Этот человек стал легендой еще при жизни. И не только потому, что он, простолюдин, да еще и «чужак», осуществил хрестоматийную мечту каж­дого — вырвался из бедности в манящие высоты успеха, карьеры, могущества. В массовом сознании имя Сарнова по справедливости соединилось с дву­мя главными его детищами, вошедшими в каждый дом и навсегда занявшими там свое место: с радио и телевидением. Он был самым высокооплачива­емым руководителем целой отрасли индустрии и не стал миллионером (хотя по нынешнему курсу доллара вполне мог считаться таковым) только потому, что ставит перед собой иную цель — сде­лать миллиардером свою компанию, в которую он пришел юношей, а через шестьдесят лет ушел в отставку с высшего поста. Его боготворили друзья,

побаивались сотрудники, уважали противники. Его называли пророком, чьи научные и коммерческие предсказания неизменно сбывались. Он был знаком со всеми современными ему президентами, от Гувера до Никсона, ас некоторыми из них даже дружен. Дэвид Сарнов честно служил этой стране, некогда принявшей его, девятилетнего испуганного мальчишку, не знавше­го ни единого английского слова, и зорко оценившей его талант.

...В 1891 году, когда в небольшом местечке Узляны под Минском, у Аб­рама и Леи Сарновых родился сын Давид, царские погромы в Белоруссии набрали полную силу. Они заставили главу семьи, маляра-бедняка, при­задуматься над будущим своих трех детей. Через пять лет он отправился на поиски счастья в Америку, оставив домочадцев в ожидании денег на
билеты. Абраму, не отличавшемуся крепким здоровьем, потребовалось долгих четыре года, чтобы скопить немалую по тем временам сумму — 144 доллара, стоимость четырех мест самого дешевого класса на океан­ском пароходе. И все это время мальчик не видел не только отца, но и мать с братьями, поскольку Лея, думая о хлебе насущном, послала его в ученики к своему дяде-раввину, возглавлявшему крохотную хасидскую общину в поселении за двести километров от Узлян. От субботы до суб­боты, от восхода до захода солнца Давид сидел в синагоге над фолиантами Талмуда и обязан был ежедневно запоминать не менее двух тысяч слов из текстов пророков. И если не получалось, его питание, и без того скудное, в этот день могло еще уменьшиться.

Спустя много лет Сарнов, вспоминая детство, лишенное ребячьих ра­достей, скажет, что в одном отношении эта религиозная муштра помогла ему — в выработке строгой самодисциплины. И еще один эпизод остался в его памяти навсегда. В 1900 году, собравшись в изгнание, Сарновы в Минске ждали поезда до портовой Либавы. И здесь, спрятавшись за вок­зальными стенами, они стали свидетелями страшной расправы конных погромщиков над небольшой толпой евреев, женщин с детьми, доведен­ных до отчаяния и вышедших с протестом на улицу.

В Ливерпуле была последняя пересадка, где случилось, на первый взгляд, пустяковое, но на самом деле значительное происшествие. Стоя на палубе и наблюдая за погрузкой, Давид внезапно увидел, как их со­ломенная корзина с кошерной едой, тщательно приготовленная матерью для долгого путешествия, вместе со всем багажом опустилась в грузовой трюм. Не мешкая, мальчик «нырнул» в открытый проем и, пролетев не­сколько метров, приземлился, по счастью, на груду мешков. Увидевший это потрясенный матрос вытащил на веревке дрожавшего героя, прижи­мавшего к себе корзину, и воскликнул: «А ты, парень, как будто готов к жизни в Америке!»

Разумеется, он еще будет учиться жизни в новой стране, а пока Нью- Йорк открылся ему теснотой и нищетой «ист-сайдского гетто». Двад­цатый век уже чудодействовал, сверкая электрофонарями центральных улиц, позванивая трамваями, сменяющими конные упряжки, пугая про­хожих редкими автомобилями, маня душными залами первых киноте­атров... А в тесной квартирке Сарновых всегда под рукой были свечи — часто не хватало двадцатипятицентовой монеты для газового счетчика. Здоровье отца ухудшалось с каждым днем, и школьник Дэвид (так теперь произносилось его имя) стал главным семейным добытчиком. Он вставал в четыре утра, чтобы до школы успеть разнести утренний выпуск Jewish Morning Journal или сбегать по поручениям хозяина мясной лавки. В мест­ной синагоге мальчик подрабатывал в хоре, что давало дополнительно полтора доллара в неделю, да еще бесплатный обед на свадьбах и прочих торжествах. В 1906 году умер отец, и продолжение школьного образова­ния отошло в область несбыточного.

Незадолго до ухода Дэвида из школы на уроке литературы случи­лось неожиданное. Темой занятия был шекспировский «Венецианский купец», и учитель, довольно сухо изложив сюжет пьесы, внезапно ожи­вился, перейдя к образу чудовища-ростовщика Шейлока. «Шекспир был великим знатоком национальных характеров, — с пафосом воскликнул он. — И создал образ типичнейшего еврея на все времена. Шейлоки и сей­час живут среди нас. Когда вы, чудесные христианские мальчики, играя на улице, случайно заденете вонючую тележку этого бородатого коробей­ника, то хлопот не оберетесь — он тут же начнет орать, требуя полицей­ского». Кровь прихлынула к лицу Дэвида, перед глазами проплыли сцены минской расправы. Он вскочил и срывающимся голосом бросил учите­лю: «Вы учите антисемитизму!» «Вон из класса!» — закричал взбешенный шекспировед.

Их «беседа» продолжилась в кабинете директора, пытавшегося мирно завершить дело. Учитель и слышать больше не хотел о «наглеце Сарнове». Дэвид, разносчик газет, верил в могущество прессы: «Я думаю, — вставил он, — еврейским газетам будет интересно узнать, что творится в нашей школе». Чело директора омрачилось раздумьем: «Возвращайся в класс, Дэвид». «Тогда уволюсь я!» — взвизгнул учитель. Реплика директора была твердой: «Считайте, что ваше заявление подписано». Дэвид праздновал свою маленькую победу, он учился жить в Америке. Спустя много лет ус­пешный бизнесмен Сарнов, оказавшись по делам в банке, узнал в старом чиновнике своего обидчика и обратился к нему: «А ведь вы должны быть мне безмерно благодарны. Если бы не я, вы бы до сих пор занимались не подходящим для вас школьным делом».

Однажды пятнадцатилетний Дэвид, облаченный в единственный при­личный пиджак, в поисках постоянного занятия оказался на Бродвее в роскошном вестибюле газеты Herald и поинтересовался у клерка— нет ли для него какой работы. Из-за соседней двери раздавалось непрерывное постукивание телеграфного ключа. «Не знаю, как в редакции, — пожал плечами сотрудник, — а в нашем агентстве новостей требуется курьер. Пять долларов в неделю и десять центов за каждый час переработки». На­завтра юноша в униформе «въехал» на велосипеде в приоткрывшиеся во­рота, за которыми лежала его долгая дорога к самым вершинам индустрии связи. Все свободное от поручений время он проводил в обществе теле­графистов, жадно впитывая их опыт. На первые же деньги были куплены учебники по электричеству, справочник по азбуке Морзе и собственный телеграфный ключ, который станет его талисманом на всю жизнь: в каких бы кабинетах, скромных или фешенебельных, ему не придется отныне восседать, неуклюжее двухдолларовое приспособление всегда будет сто­ять на его письменном столе.

Всего через несколько месяцев Дэвиду пришлось уволиться. Подоспе­ли еврейские праздники, и он попросил три свободных дня: не мог под­вести синагогальный хор, где продолжал подрабатывать. Горечь отказа смягчил новый приятель, обучавший его телеграфным премудростям. Он сообщил, что по соседству, в небольшом филиале европейской фир­мы «Marconi Wireless Telegraph», требуется оператор. Какое везение! Кто же тогда не слышал имя Гульермо Маркони, изобретателя, всего пять лет назад первым в мире осуществившего четкую передачу радиосигнала че­рез Атлантику, из Англии в канадский Ньюфаундленд. День 30 сентября 1906 года, когда Сарнов был принят в компанию, в которой, несмотря на смену названий и адресов, проработал непрерывно шесть десятков лет, станет после занятия им поста президента (1930) «фирменным праздни­ком». Небывалый случай в истории бизнеса: каждые пять лет служащие и высокие гости будут собираться на торжество не по поводу дня рождения самой компании или ее основателя, а порадоваться очередной круглой дате приема на работу юного ученика радиооператора.

В первый же год Дэвид был представлен мэтру и выделен им за усер­дие и мастерство. Хотя эти два человека были в разных «весовых» ка­тегориях, между ними возникли многолетние дружеские отношения. В дальнейшем во всех своих офисах Сарнов неизменно укреплял на сте­не два портрета: один — Маркони с теплой надписью, а другой — Авра­ама Линкольна, жизненный путь которого, от мальчика, выросшего на бедной провинциальной ферме, до президента страны, занимал его во­ображение.

Побежали годы, заполненные увлеченностью чудом двадцатого века— радио. Устройства дальней связи стали устанавливаться на ко­раблях, а станции покрупнее фирма Маркони оборудовала на прибреж­ных к Массачусетсу островах. Дэвид стал незаменимым — никто лучше него не знал технических тонкостей нового дела. С энергией молодости он соглашался на любое назначение: обслуживал радиорубки, ревизовал островные установки, участвовал как морской радиооператор в полной опасностей и романтики экспедиции в Арктику, отправившейся на лов­лю тюленей. Когда нужно было пройти вечерний курс электротехничес­кого факультета института Пратта в Бруклине, Сарнов сам попросился на дневные радиодежурства в крупнейшем магазине одежды богача Уо - намейкера, который решил оборудовать на крыше универмага станцию постоянной связи со своим отделением в Филадельфии. Вот здесь-то в 1912 году и наступил звездный час Дэвида Сарнова.

14 апреля он, как обычно, прослушивал эфир и вдруг в рутинном пото­ке точек и тире разобрал слабый сигнал: «Корабль “Титаник” столкнулся с айсбергом. Быстро тонет». Это было радиосообщение с судна, оказавшего­ся в зоне бедствия, за тысячу четыреста миль от Нью-Йорка, и начавшего операцию по спасению «Титаника». Произошла самая крупная катастрофа в истории мореплавания: объявленный непотопляемым огромный лайнер с более чем двумя тысячами человек на борту в течение трех часов ушел на дно, унося жизни полутора тысяч пассажиров и команды. Спасение остав­шихся на поверхности продолжалось трое суток, и все это время Дэвид не снимал наушников, записывая имена переживших трагедию и передавая их прессе. Мир затаил дыхание в ожидании новостей. Толпы репортеров, родственников и друзей пассажиров «Титаника» осаждали универмаг, и полиции приходилось сдерживать их. Из Белого дома последовало распо­ряжение президента У. Тафта, чтобы все остальные радиостанции прекра­тили работу, не создавая помех одинокой вахте оператора Сарнова. В тече­ние трех дней это имя стало известно всей стране.

Случившееся имело несколько последствий. Прежде всего, стало оче­видным, что радио вылезло из пеленок первооткрывательства, его техни­ческие возможности властно заявили о себе. Престиж самого Маркони и его изобретений поднялся невероятно. Над крышами домов вырос лес антенн, тысячи радиолюбителей, вдохновленные удачей Сарнова, бессонными но­чами вслушивались в звуки небесных сфер, «выстукивая» послания друг другу. А «счастливчик» Дэвид, в свою очередь, пришпорил нетерпеливого коня своей карьеры. Через два месяца он — инспектор радиостанций на су­дах гавани Нью-Йорка, а спустя еще год Маркони доверяет ему должности главного советника компании по контролю за действенностью коммуника­ций и инструктора в школе радиомастерства. И уже на этом раннем этапе в полной мере проявляется его талант прогнозиста и генератора идей.

Едва Сарнов стал соучастником разгадок радиоэфира, его захватил за­мысел дистанционной трансляции голоса и музыки, словом, всего того, что мы привыкли называть звуковыми передачами. В 1915 году он соста­вил документ, назвав его несколько патетически «Меморандум», в котором содержалось описание «радиомузыкального ящика», предтечи домашне­го радиоприемника, со всеми подробностями его устройства, вплоть до ручек или кнопок переключения диапазонов волн. Будучи убежденным, что «ящик» вскоре станет принадлежностью каждого американского дома, Дэвид, помимо просветительно-информационных доводов, приво­дил простые расчеты: «Если считать, что только в одних США 15 милли­онов семей, и лишь миллион из них (то есть всего семь процентов) купят приемник по цене 75 долларов, то доход от продажи составит 75 милли­онов».

Однако нашлось немало скептиков, и «Меморандум» неосмотрительно отложили до лучших времен. А тут еще подоспело вступление Америки в Первую мировую войну (1917), во время которой оборудование заводов Маркони нашло военное применение, причем не только для океанских судов, но и зарождавшейся авиации. И душой всех переговоров между промышленниками, правительством и военными был новый коммерчес­кий директор, дипломатичный и настойчивый, остро мыслящий и наход­чивый Дэвид Сариов. Его деловой талант по достоинству оценил тогдаш­ний помощник морского министра Франклин Рузвельт, не забывавший потом о ярком бизнесмене и во времена своего президентства. Когда США еще размышляли над своим участием в схватке держав, на европей­ском континенте война уже разворачивалась. Дэвида как-то пригласили для беседы с русским генералом, прибывшим в Нью-Йорк во главе во­енной миссии для закупки радиооборудования. Проникшись симпатией к толковому американцу, довольный коммерческим результатом генерал предложил ему вместе поехать в Россию для наблюдения за монтажом. Сарнов улыбнулся: «Вы, наверное, не знаете, что я родился в вашей стра­не и ребенком эмигрировал?» Благостное выражение генеральского лица мгновенно изменилось: «В таком случае я вынужден буду арестовать вас, как только вы пересечете границу, — за уклонение от военной службы. По закону России вы — дезертир».

1917 год ознаменовался и личным событием: 4 июля, в национальный День независимости, Дэвид, как он позднее шутил, утратил свою незави­симость: его женой стала очаровательная Лизетта Герман, недавно при­ехавшая с семьей из Парижа. Если справедливо, что браки заключаются на небесах, то в этом случае решающее событие произошло в наиболее близком к Богу помещении — в синагоге, где во время молитвы позна­комились Лея Сарнова и мать Лизетты. Двум женщинам стало ясно — их дети созданы друг для друга, а те, едва познакомившись, сразу же согла­сились с матерями.

Между тем послевоенной радиопромышленности, добившейся уве­ренного приема звука, стали тесны рамки пусть знаменитой, но неболь­шой фирмы. Первыми это осознали такие гиганты, как «General Electric»

и «Westinghouse», купившие акции детища Мар­кони, ив 1919 году на небосклоне американского бизнеса взошла одна из самых ярких звезд с аббре­виатурой «RCA» (Radio Corporation of America) во главе с президентом Оуэном Янгом (довольно известным предпринимателем) и главным менеджером Сарновым. Луч­шего бизнес-дуэта и придумать было нельзя. Чтобы дать толчок строи­тельству радиотрансляторов и начавшейся продаже домашних «ящиков»,

Дэвид решился на сильный рекламный ход. В 1921 году он организовал первый в мире спортивный радиорепортаж о боксерском матче на пер­венство мира между тяжеловесами Жоржем Карпентье (Франция) и Дже­ком Демпсеем (США).

Но прежде чем в эфире прозвучали слова комментатора (на какое-то время он станет самым популярным в Америке лицом) и десятки тысяч болельщиков приникли к неуклюжим звуковым раструбам, нужно было при содействии Рузвельта арендовать у флота мощный передатчик, уста­новить в арендованных клубах и кинотеатрах коллективные приемники, расставить на линиях связистов. Всем этим ведал неистовый Сарнов. Успех трансляции был невероятным. И дело было даже не в том, что американец нокаутировал француза в четвертом раунде, и это вызвало одновременный всплеск патриотических эмоций в радиусе 500 миль (максимум устойчиво­го приема в тот день). Важно было, что Сарнов «нокаутировал» не верив­ших в новшество, открыв эпоху массового использования изобретения, определившего повседневный быт каждого. А ведь среди скептиков был даже Герберт Уэллс, которому на сей раз изменило научное предвидение: он презрительно назвал радио преходящим увлечением, а радиостанции — беседующими с «фантомной армией несуществующих слушателей».

Шли годы, деревянные и стальные радиовышки становились приметой городского пейзажа. Росла продажа домашних приемников, оставив дале­ко позади те цифры, которые Дэвид когда-то предсказал. Исследователь­ские службы RCA, созданные по инициативе Сарнова, реализовали мно­жество его замыслов: соединение в одном покупательском блоке радио с фонографом, известным в Европе как граммофон или патефон; мини-мо­дели приемников для автомашин; опытные радиотелефоны; соединение звука с кинолентой, после чего «Великий немой» заговорил. И все же главной его заботой оставалось создание разветвленной про­светительской радиосети. В 1926 году Сарнов возглавил дочер­нюю организацию RCA, назвав ее National Broadcasting Company (NBC). Слово «national» в названии не было амбициозным, оно точно отвечало масштабу нового дела. Его адресом была вся стра­на. Дэвид сам следил за составлением программ, приглашением дикторов, актеров, лекторов. Многое было в новинку, от утренней гим­настики до президентских радиодебатов (Гувер — Смит), от трансляций спектаклей прямо из Метрополитен Опера до водевильных шоу.

Предметом его особой гордости в 30-х годах было согласие на сотруд­ничество великого дирижера столетия Артуро Тосканини. Гот уже работал до этого с лучшими оркестрами Америки, но то ли несносность характера, то ли сверхтребовательность вынудили маэстро вернуться в Милан. Здесь его и отыскал посланник Сарнова. Не действовали никакие уговоры, пока
не пришла депеша из Нью-Йорка, что специально для дирижера создан симфонический оркестр NBC из ста лучших музыкантов, который готов издалека приветствовать своего будущего руководителя. Прослушав ра­диотрансляцию, Тосканини заметил: «Оркестр действительно неплох, но первый кларнет допустил фальшь». И это за три тысячи миль! Ничего не оставалось, как лететь репетировать с незадачливым кларнетистом. Впро­чем, не исключено, что главной причиной возвращения стала ненависть дирижера к фашистскому режиму Муссолини. Целых семнадцать лет про­должалась незабываемая эпоха Тосканини на американском радио.

Количество наград, почетных званий и дипломов, полученных Сарно- вым за долгую жизнь, не поддается строгому учету. Но одним титулом он дорожил особо — «Отец американского телевидения». И было это вовсе не фигуральным словосочетанием, придуманным журналистами. Именно так в свое время оценила его вклад в эту отрасль Всеамериканская телеви­зионная ассоциация. Еще на самой заре экспериментов с дистанционной передачей изображения Дэвиду стали ясны безграничные перспективы научного новшества. Он привлек к совместной работе блистательного ученого, тоже российского иммигранта Владимира Зворыкина, чье изоб­ретение— «иконоскоп» (1923) — стало сердцевиной телевизионной сис­темы. Намного опередив конкурентов, как отечественных, так и зарубеж­ных, RCA в павильоне на Всемирной выставке в Ныо-Йорке весной 1939 года провела первую публичную демонстрацию телевизионного вещания и устами своего президента Сарнова, выступившего перед телекамерами NBC, объявила: «Сегодня начинается отсчет новой эпохи. Мы добавили к звуку изображение и надеемся, что это станет факелом надежды в нашем беспокойном мире».

Всего через несколько месяцев беспокойный мир был взорван войной. Заводы и лаборатории корпорации Сарнова перестроились на милли­ардные военные заказы. Армия стала получать электронные устройства самонаведения авиационных и морских ракет, радионавигационные сис­темы, радарное оборудование. В марте 1944 года полковник запаса войск связи Дэвид Сарнов получил приказ прибыть в Лондон. Там вовсю шла подготовка к вторжению на французское побережье. Главнокомандую­щий союзными армиями генерал Дуайт Эйзенхауэр назначил его своим помощником, отвечающим за надежность всех коммуникаций. Имелась в виду не только войсковая связь, но и трансатлантическая — с Белым до­мом и всей страной. Дэвид успевал повсюду: главная штаб-квартира, под­разделения связистов, лондонские кабинеты Черчилля и де Голля. И когда 6 июня наступил знаменитый «День Д», участок Сарнова действовал без­укоризненно, вызвав восхищение командования. А дальше был Париж, где буквально в считанные дни он помог восстановлению Национального

радио Франции, были инспекционные миссии в Рим, Северную Африку... Его возвращение в США совпало с торжеством 25-летия RCA в огромном зале «Уолдорф-Астории». За личным посланием Ф. Рузвельта последова­ло сообщение о присуждении ему Сенатом звания бригадного генерала. Честолюбие никогда не было чуждо Сарнову, и с этого момента он всегда будет ставить перед своей подписью новый титул. Льстецы знали, что их сугубо цивильные письма к нему нелишне начинать обращением «Гос­подин генерал!» Но самым трогательным моментом того торжественно­го вечера был телефонный звонок с военной базы на Тихом океане, где служил морским лейтенантом его старший сын Роберт. Впрочем, два его других сына тоже были в войсках, а Лизетта в военные годы работала в госпитале Красного креста.

В 50-е годы RCA, переселившаяся в 70-этажный небоскреб в Рокфел - лер-центре, вошла в число самых процветающих компаний страны. Ее состояние приближалось к полумиллиарду, ежегодные доходы исчисля­лись десятками миллионов, число служащих достигло 60 тысяч. И сно­ва на рынке детище Сарнова — цветные телевизоры, причем под его ру­ководством была решена непростая инженерно-коммерческая задача их «совместимости» с черно-белыми. «Пионеры» домашнего кино — видео­кассеты, продающиеся сегодня в мире миллиардами, — тоже плод его умения видеть перспективу.

Политические пристрастия бизнесмена Сарнова всегда были опре­деленными: ненависть к тоталитаризму, коричневому или красному. Во время пребывания Н. Хрущева в США в его честь был дан частный прием в доме бывшего посла в СССР А. Гарримана. Назавтра журнал Life опубликовал сведения об инциденте, свидетелями которого стали трид­цать гостей. Сарнов обратился к советскому лидеру: «Без свободы обмена информацией мир существовать не может, и мы не препятствуем здесь никаким русским программам. Почему же ваше правительство не сдела­ет то же самое для американских?» Хрущев даже не попытался сдержать ярость: «Вы хотите вести пропаганду против нас!» «Все, что мы хотим, — был сдержанный ответ, — это сделать так, чтобы наши народы могли так же свободно обмениваться информацией, как их представители делают это сейчас, в этой комнате». Премьер продолжал «кипеть»: «А вы, я вижу, любитель ‘'трудных вопросов”. Знайте, советское правительство никогда не позволит кому-либо из-за рубежа вмешиваться в образование нашей молодежи!» Через несколько дней знаменитый хрущевский ботинок вы­стукивал дробь в ООН.

...В 1970 году Сарнов передал свое президентское кресло Роберту, а сам с женой уединился в роскошном манхэттенском особняке. Возраст и болезни брали свое. Смерть во сне наступила через год. На траурной церемонии в синагоге «Етапи-Е1» нью-йоркский губернатор Нельсон Рокфеллер сказал: «Его гений состоял в том, что, глядя на те же явления, что и другие, он видел больше остальных».

И сегодня три стилизованные буквы R С А мы видим в магазинах на корпусах радиоаппаратуры, на ярких коробочках видеокассет. А нажимая на кнопки управления телевизором, можно легко установить телеканал N В S, и в углу экрана сразу появится знакомый миллионам символ — ра­дужные лепестки полуцветка. И когда вы увидите эти популярные зна­ки-аббревиатуры, вспомните, что у их истоков стояла незаурядная лич­ность— Дэвид Сарнов, которому когда-то наблюдательный матрос на палубе эмигрантского парохода сказал: «А ты, парень, готов к жизни в Америке».