945 года, оказала новой компании ценную помощь.

«Есть хорошая новость о том, что приемники, которые многие уже имеют, можно легко наладить для приема передач на коротких волнах. Масару Ибука, бывший преподаватель факультета естественных наук и инженерного дела в университете Васэда и зять министра просвещения Амона Маэды, недавно открыл на третьем этаже магазина Shirokiya в Ни - хонбаси Токийскую научно-исследовательскую лабораторию телесвязи. Руководствуясь бескорыстными мотивами, он решил расширить примене­ние коротковолновых приемников путем переделки обычных приемников или использования дополнительных устройств. Если у вас есть супергете­родинный приемник довольно высокого класса, вы легко можете переделать его в прекрасный коротковолновый приемник. Используя дополнительное устройство, вы сможете принимать короткие волны высокой частоты».

В статье далее предсказывалось, что со временем оккупационные власти разрешат частные радиопередачи и модернизация существующих радио­приемников станет необходимой, поскольку ожидалось, что с началом вещания многочисленных новых станций в эфире возникнет хаос. Далее в ней говорилось, что «с помощью приставок можно будет расширить воз­можности приемников настолько, что хорошо будут слышны даже переда­чи новых станций». Характеризуя Ибуку, автор статьи писал, что он «ру­ководил оружейной компанией, но отныне он хочет использовать технику, с которой так хорошо знаком, для производства полезных вещей. Вновь приступая к работе в качестве ученого, он говорит, что будет принимать любые заявки, в том числе заявки на ремонт обычных приемников».

Как оказалось, Кадзи просто что-то неправильно понял. Ибука никогда не занимался производством оружия и вовсе не жаждал ремонтировать старые приемники. И уж, конечно, если это дело оказалось неприбыльным, то не из-за его бескорыстия; Ибуке крайне необходимы были деньги, ведь ему нужно было платить своим сотрудникам. Мне посчастливилось купить нагойское издание этой газеты от 6 октября, и я обрадовался, получив «желанную весточку» о моем старом друге Ибуке. Я сразу же написал ему письмо, в котором говорил, что желал бы посетить его в Токио. Я писал, что хочу помогать ему в его новом деле и готов оказывать ему всяческую поддержку. Он тут же мне ответил, пригласив приехать и познакомиться с новой компанией. Однако предупредил, что положение очень тяжелое, что он платит своим сотрудникам из собственного кармана и ему нужны деньги.

Я переехал в Токио, чтобы начать работать в качестве преподавателя, и, устроившись в доме одного из своих друзей на западной окраине города, где бомбардировки причинили меньший ущерб, чем в центре, я, не теряя времени, отправился к своему другу Ибуке в Нихонбаси. Контора его новой компании в почти полностью выгоревшем здании универмага представля­ла собой печальное зрелище. Но лицо Ибуки светилось энтузиазмом, и он и его сотрудники были рады, что могут работать в то время, когда немно­гие из людей знали, что с ними будет дальше.

Поскольку я понимал, что Ибуке трудно платить заработную плату, я решил работать в новой компании по совместительству с работой препо­давателя. Благодаря этому Ибуке не надо было бы мне много платить, так как я получал жалованье преподавателя, и мы оба уже могли таким образом сводить концы с концами. Мы долго говорили о создании нашей собствен­ной компании — об этом мы размышляли вскоре после нашей первой встречи — и в марте 1946 года решили окончательно сделать это, когда продумаем все до конца. И вот я, преподаватель университета, получая жалованье у государства, стал работать на полставки в нової! компании Ибуки конструктором, планируя создать нашу собственную новую компа­нию. Мы оба понимали, что, прежде чем действительно учреждать новую фирму, нужно будет решить сложный вопрос о моих обязательствах перед семьей. Поэтому вместе с Ибукой и Маэдой, который ушел в отставку с поста министра просвещения, в апреле 1946 года мы сели на ночной поезд, идущий в Косугаю. Друзья намеревались просить моего отца помочь новой компании, разрешив мне вступить в нее. Они знали, что им предстоит проявить уважение к отцу, потому что прекрасно понимали, что значит забрать старшего сына из семейного предприятия.

В Японии считалось весьма серьезным делом забрать сына, особенно старшего, из дома и семьи, поместив его навечно в новую область мировой коммерции. Иногда это было очень похоже на усыновление. Практика офи­циального обсуждения таких планов с родителями порой имеет место и сегодня в некоторых деловых кругах, особенно на мелких предприятиях. Но даже в крупных компаниях, когда молодой человек вступает в новую пред­принимательскую семью, требуется указать семейные связи и представить рекомендации. Кроме того, даются негласные обязательства обеих сторон в искренности. Это честные обязательства, ибо они касаются всей трудовой жизни, а не просто случайной работы на несколько лет, как в некоторых странах с гораздо большей текучестью кадров. Я действительно переходил в другую семью и брал на себя совершенно иные обязательства.

Наша поездка была тяжелой. Окна в старом вагоне были разбиты, и мы сидели всю дорогу на холодном ветру, в дыму и копоти, зато в Косугае нас встретили очень тепло. Ибука недавно сказал мне, что он все еще помнит, как хорошо мои родители приняли его и Маэду, «хотя на столе был толь­ко хлеб — ведь семейство Морита владело пекарней, и хлеб был очень вкусным, — масло, джем и чай». После войны даже это казалось роскошью. Не хватало даже предметов первой необходимости. Японцы давали самым маленьким детям буквально по щепотке риса, которого очень не хватало. У многих даже и этого не было. Во время войны из-за нужды люди научи­лись подмешивать к мизерному количеству риса, которое им удавалось достать, ячмень или даже картошку. Война разорила и деморализовала народ, и в те ее последние дни миллионы людей прилагали все силы, что­бы как-то свести концы с концами.

После знакомства Ибука и Маэда рассказали моему отцу о новом пред­приятии и о своих планах, добавив, что я абсолютно необходим в этом новом деле. Когда они кончили, все мы со страхом ждали ответа. Отец, очевидно, был готов к этому. Почти не колеблясь, он сказал, что возлагал на меня надежды как на своего преемника в качестве главы семейства, а также ожидал, что я возглавлю семейное предприятие. Затем он повернул - ся к Маэде и Ибуке: «Но если мой сын хочет заняться чем-нибудь еще, чтобы реализовать себя или найти применение своим способностям, я не буду ему мешать». Он с улыбкой посмотрел на меня. «Делай, что тебе больше нравится», — сказал он. Я был в восторге. Ибука был поражен. Позднее он говорил мне: «Я думал, что заполучить тебя будет труднее». Мой средний брат Кадзуаки, который в то время учился в Университете Васэда в Токио, добровольно предложил заменить отца в качестве владель­ца сакеваренного завода семейства Морита, когда отец отойдет от дел. Все вокруг улыбались, испытывая облегчение, pi были счастливы.

Вернувшись в Токио, мы объединили наши ресурсы, чтобы учредить новую компанию Tokyo Tsushin Kogyo, или Tokyo Telecommunications En­gineering Corporation. Набралось около 500 долларов. Это нельзя было на­звать не только царской, но и достаточной суммой. Мы быстро потратили эти деньги, в те дни мы часто брали деньги взаймы у моего отца. Он верил в нас и в нашу новую компанию и не требовал возврата долгов. Поэтому я решил дать ему пай в компании. Это оказалось мудрым капиталовложе­нием, потому что его вера была хорошо вознаграждена. Его пай увеличи­вался, и он стал одним из главных акционеров нашей компании.

Хотя я высоко ценил возможность иметь самостоятельный источник доходов, которым служила для меня преподавательская деятельность в Токийском технологическом институте, но душой я был не там. Я жаждал полностью отдаться работе в нашей новой компании. Поэтому действи - тельно очень порадовался, когда прочитал однажды в газете о решении оккупационных властей уволить из японских учебных заведений всех пре­подавателей, которые были кадровыми военнослужащими армии и ВМС. Это касалось и меня, поскольку я был кадровым военным инженером и в соответствии с моим офицерским званием должен был всю жизнь служить в не существующем больше императорском японском флоте. В основе приказа генерального штаба союзнических войск, управляющего оккупа­ционной территорией, о чистке лежала идея о том, что кадровые военно­служащие, бывшие главными виновниками войны и диктовавшие свою волю правительству, не должны преподавать, поскольку они могут оказать отрицательное воздействие на восприимчивых школьников послевоенной Японии. Для меня это было радостной вестью, потому что теперь у меня появился предлог освободиться от обязательств перед университетом и я мог бы посвятить работе в новой компании все свое время.

Я пришел к профессору Хаттори и заявил ему, что, хотя я высоко ценю преподавательскую работу, из-за этого распоряжения я не смогу больше ее продолжать. Он обратился к администрации с просьбой проверить это, но там ему сказали, что никакой официальной рекомендации от министерства просвещения нет и поэтому они не знают, что следует делать. Руководство отделения просило меня продолжать работу до тех пор, пока университет не получит официального уведомления. Вот почему мне пришлось про­должать читать лекции еще месяца два. Я очень хотел уйти, но считал себя обязанным оказывать и дальше помощь моему старому наставнику про­фессору Хаттори. Просто так я не мог бросить работу. Поскольку уведом­ление все еще не поступало, мне пришла в голову смелая мысль. Я показал соответствующую газетную статью декану Короку Вадэ и выразил свое беспокойство по поводу того, что, если я буду продолжать преподавать и это обнаружится, университет могут наказать или оштрафовать за то, что сам «не очистил свой дом». «В соответствии с этим я должен быть вычи­щен, — сказал я, — но ваша администрация считает, что мне тем не менее следует оставаться. Я боюсь, что, если буду работать и дальше, у вас могут возникнуть неприятности, а я не хочу быть тому причиной». Декан обдумал мои слова и наконец ответил: «Ну хорошо, вы можете прекратить работу с сегодняшнего дня». Так закончилась моя преподавательская карьера. Я тепло попрощался с профессором Хаттори и с радостью ушел в свою новую компанию.

Шли месяцы, но официального уведомления о том, что меня вычисти­ли из университета, так и не поступило, и каждый месяц из отделения мне звонили и просили прийти получить жалованье, потому что по каким-то причинам я оставался в платежной ведомости. И хотя я не преподавал, мое жалованье увеличивалось каждые два-три месяца благодаря надбавке на инфляцию. Так продолжалось до октября 1946 года, когда министерство просвещения наконец собралось отправить уведомление о моем увольнении. Я был рад этой субсидии, пока мне ее платили, потому что в те дни наша компания еще не отличалась финансовыми успехами.

В августе 1946 года универмаг Shirokiya было решено восстановить, и нас уведомили о том, что в этом здании для нас не будет места. Мы временно переехали в другое помещение, в Китидзёдзи, один из старых районов Токио. Впрочем, оно не удовлетворяло нас. В результате мы обосновались в очень дешевой полуразрушенной деревянной лачуге на холме Готэняма, когда-то славившемся красотой цветущих вишен, в Синагаве, на южной окраине города. Холм Готэняма был укреплен как часть оборонительных сооружений Токийского залива еще в 1853 году. Правда, когда мы холодным днем в ян­варе 1947 года переехали в наш видавший виды старый дом, Готэняма ничем не напоминал крепость; повсюду вокруг нас можно было видеть доказатель­ства нашего поражения. Куда бы мы ни бросали взгляд, везде замечали большой ущерб, причиненный бомбардировками. Крыша протекала, и порой нам приходилось открывать зонтики над нашими столами. И хотя мы жили далеко от городского центра, мы были здесь независимыми и у нас было больше места, чем в здании универмага.

Чтобы пробраться в помещение, где расположилась компания Tokyo Tsushin Kogyo, надо было пригнувшись пройти под бельевой веревкой, на которой соседи время от времени развешивали детские пеленки, чтобы высушить их на ветру. Когда родственники навещали меня, их настолько потрясали жалкие условия, в которых я находился, что они решили, что я стал анархистом, и сообщили об этом моей матери. Они не могли себе представить, что, хотя я предпочел работу в таком месте обеспеченной жизни в Нагое как сын президента давно известной компании, я не был радикалом.

ГЛАВА 2

Когда мы обдумывали, какой товар нам производить, Ибуке часто предла­гали, чтобы мы начали выпускать радиоприемники — в Японии все еще был большой спрос на радиоприемники, а не только на коротковолновые при­ставки, но Ибука непреклонно отказывался от этого. Он объяснял это тем, что крупные компании очень быстро оправятся после войны и сначала ста­нут использовать свои компоненты в собственных товарах, а потом будут продавать детали другим. Кроме того, они, вполне естественно, будут держать в тайне новейшую технологию, пытаясь как можно дольше сохранять свое преимущество над конкурентами. Мы с Ибукой часто говорили о том, что наша новая компания должна стать новатором, мозговым трестом, который будет оригинальными способами производить новейшие техноемкие товары. Простое производство радиоприемников не соответствовало нашему пред­ставлению о путях достижения этих идеалов.

Мы провели самостоятельное ненаучное обследование быта уцелевших японских семей. Компания продала уже довольно много коротковолновых приставок к средневолновым радиоприемникам, которые многие японцы бережно хранили всю войну, и вот теперь мы обнаружили, что в домах сохранилось довольно много вышедших из строя проигрывателей. Во время войны достать новые механизмы и магнитные звукосниматели было невозможно, поэтому стало ясно, что есть рынок для деталей, необходи­мых для починки и совершенствования проигрывателей военного и до­военного образца. Появлялись пластинки с новыми популярными аме­риканскими свингами и джазом, и люди жаждали их иметь. Американцы привозили с собой свою музыку, и в период оккупации начался процесс распространения в Японии информации о США и о том, как живет аме­риканский народ. Оккупационные власти взяли радиостанции в свои руки, и английский язык, запрещенный во время войны, вновь можно было преподавать в школах и использовать в радиопередачах. После столь долгих лет подавления мысли и военной диктатуры пропагандируемые идеи демократии, свободы личности и равенства падали на плодородную почву.

Во время оккупации все было дефицитом и всем приходилось пользо­ваться черным рынком. Нашей новой компании Tokyo Tsushin Kogyo, официально зарегистрированной 7 мая 1946 года, удалось купить неболь­шой, бывший длительное время в эксплуатации грузовичок Datsun, который стоил в пересчете около 100 долл. Оказалось, что только Ибука и я, два старших руководителя компании, имели водительские права, поэтому нам приходилось развозить наш товар, а также ездить за покупками и доставлять на фабрику детали и материалы. Мы не только выполняли работу «управ­ляющих», но и помогали грузить товары для доставки, заводили мотор, развозили товары и были на посылках.

На улицах Токио в то время царили хаос, шум, гарь и зловоние. Бензин был в дефиците и стоил очень дорого. Многие легковые автомобили, гру­зовики и автобусы оказались переделанными, ведь надо было использовать в качестве горючего отходы нефти, древесный уголь и другие виды твер­дого топлива, включая мусор и угольную пыль. После войны они все еще были в эксплуатации. На улицах случалось видеть даже повозки, запря­женные ослами. Нам всегда удавалось доставать бензин для нашего гру­зовика всеми законными и незаконными средствами. Множество амери­канских солдат продавали бензин, перекачивая его из своих джипов и грузовиков, некоторые продавали его даже бочками. Военные власти по­пытались положить этому конец, подмешивая в бензин красную краску. Дороги время от времени перекрывались. Военная полиция останавливала машины, и полицейский вставлял длинную стеклянную трубочку в бен­зобак, затыкал ее пальцем и вытаскивал, чтобы проверррть на цвет. Если он оказывался красным, прріходилось долго объясняться. Постепенно по­лиция вылавливала все меньше pi меньше людєрр, потому что хитрые японцы обнаружили, что можно отфршьтровать красную краску с помощью угля, и занялись выгодным делом «отмывкр!» бензина, купленного на чер­ном рынке.

Мы знали, что крупные электротехнические компанирі не проявляют интереса к производству запасных деталей. Они делали и продавали новые прорігрьівателрі. И хотя прорізводство деталерц безусловно, не было тем идеальным делом, которое связано с новейшей технологией рр к которому мы шлрр, Ибука знал, что делает. В те дни не было дврргателерр и звукосни­мателей лучше наших, рр онрі позволялрі компании сводріть концы с кон - цамрр в фршансовом отношенрш. С деньгами было очень туго, и строгие меры борьбы с инфляцией! создавали для нас проблемы, потому что зна - чрітельная часть денег, находрівшихся в обращении, была заморожена. Власти ограничрівалрр денежную сумму, которую разрешалось взять в бан­ке отдельному гражданину puipi компании. Это и послужило первоначаль - норр пррічрінорр прррвлечения всех сотрудников к работе над электрогрелка­ми — надо было что-то продавать непосредственно населению, чтобы получить наличные.

Но Ибука поставррл своей целью проррзводить совершенно новые пот­ребительские товары — не просто совершенствовать то, что было на до­военном рынке, а сделать что-то совершенно новое для Японрррр, устройство для запррсрр на магнитную проволоку. Мы видели проволочные магнито - фоны, сделанные в Германии, а в Унррверситете Тохоку на севере Японирр проводррлись научные исследования по выпуску специальной! стальной проволоки для таких устройств. Ученые уже разработали прекрасную новую технологию намагничивания сталрр.

Ибука узнал, что компания Sumitomo Metals Corporation может произ­водить нужный нам сорт стальной проволоки, специальную проволоку диаметром ровно 0,1 мм, которую было очень трудно делать. Он поехал в Осаку для переговоров с Sumitomo о производстве проволоки для нового магнитофона, но компания не проявила интереса к этому заказу. Ибука представлял новую небольшую компанию, желавшую получить новейший продукт, производство которого дорого стоит и который нужен только одному заказчику. Другие компании, которые могли производить такую проволоку, реагировали точно так же. Но как это иногда случается, их отказ обернулся для нас благом. Мы не смогли производить проволочный магнитофон, что нас огорчило. Но зато в будущем нам предстояло произ­водить другое, гораздо лучшее звукозаписывающее устройство — совре­менный магнитофон, хотя в то время мы этого еще не знали.

Оккупационные власти взяли в свои руки Японскую радиовещательную корпорацию NHK, японский аналог ВВС. Им нужно было новое техничес­кое оборудование, например микшеры и другая аппаратура для студий и радиовещания, с которой Ибука был знаком. Ибука подал заявку на про­изводство большого микшера для NHK, и ведавший этими делами амери­канский офицер, бригадный генерал, пришел в нашу лачугу на Готэняме, чтобы ознакомиться с этим неизвестным заводом и его администрацией, а также обсудить технические характеристики. Друг Ибуки, Сигэо Сима, отвечал за ликвидацию военного ущерба, причиненного технике NHK, и Сима рекомендовал заключить контракт с Ибукой. Сима приехал к нам вместе с генералом, совершавшим инспекционную поездку, но, когда гене­рал увидел наш цех, он был поражен его примитивностью и покачал голо­вой. Он не мог понять, почему представитель NHK рекомендует эту ма­ленькую неизвестную компанию, работающую в столь скромных условиях. Друг Ибуки мог лишь просить генерала довериться его мнению — ив конце концов его убедили принять эту рекомендацию. Но он был так обес­покоен, увидев ужасное здание, в котором мы находились, что велел нам расставить повсюду ведра с песком и водой на случай пожара.

Когда заказанное оборудование было доставлено в контору NHK, нахо­дившуюся тогда всего в полумиле от штаба генерала Макартура в центре Токио, все восхищались его качеством, особенно тот недоверчивый генерал, который все еще не мог понять, как новая небольшая компания может изготовлять на временной фабрике такой техноемкий продукт. Все нас поздравляли и улыбались нам, генерал был весьма доволен. Я думаю, что мы получили новые заказы от радиослужбы американских вооруженных сил и от Дальневосточной воздушной армии благодаря тому, что мы заво­евали доверие, продемонстрировав качество нашей работы при выполнении первого заказа.

Когда Ибука доставил в NHK микшер и принимал поздравления, он уви­дел в одном из кабинетов магнитофон Wilcox-Gay американского производс­тва, первый ленточный магнитофон, знакомый ему. Быстро осмотрев его, он принял решение. Проволочный магнитофон, который он пытался сконс­труировать, не шел ни в какое сравнение с этим магнитофоном. У прово­лочного магнитофона, какой бы замечательной ни была его идея, имелись явные недостатки. Во-первых, чтобы добиться приличной точности воспро­изведения звука, проволока должна была проходить через звукозаписываю­щую и звуковоспроизводящую головки на большой скорости, а это означа­ло, что надо было иметь очень много проволоки на больших катушках. На катушки же можно было намотать лишь весьма ограниченное количество проволоки, поэтому следовало иметь либо чрезвычайно тонкую проволоку, либо громадные катушки. Что еще хуже, исправить запись на проволоке было просто невозможно. Все записи должны были быть совершенными. Если вы намеревались изменить какую-то часть записи, вам нужно было записать ее снова, точно синхронизируя ее с тем, что уже было записано на проволоку, а это сделать оказывалось исключительно трудно.

С первого взгляда на новый магнитофон стало ясно, что с лентой рабо­тать гораздо легче. В отличие от проволоки склеивать ленту было легко и просто, поэтому изменения можно было записывать отдельно и вставлять в любое нужное место. На довольно небольшой бобине помещалось боль­шое количество ленты. Преимуществом было и то, что точность воспро­изведения звукозаписи на магнитной ленте была выше, чем у проволочных магнитофонов. Мы читали отдельные материалы о записи на магнитную ленту, изобретенную в Германии. Действительно, во время войны немцы использовали магнитную ленту для передачи многих своих пропагандист­ских программ, длившихся часами. Компания Атрех в США одной из первых занялась этим новым делом сразу после войны, приступив к про­изводству самих магнитофонов. Основным же производителем ленты стала Minnesota Mining and Manufacturing Company, которую теперь назы­вают ЗМ. Технология развивалась и совершенствовалась. Именно такую аппаратуру, а не проволочные магнитофоны и должна была производить, по мнению Ибуки, наша компания.

К этому времени Ибука уже расписал так много товаров, которые мы могли бы производить, что его коллегам и особенно бухгалтеру это уже стало надоедать. Он знал, что ему будет трудно завоевать доверие. Он решил сконструировать новый магнитофон для Японии, и ему надо было убедить своих коллег, а также нашего прижимистого казначея в жизнеспособности этой идеи. Ибука побеседовал с американским офицером в NHK и попро­сил разрешения взять ненадолго магнитофон, чтобы показать его своим сотрудникам. Офицер долго не решался, но все же согласился лично доста­вить магнитофон в компанию, чтобы продемонстрировать его. Все мы столпились вокруг магнитофона. Но вот показ модели окончен. Мы все были убеждены в том, что это стоящий для компании проект. Да, все, за исключением нашего бухгалтера Юнити Хасэгавы, человека, которого мой отец отправил к нам из своей семейной компании, чтобы он помогал нам держать в порядке финансовые дела нашей маленькой фирмы.

Хасегава и Судзабуро Татикава, главный управляющий нашей компании, холодным и критическим взором наблюдали за всем, что мы делали, pi считали, что новая идея потребует слишком больших затрат и не сулит успеха. Онрі были против того, чтобы мы вкладывали дєньгрі в научно - рісследовательскріе и опытрю-конструкторские разработки этого проекта. Новая идея создания ленточного мапштофона воодушеврша нас с Ибукой: мы бьілрі твердо уверены в том, что это — наш проект. Поэтому мы ре­шили насесть на Хасегаву и обратить его в нашу веру, для чего мы при - гласррлрі его пообедать в ресторане, где устроили великолепный пир, довер - ШРІВ его ПРІВОМ, которое тогда было редкостью. Мы ели РІ пили до глубокой ночи и рассказывали ему обо всех досторшствах ленточного магрштофона, о том, что это будет революция целой отрасли промышленной!, которая позволріт вступить в эту новую область первыми и победрггь всех медлен­но продврігающихся конкурентов різ гигантскріх компаний, но только если сразу же приступим к делу, будем действовать разумно и прочно стоять на ногах. Мы, по-видимому, здорово разрекламировали ему наши планы, потому что он прямо там, на сытый желудок, одобрил наш проект. Отны­не дорога перед нами была открыта. Но это нам только казалось. Вскоре мы поняли: наша главная беда в том, что мы совершершо не знаем, как делать самую важную часть этой системы — звукозаписывающую ленту. Лента была сердцем нового проекта, и именно opia была для нас загадкой. Благодаря нашим прежним работам над проволочными магнитофонами мы чувствовали себя вполне уверенно в том, что касалось механических или электронных компонентов нового магнитофона. Но сама лента пред­ставляла совсем иную проблему. Никто в Японии не имел никакого опыта работы с магнитной лентой, а импортировать ее мы не могли, поэтому нам стало понятно, что придется производить собственную ленту. Наша стра­тегия с самого начала заключалась в том, чтобы не только производить магнитофоны, но также делать и продавать звукозаписывающую ленту. Мы хорошо знали, что те, кто купит магнитофон, создадут постоянный рынок и для ленты. Если мы будем продавать магнитофоны без ленты, то сами отдадим выгодное дело в руки наших будущих конкурентов.

Наша первая и самая трудная задача состояла в том, чтобы достать или сделать самим исходный материал. У нас не было пластиков, а был только целлофан. Известно, что он не годится, но мы были вынуждены брать то, что можно было достать. Ибука, я и блестящий молодой инженер Нобуто - си Кихара работали одной бригадой, разрезая целлофан на длинные поло­сы шириной в четверть дюйма и покрывая их различными эксперимен­тальными материалами. Вскоре нам стало ясно, что из этого ничего не выйдет, поскольку даже самые лучшие и самые прочные сорта целлофана можно было прогонять через лентопротяжный механизм только один-два раза, после чего лента растягивалась, безнадежно теряя форму, что искажа­ло звук. Мы наняли химиков, чтобы они придумали способ сделать цел­лофан более упругим, но это тоже не дало никаких результатов. Потом мы попробовали более плотный целлофан. Безуспешно. Наконец, я спросил своего двоюродного брата Горо Кодеру, работавшего в компании Honshu Paper, можно ли производить очень прочную, очень тонкую и очень глад­кую крафт-бумагу, которая могла бы служить основой для нашей ленты. Он ответил, что, по его мнению, стоит попробовать, и вскоре принес нам бумагу очень хорошего качества, и вот мы, вооружившись бритвами, опять принялись за работу.

Найти хороший магнитный материал для покрытия ленты в то время дефицитов было почти невозможно. Теперь даже мне все это кажется не­вероятным, но те первые ленты Кихара, Ибука и я делали вручную. Мы нарезали достаточное для небольшой катушки количество ленты. Склеен­ную длинную полосу раскладывали на полу лаборатории. Наши первые попытки достать необходимый магнитный материал закончились неудачей. Исходные материалы не годились, потому что магниты, которые мы сти­рали в порошок, были слишком мощными. Для нашей ленты нам нужен был только слабый магнитный материал. В своих поисках Кихара натолк­нулся на оксалат железа, который при сжигании превращается в окисел железа. Это было как раз то, что надо. Но где его достать? Я схватил Киха - ру, и мы пошли в тот район Токио, где находились фармацевты-оптовики, и там действительно нашелся только один магазин, который торговал этим химикатом. Мы купили две бутылки оксалата железа и принесли их в ла­бораторию. У нас не было электрической печи, чтобы накалить эту соль, поэтому мы достали сковородку и, помешивая соль деревянной ложкой, жарили ее до тех пор, пока она не стала сначала коричневой, а затем черной. Коричневое вещество было оксидом железа, а черное — тетраоксидом. Кихара очень ловко определял цвет порошка и ссыпал его со сковороды как раз тогда, когда он приобретал нужный цвет. Мы смешивали его с чистым японским лаком, чтобы получить нужную консистенцию, позво­лявшую наносить состав на ленту с помощью пульверизатора. Но с пуль­веризатором ничего не получалось, поэтому мы испробовали все возмож­ные средства и кончили тем, что стали наносить покрытие вручную тонкими кистями, сделанными из мягкой щетины с брюшка енота. К на­шему удивлению, это дало самые лучшие результаты.

Эти первые бумажные ленты были, конечно, ужасными. Ибука говорил, что качество было настолько плохим, что едва можно было расслышать слова «моси-моси» — так японцы приветствуют друг друга по телефону. Но мы были горды этим. В то время на нас работали сорок пять человек, и более трети из них были выпускники колледжей. Большинство из нас были знающими специалистами, но мы не могли произвести высококачес­твенный продукт, который нам был необходим, не имея пластика для ленты. Когда мы сумели достать пластик, то разработали собственную технологию ее изготовления. Технология у нас была готова, и скоро мы вышли с лентой на рынок. Ибука так активно стремился закрепить свои позиции на рынке магнитной ленты, что нам пришлось приложить много дополнительных усилий в этом деле, и несколько лет спустя, в ноябре 1965 года, он, как и все мы, испытал удовлетворение, когда IBM предпочла нашу ленту для запоминающего устройства в своих компьютерах. Когда наша компания начала снабжать компанию IBM технологией для произ­водства магнитной ленты, установила там свою аппаратуру и направила на предприятие IBM в Боулдере, штат Колорадо, своих технических специа­листов, это стало волнующим событием для всех нас.

В те первые дни от ленты зависела судьба нашего предприятия. Что касается самой аппаратуры, то мы усовершенствовали механизм магнито­фона до современного уровня. Магнитофон, который мы создали в 1950 году, был громоздким и тяжелым, но он, по нашему убеждению, прекрасно ра­ботал, и я был абсолютно уверен — после всех наших трудов мы наконец на пути к грандиозному успеху. Когда наш магнитофон был готов для продажи, мы не сомневались в том, что стоит только потребителям увидеть и услышать его, как они сразу же завалят нас заказами.

Нас ждало горькое разочарование. Магнитофон был настолько новым товаром для Японии, что почти никто не знал, что это такое, а большинс­тво тех, кто все же знал о нем, не представляли, зачем его покупать. Люди не испытывали в этом устройстве никакой необходимости. Мы не могли его продать.

ГЛАВА 3

Оглядываясь назад с позиций сегодняшнего дня, я довольно четко осознаю, в чем состояли некоторые из других наших проблем. Первый большой магнитофон, имевший форму ящика, весил 35 кг, и мы установили на него цену в 170 тыс. иен. В период оккупации, когда новая иена офици­ально котировалась по курсу 360 иен за 1 долл., это была в Японии боль­шая сумма. Мало у кого в Японии было так много денег, чтобы потратить их на вещь, которая неизвестно на что может пригодиться. В те дни вы­пускник университета, работавший в промышленности, зарабатывал меньше 10 тыс. иен в месяц. Мы произвели пятьдесят таких магнитофонов для рынка, который, по-видимому, не существовал. Ни Ибука, ни я не имели ни настоящей подготовки в области сбыта, ни какого-либо реаль­ного опыта в производстве потребительских товаров или в их продаже. Ибука производил товары только по государственным заказам или для радиовещания, если не считать его первые коротковолновые радиопри­ставки и запасные части для проигрывателей. Я вообще еще ничего не делал для продажи. И хотя я в детстве прошел у отца хорошую подготов­ку в области менеджмента, используемую во время службы на флоте, у меня не было никакого опыта в области планирования сбыта или умения торговать. Ни Ибука, ни я никогда не задумывались над тем, существует ли какая-нибудь потребность в этой аппаратуре. Ибука был твердо убеж­ден в том, что наша главная задача — это производить хорошие товары, а заказы будут. Я был с ним полностью согласен. Нам был преподнесен хороший урок.

Мы были инженерами и мечтали о большом успехе, полагая, что, сделав уникальный товар, конечно, разбогатеем. Я был преисполнен решимости обеспечить всеобщее признание этому магнитофону. Когда он был готов, я демонстрировал его каждый день повсюду, где мне удавалось находить аудиторию, — показывал его фирмам, университетам. Я каждый день брал его в грузовик, возил друзьям и записывал их голоса, когда они говорили или пели. Я выступал в роли затейника, устанавливая магнитофон, запи­сывая голоса людей и воспроизводя их вновь к их восторгу и удивлению. Магнитофон всем нравился, но никто не хотел его покупать. Все они на разные лады говорили одно и то же: «Это забава, но для игрушки эта вещь слишком дорого стоит».

Тогда я понял, что для того, чтобы дело пошло, недостаточно иметь уникальную технологию и возможность производить уникальную продук­цию. Вы должны продать свой товар, а для этого надо показать потенци­альному покупателю реальную ценность того, что вы продаете. Я вдруг осознал, что мне придется стать продавцом нашей маленькой компании. Нам повезло, что у нас был такой гений, как Ибука, который мог полностью сосредоточиться на разработке и производстве нового товара, в то время как я занялся проблемами сбыта нашей фирмы.

Счастливый случай помог мне найти выход. Я все еще старался понять, в чем была ошибка, из-за которой наши попытки продать магнитофоны оказались безуспешными. Однажды я случайно проходил мимо антиквар­ной лавки в Токио, недалеко от моего дома. Я не очень интересовался ан­тиквариатом и не мог тогда оценивать стоимость антикварных вещей. Остановившись и рассматривая эти предметы старины и удивляясь их высоким ценам, я увидел человека, который покупал старинную вазу. Без колебаний он вытащил бумажник и передал антиквару большую пачку банкнот. Цена была выше, чем мы просили за наш магнитофон. Почему, думал я, люди платят так много денег за старый предмет, не имеющий практической ценности, а такое новое и важное изобретение, как наш маг­нитофон, не может привлечь покупателей? хМне казалось вполне очевидным, что ценность магнитофона гораздо выше ценности любого антикварного предмета, потому что он может обогатить жизнь людей, которые будут им пользоваться. Мало кто может оценить изящные контуры вазы, но едва ли многие люди захотят взять в руки такой дорогой предмет из страха его разбить. Наш же магнитофон может служить сотням и даже тысячам людей, он может занять и развлечь их, может учить их и помогать им в процессе самосовершенствования. Лично у меня не было никаких сомнений: магни­тофон — более выгодная покупка, но я понимал, что ваза имеет субъек­тивную ценность для коллекционера антикварных вещей и на этот счет у него были собственные веские причины, побуждавшие вкладывать так много денег в такой предмет. Некоторые из моих предков, как впоследствии и я, делали то же самое. Но в тот момент я понял, что если мы хотим про­дать наши магнитофоны, то должны установить круг людей и организаций, которые, по всеґі вероятности, поймут ценность нашего товара.

Мы или, скорее, Амон Маэда заметили, что в начале послевоенного периода не хватало стенографистов, потому что многие, недоучившись, были брошены на военные работы. Пока эта нехватка существовала, япон­ские суды старались обходиться очень небольшим числом перегруженных работой стенографистов, работавших там. С помощью Маэды нам удалось продемонстрировать наш аппарат в Верховном суде Японии — и мы чуть не в один миг продали двадцать магнитофонов! Эти люди без труда поня­ли, каково практическое применение нашего изобретения. Они сразу же увидели ценность магнитофона. Для них он не был игрушкой.

Мне казалось логичным шагом после судов пойти в японские школы. На одном из многочисленных совещаний, которые мы проводили по воп­росу о продаже, Ибука указал нам на то, что в системе японского образо­вания центральное место по традиции занимают чтение, письмо и счет. Но американцы, которые пришли в конце войны, понимали, что словесное общение и аудиовизуальное обучение имеют очень большое значение. И вот японское министерство просвещения последовало их примеру. Но в Японии было мало учебных пособий, лишь несколько 16-миллиметровых фильмов на английском языке, от которых было просто мало проку, потому что в годы войны английский язык и его преподавание были запрещены. В ре­зультате мало кто из преподавателей обладал достаточным знанием языка, чтобы понимать эти фильмы. Тем более их не могли понимать учащиеся. Идея использования магнитофонов для проигрывания магнитофонных лент с записью речи на иностранном языке и затем применения их для практики была быстро усвоена и вскоре распространилась на школы всей страны. Все префектуры в Японии открыли свои киноцентры, но все ма­териалы были на английском языке. Надо было найти способ дать учебный текст на японском языке. Логическим средством для этого стали магнито­фоны.

Мы понимали, что если обучение будет идти на уровне префектур, то каждой школе вскоре потребуется магнитофон. Ибука выяснил, что у школ есть средства для приобретения такого оборудования, поэтому мы попро­бовали спроектировать магнитофоны меньших размеров специально для школ, на которые можно было бы установить доступные для школ цены. Нашей первой удачей стал магнитофон средних размеров, больше, чем чемодан-дипломат, но меньше дорожного чемодана. Мы назвали его маг­нитофоном типа N. Это был простой — с одной скоростью 7,5 дюйма в секунду — и прочный аппарат. В качестве свадебного подарка коллеги подарили моей невесте Ёсико и мне в 1951 году первую производственную модель магнитофона, которая шла под индексом N.

Мы начали производить портативные магнитофоны с более интересным дизайном и стали обретать уверенность. Наша компания начала расши­ряться, и мы переехали в соседний, более солидный дом на Готэняме. Новые идеи стали завоевывать признание, некоторые из них, быть может, слишком активно, но Япония создавала новое общество, а не перестраива­ла старое.

Почувствовав себя готовыми, вскоре мы ввязались в войну нового типа, многому научившую меня в деле международного бизнеса, которым нам предстояло заняться. Чтобы получить высококачественную запись на плен­ках наших магнитофонов, мы использовали систему высокочастотного подмагничивания переменным током, запатентованную доктором Кэндзо Нагаи. Эта система размагничивала пленку перед тем, как она достигала звукозаписывающей головки, подавала переменный ток в записываемый сигнал, и в результате в звукозаписи было гораздо меньше шумов и иска­жений, чем раньше с системами подмагничивания постоянным током. Мы были настолько преданы прогрессу техники звукозаписи, что решили купить патент, принадлежавший тогда компании Anritzu Electric, которая в то время, как и сейчас, была филиалом Nippon Electric Company, известной как NEC. Мы не могли себе позволить купить весь патент полностью, но купили в 1949 году его половину, разделив его с NEC. Доктор Нагаи заре­гистрировал этот патент в Японии, и позднее мы узнали, что он перед самым началом войны, в декабре 1941 года, также подавал заявку на патент в США, а несколько раньше, в том же году, он послал данные о своем изобретении в Библиотеку Конгресса США и другие места. Как я догады­ваюсь, его патент так и не был зарегистрирован в США, так как было трудно выбрать менее подходящий для этого момент. Впрочем, заинтере­сованные лица в США могли ознакомиться с его научными работами.

Когда мы купили этот патент, мы разослали письма производителям магнитофонов во всем мире, информируя их о том, что у нас есть патент на систему подмагничивания переменным током, и предлагая лицензию на нее. Мы также уведомили их о том, что, если они захотят продавать в Японии магнитофоны, в которых используется наша система, им придется купить у нас лицензию. В ответных письмах, полученных от нескольких компаний, сообщалось, что они не собираются продавать магнитофоны в Японии и поэтому не видят никакого смысла в приобретении у нас лицен­зии. Мы знали, что эта система используется за рубежом производителями, не имеющими на нее лицензии, но мы не видели никакой возможности бороться с этим. Однажды офицер из департамента по патентам в штабе военного командования позвонил Ибуке и сказал, что хочет его видеть. В те дни, если вас вызывали в штаб военного командования, у вас были все основания бояться, как бы вас не посадили в тюрьму за нарушения, о ко­торых вы, быть может, даже не знаете, или за какие-то проступки в про­шлом. Ибука был так встревожен, что даже позвонил своей жене и сообщил ей об этом вызове, только чтобы ее подготовить. Он взял с собой Маэду в качестве переводчика. Офицер хотел знать все, что связано с нашей пре­тензией на патент. Ибука был настолько дальновиден, что принес с собой все документы, касающиеся нашего приобретения патента, которые ему удалось собрать. По мере того как офицер рассматривал эти документы, напряжение нарастало, и, просмотрев все, он откинулся назад и с улыбкой подтвердил, что с патентом, по-видимому, все в порядке. Вокруг все заулы­бались, испытывая облегчение, офицер с радостью закончил дело, угостив Ибуку с Маэдой кофе.

Вскоре мы узнали, что токийская компания Balcom Trading Company импортирует из США магнитофоны, и мы послали ей письмо, предупреждая о нашей лицензии на систему звукозаписи, используемую в этих магнито­фонах. Она оставила его без внимания, и поэтому мы решили обратиться в суд с просьбой вынести постановление против этой торговой компании. Это было важным решением для нас, потому что в японских судах истец, пода­ющий гражданский иск, должен платить большую и безвозвратную регист­рационную пошлину, начисляемую в зависимости от денежной суммы, за которую он судится. Это один из способов отбить охоту к легкомысленным судебным искам. Если мы принимаем решение обратиться в суд, нам при­дется вложить в это очень большие средства. Но мы были достаточно сме­лыми и уверенными в правоте нашего дела. Кроме того, наш патент получил теперь подтверждение оккупационных властей.

Суд выслушал наши доводы и принял надлежащее постановление. Вмес­те с соответствующими чиновниками мы пошли на таможенный склад и смело опечатали дверь, запретив компании Balcom брать оттуда свои магни­тофоны до тех пор. пока вопрос не будет решен. Местные газеты сочли это прекрасным материалом — и он стал сенсацией. Газеты видели в этом редкий случай проявления независимости Японии — маленькая японская компания открыто бросает вызов крупным американским производителям. Сотрудни­ки Balcom, разумеется, были разъярены, потому что они передали наше за­явление производителю в США, а он ответил, что компания купила лицен­зию на свою систему у компании Armor Research, имеющей собственный патент на систему подмагничивания переменным полем.

Все были рассержены. Armor Research направила в Японию своего юрис­та Дональда Симпсона. Это была моя первая в жизни встреча с американским юристом, и он произвел большое впечатление на меня как сильный соперник. Но мы доказали, что перевод работы доктора Нагаи на английский язык имелся в США до того, как Armor Research передала свой патент. Если бы систему доктора Нагаи можно было считать общеизвестной, то система подмагничивания переменным током в США, по-видимому, стала бы обще­ственным достоянием и, наверное, не заслуживала бы больше никакого па­тента. Я угрожал, что поеду в США и добьюсь, что патент компании Armor Research объявят недействительным. На самом деле я не знал, как этого до­биться. Но им это, должно быть, показалось возможным, потому что, когда мы представили наши доводы, они признали патент доктора Нагаи законным. Этот спор тянулся три года, и наша победа в марте 1954 года означала, что все проданные в Японии магнитофоны с системой подмагничивания пере­менным током, даже огромный магнитофон Атрех, приобретенный одной радиостанцией, будут давать нам доход. Я подписал соглашение о том, что мы не будем больше подвергать нападкам Armor Research. Мы получили право использовать патент Armor Research в США, которое позволяло нам экспортировать туда свою продукцию, не покупая лицензию. Более того, мы могли продавать сублицензию на нашу технологию другим японским про­изводителям, и, если бы они захотели экспортировать свой товар в США, мы получили бы половину стоимости лицензии. Эти права сохранялись в течение многих лет. Впервые в жизни я вел переговоры с американцами, и они закончились так хорошо, что это придало мне уверенности в будущем. Ах да, позднее я взял Дональда Симпсона к нам на работу.

ГЛАВА 4

Идея создания международного рынка для Tokyo Tsushin Kogyo с самого начала занимала нас, и нам с Ибукой неизбежно надо было отправиться в дорогу. В 1952 году торговля магнитофонами шла прекрасно, и Ибука ре­шил съездить в США, чтобы посмотреть, как используются магнитофоны, и побольше узнать о производстве самой ленты. Он практически не гово­рил по-английски, но все же ему удалось поездить по стране и многое увидеть. Поездка его разочаровала, потому что, хотя он нашел несколько лингафонных кабинетов с магнитофонами, он видел, что мы используем их в наших школах шире, чем американцы. Ибука был разочарован также тем, что ни один из производителей магнитной ленты не пустил гостей на свои заводы. Но эта поездка оказалась для нас очень выгодной. В 1948 году мы оба читали о работе Уильяма Шокли и других сотрудников Bell Labo­ratories в бюллетене Bell Laboratory Record и с тех пор проявляли большой интерес к их открытиям. В тот год в американской и прочей печати стали появляться небольшие статьи об изобретении Bell Laboratories под назва­нием «транзистор», и во время своей поездки Ибука прежде всего узнал, что вскоре можно будет приобрести лицензию на эту замечательную тех­ническую новинку. Он начал строить планы.

Этот прибор был совершенно новым для нас, и, для того чтобы узнать что-то о нем, а также решить, что мы можем с ним делать, одного-двух инженеров-электронщиков было мало. Во время одной из бессонных ночей в шумном номере старого нью-йоркского Taft Hotel близ площади Таймс - сквер Ибука размышлял о том, что в нашей компании теперь работали около ста двадцати человек, примерно треть из них инженеры с высшим образованием — специалисты по электронике, металлургии, химии, меха­нике, и разработка транзисторов для наших целей потребовала бы всего их мастерства. Тогда он еще не знал, что мы станем делать с транзисторами, когда наладим их производство, но его вдохновлял технический прогресс, который привел к созданию этого транзистора. На следующий день Ибука попытался встретиться с руководителем патентной службы компании West­ern Electric, так как она была держателем патентов Bell Laboratories. Правда, ему ответили, что этот человек слишком занят, чтобы встретиться с ним, поэтому Ибука попросил одного из своих друзей, Сидо Ямаду, который жил в Нью-Йорке и работал в одной японской торговой компании, навес­ти некоторые справки. После этого Ибука возвратился на родину.

Я должен подчеркнуть, что транзистор, который производился в те годы, не был товаром, на который мы могли купить лицензию и производить или использовать его в готовом виде. Этот чудесный прибор был важным шагом вперед в электронной технологии, но он мог только регулировать звуковые частоты. Было даже так что, когда я годом позже подписал наконец согла­шение о патенте, представители Western Electric говорили мне, что если мы хотим использовать транзисторы в потребительских товарах, то их можно устанавливать только на слуховые аппараты. В те дни транзисторов для радиоприемников еще не существовало. Рынок слуховых аппаратов, который был весьма ограничен, нас, конечно, не интересовал. Мы хотели производить товары, которые могли бы использовать все, и у нас были планы посадить наших ученых и технических специалистов за разработку собственных вы­сокочастотных транзисторов для радиоприемников.

Мы стали думать о том, какие радиоприемники мы могли бы произво­дить с транзисторами. В то время в области радио начала формироваться новая международная тенденция. В моду вскоре вошел новый оборот: «высокая точность звуковоспроизведения». Люди стали придавать большое значение чистоте звука, его точному воспроизведению или, во всяком слу­чае, воспроизведению звуков, интересному с акустической точки зрения. Некоторые из первых фанатиков звукозаписи стали покупать ленты с за­писью шипения и гудков паровозов, рева взлетающих самолетов, цоканья копыт лошадей, звуков полицейских машин, выстрелов из старых ружей и всевозможных других звуковых эффектов, демонстрировавших возмож­ности новых систем. Акустические системы увеличивались, звук становил­ся громче, а в язык входили новые понятия: «громкоговоритель для вос­произведения нижних и верхних звуковых частот», «искажения», «обратная связь». Считалось, что усилители, в которых используется множество ра­диоламп, дают самый чистый звук. Мы решили создать транзистор, кото­рый заменил бы громоздкие, сильно нагревающиеся и ненадежные радио­лампы. Это позволило бы не только осуществить миниатюризацию электронных приборов, но и уменьшить потребление энергии. Мы счита­ли, что если удастся изобрести транзистор, который мог бы генерировать достаточно высокую частоту, то можно создать крохотный радиоприемник, работающий на батарейках. Мы надеялись добиться точного воспроизве­дения звука при минимальном использовании энергии.

Миниатюризация и компактность всегда импонировали японцам. Наши коробки можно вставлять друг в друга, у нас складные веера, наши карти­ны сворачиваются в аккуратные свитки, ширмы с художественным изоб­ражением целого города можно аккуратно сложить и спрятать или же расставить для нашего удовольствия, развлечения и воспитания, а то и просто для того, чтобы перегородить комнату. И мы поставили своей целью создать радиоприемник, достаточно маленький для того, чтобы поместить­ся в кармане. Не просто портативный, а карманный. Компания RCA еще перед войной начала производить портативные радиоприемники средних размеров, работавшие на маленьких радиолампах, но половину пространс­тва в них занимала дорогостоящая батарейка, работавшая лишь около четырех часов. Транзисторы могли бы решить проблему энергообеспечения и уменьшения габаритов.

Мы все горели желанием начать работу над транзистором, и когда при­шло известие о том, что можно купить патент на эту технологию, я в 1953 году отправился в Нью-Йорк, чтобы завершить эту сделку. Мне также хотелось посмотреть мир и выяснить, какое место могла бы занять наша новая компания. Поэтому после завершения дел в Нью-Йорке я планиро­вал посетить Европу. Я был очень взволнован, когда поднимался на борт Stratocruiser в токийском аэропорту Ханэда с маленьким чемоданчиком в руке и с сумкой через плечо.

Теперь я должен признать, что вначале меня подавили сами масштабы США. Все было таким огромным, расстояния так велики, открытые про­странства столь обширны, а регионы страны сильно отличались друг от друга. Мне казалось невозможным продавать здесь наши товары. Эта стра­на просто угнетала меня. Экономика США процветала, и казалось, что в этой стране есть все.

Когда я послал Ибуке по почте соглашение о патенте, заключенное с Western Electric, я почувствовал уверенность в своих силах. Но в то время в Японии существовал очень строгий валютный контроль, и, чтобы пере­вести из нашей страны первоначальную плату за патент на транзистор в размере 25 тыс. долл., нам надо было получить одобрение министерства внешней торговли и промышленное™. Транзистор был новым делом, а иностранной валюты в Японии, которая тогда только начинала ускорять темпы послевоенного восстановления, было так мало, что чиновники из министерства не могли понять, зачем нужно это устройство, и не спешили давать разрешение. Кроме того, министерство внешней торговли и про­мышленности полагало, что такой маленькой компании, как Totsuko (как нас называли), не по плечу столь большое дело, как освоение новейшей техники. И действительно, вначале они были непреклонны в своем отказе. Ибука красноречиво рассказывал о возможностях применения этого мало­известного изобретения, но, чтобы убедить бюрократов, ему потребовалось шесть месяцев. Министерство внешней торговли и промышленности не было таким уж щедрым благодетелем японской электронной промышлен­ности, как, по-видимому, полагают некоторые критики.

Пока министерство рассматривало нашу просьбу, я путешествовал. В Европе я побывал во многих компаниях и на заводах и приобрел несколь­ко больше уверенности в отношении будущего нашей компании и Японии.

Я посетил Volkswagen, Mercedes и Siemens, а также много мелких компаний, некоторые из них в последующие годы исчезли. И конечно, в области электроники мне хотелось посетить концерн Philips в Голландии, электрон­ную компанию, известную во всем мире. Именно посещение компании Philips дало мне смелость и новую интуицию.

Когда я уезжал из Германии, то был немного расстроен. Несмотря на разорение, которое война принесла и Германии, положение в стране быс­тро улучшалось, и на этом фоне послевоенный прогресс Японии казался медленным. Однажды я заказал в дюссельдорфском ресторане на Кёниг - штрассе мороженое, и официант принес мне порцию с воткнутым в нее в качестве украшения миниатюрным бумажным зонтиком. «Это из вашей страны», — сказал он, улыбаясь и, по-видимому, желая сделать мне комп­лимент. Я подумал, что это все, что он знает о Японии и ее возможностях, и, вероятно, это было типично. Какой же большой путь нам предстояло пройти!

Я сел на поезд Дюссельдорф — Эйндховен, и когда пересек границу между ФРГ и Нидерландами, картина резко изменилась. Несмотря на то что после войны прошло совсем мало времени, Германия становилась вы­сокомеханизированной страной: Volkswagen уже выпускал 700 автомобилей в день и все, казалось, очень быстро проводили реконструкцию и произ­водили товары и новые продукты. В Нидерландах многие люди ездили на велосипедах. Это была чисто сельскохозяйственная страна, к тому же ма­ленькая. Повсюду можно было видеть старые мельницы, точь-в-точь как на старых голландских картинах. Все выглядело так необычно. Когда я наконец прибыл в Эйндховен, то был удивлен, увидев, как велика компания Philips, хотя я знал, что она достигла очень больших успехов, продавая свои электротовары в Юго-Восточной Азии и во всем мире. Не знаю, что я думал увидеть, но для меня оказалось неожиданностью, что громадная фирма моей мечты Philips находилась в небольшом городке в одном из уголков маленькой сельскохозяйственной страны.

Я смотрел на стоявшую перед вокзалом статую доктора Федерика Фи­липса и вспоминал нашу деревню Косугая и бронзовую статую моего прапрадеда, которая там когда-то стояла. Размышляя о докторе Филипсе, я бродил по городу, а когда я побывал на заводе, мое воображение еще больше поразила мысль о том, что человек, родившийся в таком маленьком захолустном городке в сельскохозяйственной стране, мог создать такую большую компанию, производящую новейшую технику и пользующуюся прекрасной репутацией во всем мире. Быть может, думал я, мы в Японии добьемся таких же результатов. Это была только мечта, но я помню, что отправил Ибуке из Голландии письмо, в котором говорилось: «Если Philips может это делать, наверное, это сумеем делать и мы». В то время я очень плохо говорил по-английски и посещал эти заводы просто как турист. Это не был визит важного лица, и я не встретился ни с одним из управляющих. Я представлял тогда неизвестную фирму, но в последующие четыре деся­тилетия Sony и Philips, две компании из маленьких и, казалось бы, изоли­рованных мест, вели совместную разработку проектно-конструкторских стандартов. Это привело ко многим техническим достижениям от стандар­тной компакт-кассеты до новейшего эпохального достижения в области воспроизведения звука в домашних условиях — компакт-диска (диск для цифровой звукозаписи), в которых мы объединили возможности нашей компании с прекрасной лазерной техникой компании Philips в исследова­ниях в области им пуль си о-кодовой модуляции. На научно-исследователь­ской и опытно-конструкторской стадии у нас есть еще и другие совместные работы.

Вскоре после моего возвращения из Европы в нашей научно-исследова­тельской лаборатории на базе техники и технологии Western Electric, на которую мы купили патент, начались тяжелые работы по созданию тран­зистора нового типа. Нам надо было поднять мощность транзистора, ина­че его нельзя было бы использовать для радиоприемников. Это была очень сложная работа, и наши проектировщики прошли долгий период мучи­тельных проб и ошибок, используя новые или хотя бы другие материалы, чтобы получить необходимую нам повышенную частоту. Им пришлось перестроить и фактически изобрести транзистор заново.

В первом транзисторе Bell Laboratories использовалась пластинка из германия, которая с обеих сторон была сплавлена с индием. Германигі служил полупроводником отрицательного типа (О), а индий — положи­тельного типа (П). Но мы рассудили, что, поскольку отрицательно заря­женные электроны двигаются быстрее, чем положительные частицы, мы сможем получить более высокую частоту, меняя полярность. То есть распределение зарядов по типу ГІ-0-ГІ мы пытались заменить распреде­лением по типу О-П-О. У нас, по-видимому, не было для этого необхо­димых материалов. Так, например, индий имел слишком низкую для наших целей точку плавления, поэтому мы отказались от старых мате­риалов и начали эксперименты, используя галлий и сурьму, но это тоже не принесло хороших результатов. Одно время всем казалось, что это тупик, и тогда мы подумали об использовании фосфора вместо сурьмы, но во время одного из наших многочисленных мозговых штурмов кто-то сказал, что Bell Laboratories уже пробовала такой вариант, но у нее ниче­го не вышло.

Руководитель нашей научно-исследовательской лаборатории Макото Кикути, ведущий специалист в области полупроводников, вспоминает, что в те дни уровень научных исследований и инженерного искусства США был настолько высок, что «голос Bell Laboratories казался гласом божьим». Тем не менее один из проектировщиков продолжал опыты с методом фос­форного покрытия, все больше увеличивая дозу фосфора в этом процессе, и наконец ему показалось, что уже есть результаты. На одном из совещаний он в осторожной форме сообщил о своих открытиях. Никто больше не смог сообщить о каких-либо успехах, а руководитель группы по разработ - ке транзисторов, морі покойный шурин Кадзуо Ивама, который позднее стал президентом нашей компании, сам был ученым и знал характер уче­ных. Он сказал этому исследователю: «Что же, если вам кажется, что у вас получаются интересные результаты, почему бы вам не продолжить работу и не посмотреть, что из этого выйдет?» Фосфорный метод в результате оказался эффективным, и на его основе мы достигли своей цели, создав высокочастотный транзистор.

Годом позже мы удивили сотрудников Bell Laboratories, которые изоб­рели транзистор, сообщением о том, как мы производим транзисторы, используя метод фосфорного покрытия, который они тоже испытывали, но, очевидно, преждевременно отвергли. И в ходе проводившихся иссле­дований в области транзисторов, особенно когда мы стали широко исполь­зовать фосфор, наш ученый-физик Лео Эсаки и наши сотрудники откры­ли и описали туннельный эффект в диодах — волновое прохождение элементарных частиц через, казалось бы, непроницаемый барьер. За эту работу Эсаки получил в 1973 году Нобелевскую премию.

Теперь, когда у нас был транзистор, следующей задачей стало приобре­тение и изготовление миниатюрных деталей для наших небольших радио­приемников. Нам пришлось самим сконструировать заново все или почти все. Ибуке каким-то образом удалось найти в Токио небольшую компанию, которая производила маленькие конденсаторы для настройки, и мы дого­ворились с ней о том, что она будет производить свою продукцию главным образом для нас. Этот проект продвигался медленно, а мы продолжали пока торговать магнитофонами и заниматься другой коммерцией. Нам предсто­яло усовершенствовать транзисторы, наладить их массовый выпуск и разработать новую продукцию, в которой они применялись бы.

ГЛАВА 5

Во время своей первой поездки за границу в 1953 году я пришел к выводу, что полное название нашей компании — Tokyo Tsushin Kogyo Kabushiki Kaisa — не годится для наименования товара. Об него можно сломать язык. Даже в Японии мы ее порой сокращенно называли Totsuko. Находясь в США, я понял, что никто не сможет произнести ни одно из этих названий. Название компании в переводе на английский — Tokyo Telecommunications Engineering Corporation — было слишком громоздким. Некоторое время мы называли ее Tokyo Teletech, но затем мы узнали, что название Tcletcch уже носит одна американская компания.

Мне казалось, что, если мы не предложим оригинальное название для компании, у нее едва ли будет шанс на то, что ее заметят. Я также считал, что, какое бы новое название мы ни придумали, оно должно будет нести двоякую функцию, иными словами, оно должно будет служить и названи­ем компании, и маркой наших товаров. Благодаря этому нам не придется платить двойную цену за рекламу и компании, и ее продукции.

Одно время мы использовали в качестве символа перевернутую пира­миду внутри круга, с обеих сторон которой были вырезаны небольшие клинья таким образом, что получалась стилизованная буква Т. Мы хотели, чтобы наши первые транзисторы и первый транзисторный радиоприемник носили марку, которая звучала бы как собственное имя и была удобной, чтобы она легко запоминалась. Поэтому и решили, что наш первый тран­зисторный приемник станет первым потребительским товаром, который поступит в продажу под нашей маркой.

Я много думал об этом, когда находился в США, где заметил, что мно­гие компании используют в качестве эмблемы аббревиатуры из трех букв, как, например, ABC, NBC, RCA и AT&T. Некоторые компании использова­ли также в качестве фирменного знака свое полное название. Для меня это было новостью. Еще ребенком я научился узнавать марки импортных ав­томобилей по их символам: трехконечная звезда — Mercedes, синий овал со словом Ford внутри — Ford, корона — Cadillac, стрела — Pierce Arrow, крылатая богиня Ника — Rolls-Royce. Позднее многие автомобильные компании, например Chevrolet, Ford, Buick и другие, начали добавлять к символам свои имена, и я узнавал их, еще не умея читать. Я взвешивал все варианты.

Мы с Ибукой долго выбирали название и были согласны с тем, что нам не нужен символ. Символом будет само название, и поэтому оно должно быть коротким, не больше чем из четырех-пяти букв. У всех японских компаний есть эмблема и знак, который носят на лацкане, обычно в фор­ме символа компании, но за исключением нескольких наиболее известных эмблем, например трех ромбов Mitsubishi, постороннему человеку трудно отличить их друг от друга. Так же как и автомобильные компании, которые все меньше полагались на символы и все больше на названия, мы считали, что нам действительно нужно имя, которое соответствовало бы нашей сути. Каждый день мы записывали всевозможные варианты и обсуждали их, как только выпадало свободное время. Нам хотелось, чтобы новое название легко запоминалось в любой точке земного шара и одинаково произносилось на любом языке, и испробовали не один десяток названий. Однажды вместе с Ибукой мы рылись в словарях в поисках звучного слова и натолкнулись на латинское слово sonus, означающее звук. Само это слово, казалось, было наполнено звуком. Наш бизнес был тесно связан со звуком, поэтому мы начали пробовать варианты со словом sonus. В то время в Японии росла популярность слов и прозвищ, заимствованных из английского сленга, не­которые стали называть сообразительных и оригинальных молодых парней sonny или sonny-boy (что означало в переводе с английского — «сынок»). И конечно, и слово sunny (солнечный), и слово sonny звучали оптимистично и радостно, так же как и латинский корень, с которым мы работали. В те дни мы тоже считали себя sonny-boys. К сожалению, само слово sonny создало бы нам в Японии трудности, потому что в условиях перевода японской графики на латинскую слово sonny произносилось бы как sohn-nee, что означало «потерять деньги». Такое название не годилось для нового товара. Мы некоторое время обдумывали эту проблему, и в один прекрасный день мне пришло в голову решение: почему бы просто не вычеркнуть букву и не назвать компанию Sony? Слово было найдено!

Новое название имело то преимущество, что ни в одном языке это слово ничего не означало. Оно легко запоминалось и вызывало желательные нам ассоциации. Более того, я обратил внимание Ибуки на то, что, пос­кольку это слово будет писаться латинскими буквами, во многих странах это название будет восприниматься как слово из их языка. Во всем мире, в частности и в Японии, правительства тратят деньги, чтобы научить людей читать по-английски и пользоваться латинским алфавитом. И чем больше будет людей, знающих английский язык и латинский алфавит, тем больше людей без каких-либо наших дополнительных затрат будут узнавать назва­ние нашей компании и нашей продукции.

После того как мы начали ставить фирменный знак Sony на наших товарах, мы некоторое время сохраняли и старое название нашей компании. В качестве фирменного знака для нашего первого продукта мы использо­вали высокую тонкую начальную букву с наклоном в квадратной коробке, но вскоре я понял, что лучший способ облегчить название — это сделать его как можно более удобочитаемым и простым, поэтому мы перешли к более традиционным и простым прописным буквам, которые остаются по сей день. Само название стало фирменным знаком.

Первый транзисторный приемник мы выпустили в 1955 году, а наш первый карманный транзисторный приемник — в 1957 году. Это был самый маленький в мире приемник, но все же больше обычного кармана мужской рубашки, что стало для нас на некоторое время проблемой, хотя мы ни­когда не говорили о том, какой карман мы имеем в виду, называя свой приемник карманным. Нам нравилась сама мысль о том, что коммивояжер сможет продемонстрировать, как легко можно опустить приемник в карман. Мы нашли простое решение — заказали рубашки для наших коммивоя­жеров с несколько увеличенными карманами, достаточно большими, что­бы опустить туда приемник.

К чувству гордости нашим достижением примешивалось разочарование, вызванное тем, что наш первый транзисторный приемник не поступил на рынок первым. Одна американская компания под названием Regency с помощью Texas Instruments и ее транзисторов выпустила приемники с торговой маркой Regency на несколько месяцев раньше нас, но она вышла из игры, не приложив больших усилий для их сбыта. Будучи первыми в этой области, они могли бы выгодно использовать свое положение и создать колоссальный рынок для своей продукции, как это сделали мы. Но они, по-видимому, ошибочно решили, что у этого дела нет будущего, и отка­зались от дальнейшего производства.

Высококачественный маленький приемник носил новую торговую мар­ку нашей компании — Sony, и мы строили большие планы в отношении будущего транзисторной электроники, лелея надежды на то, что успех карманного приемника станет провозвестником будущих успехов.

В июне 1957 года мы установили первый рекламный щит с именем Sony напротив въезда в международный токийский аэропорт Ханэда, а в конце того же года поместили еще один щит в центре токийского района Гиндза. В январе 1958 года мы официально сменили название нашей компании на Sony Corporation и в декабре были включены в список Токийской фондовой биржи.

Зарегистрировав название Sony в ста семидесяти странах и территориях по различным категориям, а не только в области электроники, чтобы пред­отвратить заимствование марки другими компаниями для своих товаров, вскоре мы узнали, что не сумели защититься от некоторых предпринима­телей в собственной стране. В один прекрасный день нам стало известно, что какая-то компания продает шоколад Sony.

Мы очень гордились новым названием нашей компании, но я по-насто­ящему был расстроен, узнав, что кто-то пытается нажить на нем капитал. Компания, которая присвоила наше имя, раньше называла свой товар со­вершенно иначе и изменила его название лишь тогда, когда наше имя стало популярным. Она зарегистрировала название Sony для нескольких сортов шоколада и других пищевых продуктов и даже переменила название своей компании на Sony Foods. Для своей торговой марки она использова­ла буквы такой же формы, как и мы.

В те дни мы иногда использовали в нашей рекламе рисунок забавного человечка, которого звали Sony Boy. На самом деле его имя было Atchan и создал его карикатурист Фуюхико Окабэ из японской газеты Asahi Shimbun. Торговцы шоколадом Sony начали использовать такой же рисунок. Когда я видел этот шоколад в продаже в больших магазинах, я кипел от негодо­вания. Мы привлекли самозванцев к суду, пригласив известных людей — предпринимателей, газетчиков и критиков,— чтобы доказать, что нам был причинен ущерб. Один из свидетелей сказал, что, увидев шоколад Sony, он подумал, что Sony Corporation испытывает финансовые трудности, если она стала продавать шоколад вместо новейших электронных приборов. Другая свидетельница сказала, что, поскольку Sony — это все же техничес­кая компания, ей казалось, что и шоколад, вероятно, будет синтетическим. Мы боялись, что, если этот продукт питания будет продолжать заполнять рынок, он полностью подорвет доверие к нашей компании.

Я всегда был убежден в том, что торговая марка — самое важное для предприятия и что ее надо смело защищать. Торговая марка и название компании — это не просто хитроумные выверты, они означают ответс­твенность и гарантию качества продукта. Когда кто-либо пытается восполь­зоваться репутацией и способностями того, кто немало потрудился, чтобы завоевать доверие общественности, это не что иное, как воровство. Мы не были польщены таким воровством. Дела в японских судах разбираются очень долго, и наше дело тянулось почти четыре года, но мы его выиграли.

И впервые в истории Японии суд, освобождая нас от ответственности, применил закон о нечестной конкуренции, а не закон о патентах или ре­гистрации торговой марки. Верно, производители шоколада зарегистриро­вали название, но только после того, как наше имя стало популярным. Чтобы доказать, будто такое название мог выбрать любой, их юристы от­правились в крупнейшие библиотеки страны, надеясь продемонстрировать, что такое слово — это всеобщее достояние, но их подстерегал удар. Они остались ни с чем, потому что, в какой бы словарь они ни заглядывали, они нигде не могли найти слово Sony. Мы знали это заранее, ибо продела­ли эту работу задолго до них. Это имя уникально, и оно наше.

Отмечая тридцать пятую годовщину компании, мы подумали, что нам следует изменить торговую марку. Менялись стили и моды в одежде, ди­зайне, практически во всем, поэтому нам пришла в голову мысль, что, быть может, нужно изменить формы начертания букв в нашем названии. Мы устроили международный конкурс и получили сотни предложений, а так­же сотни просьб от наших торговцев оставить все без изменений. Рассмот­рев все предложения, мы решили ничего не менять. Знак Sony нам по-пре­жнему очень нравится, и, как говорится, от добра добра не ищут (нет смысла чинить то, что не сломалось).