Известное выражение «Деньги не пахнут» легенда приписывает древнеримскому им­ператору Веспасиану, установившему налог на общественные уборные. И когда его сын Тит, будущий разрушитель Иерусалима, упрекнул отца в этом, тот поднес к сыновнему носу пер­вые деньги, поступившие по новому налогу, и задал риторический вопрос — пахнут ли они?

Героиня нашего очерка, владелица всемирно известной парфюмерной фирмы, на подобный вопрос могла бы с гордостью ответить: «Пахнут!

И притом превосходно». Более семи десятиле­тий ее продукция — тюбики, баночки и фла­кончики с их восхитительным содержимым — украшала дамские туалетные столики на всех континентах земли или таилась в кармашках женских сумочек, одновременно уменьшая их денежное содержимое И увеличивая МНОГОМИЛ - Елена Рубинштейн

лионное состояние Елены Рубинштейн, одной из богатейших женщин мира.

Перенесемся в польский Краков последней трети XIX века. Евреи это­го города избежали участи своих собратьев в тех частях Польши, кото­рые после многочисленных территориальных разделов отошли к России. Австрийская Галиция с древним Краковом в центре обошлась без гетто, черты оседлости и погромов. Семья Горация и Августы Рубинштейн жила в небольшом двухэтажном доме рядом с городским рынком, что было не­маловажно для главы семейства, перепродававшего там яйца, скупленные

в «глубинке» у крестьян-венгров. Елена, родившаяся в 1870 году, была старшей из восьми дочерей. Ситуация, близкая к сюжету «Тевье-молоч - ника», только у героя Шолом-Алейхема было на одну дочь меньше, да история с иноверцем-женихом завершилась хуже, чем в повести.

Маленькая, худенькая и сообразительная старшая сестра рано стала отцовской помощницей и домашней няней. Противоречие между миром строгого семейного иудаизма и раскованностью гимназического учени­чества она решала в пользу последнего. И еще одно противоречие было рано замечено ею: между ханжеским пуританизмом общества и извечной заботой женщин о своей привлекательности. В те времена, например, ру­мянами и губной помадой дозволялось пользоваться лишь актрисам и проституткам. «Порядочным» же дамам надлежало сохранять бледность лица и бесцветность поведения. Но как не давил на Августу Рубинштейн пресс домашнего хозяйства, она находила время, чтобы научить уходу за внешностью свой девичий выводок, памятуя, что будущее замужество дочерей следует готовить исподволь. Через приятельиицу-актрису в дом попал крем для лица, создателем которого был химик Яков Ликуский. С тех пор ежевечерний отход детей ко сну обязательно сопровождался «кремовым» ритуалом.

Отец желал видеть Елену врачом, и послушная дочь становится сту­денткой медицинского факультета Краковского университета, одного из самых старинных в Европе. Двух курсов было достаточно, чтобы анато­мичка и больничные палаты с их тяжелыми запахами и картинами че­ловеческих несчастий стали непереносимыми для нее. Ну почему в этом мире прекрасное должно соседствовать с болезнями, немощью pi смер­тью?! «Ах, ты отказываешься учиться, — воскликнул отец, не привыкший к возражениям кого-либо из домашних. —Тогда вьшдешь замуж». И как в классической мелодраме, через несколько днєрі на пороге дома скромно­го торговца яйцами стоял толстоватый и лысоватый жених, воплощение надменности и состоятельности. Помрімо категорріческого «нет» отец ус­лышал от разгневанной дочери кое-что посерьезнее: оказывается, у нее уже имелся претендент на руку по ее собственному выбору — соученик поуниверсрітету, поляк Станислав. Зашатались усторі веры. Елена поняла, что обрушріться им отец не позволит никогда.

И тогда она решает уехать. Не в соседний город, не в соседнюю стра­ну — на другої! континент. Традиционный еврейский путь в Америку был ею отвергнут. Она бежала не от гонений, а от отцовского деспотизма. На сцене ее бурной жизни возникает далекая и романтическая Австралия, где уже много лет жил родноіі брат матери, дядя Луис. Его быстрый отклик на взволнованное письмо племянницы содержал теплое приглашение. Отец на сей раз не возражал, справедливо полагая, что разлука — надеж - нос средство от любви. Летом 1890 года Елена стояла на борту парохода, отправлявшегося из Гамбурга в трехмесячный путь в Мельбурн, через Су­эцкий канал и Индийский океан. В маленьком сундучке уместился весь ее скарб: белое плиссированное платье, шляпа с белыми перьями, материн­ское жемчужное ожерелье (первая драгоценность в несметной будущей коллекции) и двенадцать баночек с ночным кремом доктора Ликуско - го — весь домашний запас.

Дядюшка Луис оказался хорошим родственником, но никудышным советчиком. Собственно, ничего, кроме призывов к замужеству, он ей так и не предложил. Ну не для этого же, в самом деле, пересекла Елена моря и океаны. Она бесстрашно окунулась в незнакомую жизнь, не чуралась никакой работы: помощница фармацевта, гувернантка в богатых домах, преподающая барчукам французский и немецкий, вынесенные из краков­ской гимназии. А вот английский так и не стал ее сильной стороной, до конца жизни она сохранила заметный польский акцент. С самого начала Елена обратила внимание на внешность австралийских женщин: посто­янные ветры и обжигающее солнце основательно поработали над кожей их лиц, сделав ее не только густо-веснушчатой, но и достаточно темной. Вот где поможет ее удивительный крем! Началось с родственниц и при­ятельниц, и весьма скоро в Краков полетели (точнее, поплыли) письма о срочных посылках. Круг осчастливленных клиенток расширялся со скоростью звука — имеется в виду звук речей дамского общения. Елена продавала каждую баночку за двадцать два шиллинга, имея собственный доход двенадцать пенсов. Вовсе не мелочь по тем временам, если учесть, например, что ее недельный заработок официантки в кафе составлял двадцать шиллингов.

Это же кафе было выбрано судьбой для решительной перемены ее участи. Сюда заглядывали не только барышни из офисов по соседству, но и респектабельные дамы, которых их состоятельность, замечала Елена, не избавила от скверной кожи лица. И она помогала им всем без устали. Одна из городских знаменитостей была так покорена чудодейственнос­тью крема, что не отказала девушке в просьбе ссудить денег для откры­тия собственного парфюмерного магазина. Половина из полутора тысяч долларов была отправлена в Краков для оптовой закупки «баночек», а ос­тальная пошла на оплату целого этажа в центре Мельбурна, на фронтоне которого появилась сделанная от руки надпись: «ЕЛЕНА РУБИНШТЕЙН, КОСМЕТИЧЕСКИЙ САЛОН». Не заурядные «магазины», а романтичес­кие «салоны» станут ее фирменным знаком, который вскоре украсит сто­лицы многих стран мира. А пока мельбурнские женщины потянулись к ее дверям, за которыми обнаруживали чудеса: большое помещение было разделено на несколько уютных, сверкавших белизной стен и мебели кабинетов; в каждом из них посетительницу ждали внимательный ос­мотр, индивидуальный массаж и, конечно, крем «на вынос».

Посылочный ручеек перестал отвечать спросу. Доктор Ликуский по­лучает письмо от Елены-путешественницы с приглашением приехать. И он принимает его. В Австралии начался подлинный парфюмерный бум. Теперь в кухне при салоне, превращенной в лабораторию, в четыре руки готовился не только «классический» крем, названный «Утренняя прохлада», но и десятки других мазей и лосьонов. Их ингредиенты, от природных масел до огуречных, лимонных и виноградных соков, учи­тывали тончайшие особенности женской кожи: сухой или жирной, глад­кой или морщинистой. Ни одна из покупательниц, простолюдинка или буржуа, актриса или светская львица, не уходила без личного рецепта или совета. А уж когда о салоне появилась статья в самом популярном женском журнале страны, возник шквал почтовых заказов. Елена дав­но рассчиталась с долгом, наняла штат профессиональных гигиенистов и решила открыть второй салон — в Сиднее. Поскольку ничего более надежного, чем родственные узы, еще не придумано, она выписала из Кракова двух сестер и, оставив на них свои элегантные детища, отбыла в Европу.

На борту парохода, который на сей раз плыл вслед за солнцем, стояла не хрупкая девица с сундучком, а тридцатилетняя владелица налаженно­го бизнеса, уже принесшего ей сто тысяч долларов. Начало нового столе­тия она встретила в лучших школах и клиниках дерматологии Берлина и Дрездена, а затем Вены и Парижа. Таинства прелестей женского лица перестали быть для нее загадками. Она, кажется, изучила все, вплоть до пластических операций и электролизного удаления волосков. И еще, и еще: сохранность рук, пышность волос, белизна зубов, диета и ожирение, гимнастика. Ее возвращение в Австралию стало триумфальным, но сама - то она подумывала о косметической экспансии в Европу.

Однажды в салоне появился изящный, изысканно одетый господин, представившийся Эдуардом Титусом. Он был американским журналис­том с польскими корнями, объехавшим мир и привезшим Елене поклон из родительского дома. Его визиты стали частыми, а вскоре он предложил ей свою помощь и свою руку. Помощь она приняла, причем яркая рекла­ма бизнеса под пером поклонника сразу принесла плоды. А вот с «рукой» повременила, решив, что время поможет разобраться с мотивами: очаро­ван журналист ею самой или ее финансовым успехом?

В 1907 году Елена прибывает в Лондон в надежде покорить этот чо­порный город, в ресторанах которого тогда можно было встретить Бер­нарда Шоу и Сомерсета Моэма, а на сцене— великую Айседору Дункан. Долгие поиски подходящего здания привели к покупке четырехэтажного аристократического особняка в самом центре. С тех пор всегда ее лич­ные апартаменты будут располагаться над салоном, позволяя руководить «без отрыва от дома». Она сама продумала каждую деталь декоративного убранства и, оставив мастеров выполнять замысел, упорхнула в Париж, столицу красоты, моды и женственности. Здесь она наняла самых квали­фицированных дерматологов, не упустила ни одного из парфюмерных новшеств, включая набиравшее силу явление, позднее названное маки­яжем: цветные пудру, тушь, румяна, помаду всех цветов радуги. А когда вернулась в Лондон, то первым, кого встретила в своем пустом офисе, был Эдуард Титус. «Все замечательно, — заметил он, — кроме этой сте­рильной белоснежности. Пойдем сегодня в театр, и ты увидишь, что такое цвет!» В Лондоне гастролировала антреприза Дягилева «Русские балеты», оформленная знаменитыми художниками Леоном Бакстом и Александ­ром Бенуа. На сцене царствовал волшебный мир изящества и вкуса, вы­держанный в сине-голубых тонах. Их оттенки навсегда станут для нее из­любленными.

Салон Елены Рубинштейн превратился в лондонскую достопримеча­тельность. Хозяйка трудилась в нем по восемнадцать часов в сутки, и Эду­ард старался не отставать от нее. Их сплоченный труд увенчался скром­ной свадьбой и прелестным путешествием на юг Франции. В 1909 году родился первенец Рой, через два года — Гораций, названный в честь ее отца. Однако меньше всего она собиралась погрузиться в материнство. Париж! Именно там она откроет свой следующий салон. Эдуард был счас­тлив: наконец он снова будет причастен к литературной богеме, с которой внутренне никогда не порывал. Очередная сестра остается лондонской наместницей, а семейство обосновывается на Монпарнасе — в квартале художников.

Парижские женщины с их легендарным шармом и изыском требовали корректировки лондонского опыта. Елена была готова к этому. Химичес­кая фабрика по ее заказу стала выпускать натуральные пигменты, добав­лявшиеся к нежным «орудиям» красоты. Дизайнеры бились над броской упаковкой, этикетками и запоминающимися названиями. Елена Рубин­штейн стала частью столичной моды. Она могла похвастать, что в спис­ке ее клиенток были герцогини и графини (например, великая княгиня Мария Павловна), гордость Франции актриса Сара Бернар, балерина Ида Рубинштейн (однофамилица и соплеменница). На элитных вечеринках и приемах она познакомилась с кумирами художественного Парижа, ее друзьями стали «старики» Ренуар и Дега, «молодежь» Жорж Брак и Пи­кассо. Тогда же она начала покупать живописный авангард. Скульптор - эмигрант Яков Эпштейн, приятель Эдуарда, посоветовал ей коллекци­онировать экзотические африканские маски. Со временем ее собрание примитивного искусства стало всемирно известным. И еще одна страсть зародилась здесь — ювелирные украшения. Знаменитая коллекция драго­ценностей в конце ее жизни станет «героиней» криминальной хроники.

Мировая война спутала все планы. Эдуард, будучи американским гражданином, настаивал на немедленном отъезде в США. Елена сопро­тивлялась до последнего. В Европе она познала деловой успех, здесь были ее салоны, ее друзья. И лишь когда немцы, пройдя Бельгию и Эльзас-Ло­тарингию, подошли к Марне, она решилась. В январе 1915 года Елена Ру­бинштейн с семьей направилась через кишевшую немецкими подлодками Атлантику к третьему в своей жизни континенту. От ее острого взгляда не укрылась бледность лиц американских женщин без следов косметики, их скованность, невыразительность одежды. Чему было удивляться, ведь за ними тянулся шлейф социальной второсортности: в то время в США женщины не обладали легальными правами, даже правом голосовать. Пе­ред Еленой открылся безбрежный американский рынок, и она им умело воспользовалась.

Первый же салон в Нью-Йорке она нарекла «Дворцом косметики» и сделала все возможное, чтобы название не было просто банальной ме­тафорой. Посетительница приобретала билет (за 100-150 долларов!) на восьмичасовое пребывание в чертогах красоты и, сменив уличную одеж­ду на спортивный костюм, попадала на целый день в нежные руки врачей, медсестер, массажистов. Самые современные диагностические приборы регистрировали уровень обмена веществ, склонность к прибавке веса. Гимнастические упражнения, души и ванны, сеансы ультрафиолетовых лучей сменялись отдыхом и овощными блюдами с соком. Парикмахеры создавали из волос посетительниц настоящее чудо в соответствии с пос­ледней европейской модой, бригады девушек трудились над маникюром- педикюром. Апофеозом дня становилось пребывание перед туалетным столиком с особым трехстворчатым зеркалом, поворот выключателя на котором создавал иллюзию дневного или вечернего света. Здесь косме­толог преподавал подробные уроки «научного» макияжа. В конце концов преображенная женщина с немного кружащейся головой и с сумочкой, заполненной помадами, пудрами и тенями, покидала этот волшебный мир с твердым намерением вернуться. Позднее в своей книге мемуаров «Моя жизнь ради красоты» Елена скажет: «Нет некрасивых женщин, есть только ленивые».

Вскоре цепь салонов Рубинштейн охватила всю страну: Бостон, Фила­дельфия, Чикаго, Сан-Франциско, Вашингтон... К ней начали обращаться крупные универмаги, предлагая организовать продажу косметики. Пона­чалу Елена решительно отказывалась, полагая, что ее «товар» слишком деликатен и индивидуален, он не может «молча» лежать на полках, как обувь или какая-нибудь посуда. Но зарождающиеся супермаркеты было невозможно игнорировать. В кратчайшие сроки она приобрела цвето­чные и травяные плантации, построила несколько перерабатывающих фабрик, первой в мире поставив производство парфюмерии на поток. Сотни молодых продавщиц прошли обучение премудростям сохранения женской молодости. Лекции для них читала сама владелица, без устали перемещавшаяся из города в город. Лишь после этого были подписаны контракты с оптовыми покупателями. Постепенно косметическая индус­трия в США вышла на одно из первых мест.

В двадцатые годы Елена не забывает свой любимый Париж, где после войны не только снова процветает ее салон, но и оживает художественное сообщество друзей. В роскошном загородном доме Рубинштейн гостят Шагал и Модильяни, Сальвадор Дали и старый приятель Пикассо. Эду­ард наслаждается литературным кружком, где царят его американские друзья Хемингуэй и Фолкнер. Семейная легенда утверждает, что здесь, в ауре Парижа, родилось имя, которым затем называли Елену коллеги, подчиненные и многочисленная челядь, а также журналисты и авторы книг о ней: Мадам (Madame) — именно так, с большой буквы и зачастую без фамилии. Однажды она спросила свою приятельницу, известного модельера женской одежды и парфюмера Габриэллу Шанель: «Говорят, вы отклонили предложение английского герцога о замужестве. Почему?» «Что?— вспыхнула создательница самых известных в мире духов «Ша­нель №5». — Быть какой-нибудь третьей герцогиней Вестминстер? Ни­когда! Я была и остаюсь Мадемуазель Шанель, так же, как вы навсегда — Мадам Рубинштейн. Это наши фирменные имена».

Казалось, поводов для тревог не было никаких. Ее бизнес по обе сто­роны океана процветал, сыновья заканчивали престижные университе­ты, готовясь стать матери помощниками. Но... Это «но» коснулось как бизнеса, так и семьи. В Америке наступили годы Великой депрессии, и Мадам пришлось ринуться врукопашную за сохранение доходов, ослабив внимание семейному фронту. А где тонко, утверждает не только русская поговорка, там и рвется. Эдуард Титус, увлекшись некоей юной дамой, оставил жену после почти тридцатилетней совместной жизни. Послед­нее обстоятельство более всего задело шестидесятилетнюю Мадам, счи­тавшую, что годы не властны над ней. Лечение в швейцарской клинике прибавило ей сил, и рана затянулась, тем более что у нее не было времени ее бередить. Через два года она вышла замуж вторично.

Его представили ей в Париже в 1938 году, на одном из званых вечеров: «Князь Арчил Гоурелли-Чокония». Звучало таинственно и экзотично. Обаятельный господин оказался эмигрантом из России, успевшим сме­нить немало профессий, в том числе таксиста. Известен он был в кругах богемы как блистательный карточный игрок, а любимым занятием Еле­ны, помимо коммерции, был бридж. Их «карточные» встречи постепенно переросли в нечто большее, чем взаимная симпатия, но когда князь Арчил предложил соединить судьбы, осторожная Мадам задумалась. С одной стороны, двадцатилетняя разница в возрасте не в ее пользу, а с другой: как очаровательно будет звучать ее новый титул «княжна Елена», особенно на английском — Princess... Прежде чем произнести «да», она наняла брига­ду юристов, тщательно проверившую подлинность родословной князя и подготовившую брачный контракт, в котором содержался странный на первый взгляд (с учетом соотношения возрастов) пункт: все деньги мужа в случае его смерти возвращаются вдове. Жизнь подтвердила, что Елена оказалась провидицей.

С удвоенной энергией «княжеская чета» принялась за дело. Почти за двадцать лет супружества их косметическая держава выросла и окрепла, сокрушая конкурентов. Еще перед Второй мировой войной были откры­ты салоны в Буэнос-Айресе, Риме и Торонто. Сразу после освобождения Европы от нацизма в еще непривычно тихом Париже и разрушенном бомбардировками Лондоне возродились ее чудо-офисы. По инициативе Арчила в Нью-Йорке на 5-й авеню заявил о себе «Дом Гоурелли», царство мужской элегантности. Все, от белья, костюмов и галстуков до тончайшей парфюмерии, доказывало, что и сильная часть человечества тоже имеет право на милые «слабости», если о них заботятся профессионалы. Про­дукция фирмы Рубинштейн продавалась уже в ста странах мира.

Два несчастья постигли ее одно за другим. В 1956 году от сердечно­го приступа скончался верный Арчил, а через два года не выжил после автомобильной аварии сын Гораций, ее любовь и деловая надежда. Горе было огромным, но не убило ее. Спасение Елена нашла в работе и в дав­ней страсти — путешествиях. В сопровождении секретаря, какой-либо из многочисленных племянниц и медсестры (Мадам приближалась к девя­ностолетию!) она прокладывала все новые маршруты: Гонконг, Новая Зеландия, Япония. Дважды посетила Израиль, где работала ее парфюмер­ная фабрика; была принята Бен-Гурионом и Голдой Меир. Ее гордостью был построенный в Тель-Авиве в качестве дара павильон современного искусства с коллекцией картин и уникальным собранием полутора десят­ков миниатюрных комнат-макетов, представляющих быт и утварь раз­ных эпох.

Летом 1959 года госдепартамент предложил Елене Рубинштейн пред­ставлять косметическую промышленность на Американской националь­ной выставке в Москве. Она догадывалась, что постоянный коммерчес­кий успех в этой все еще полузакрытой для Запада стране сомнителен, но приглашение без раздумий приняла: престижно, да и далекая Россия оставалась на пестрой карте ее путешествий белым пятном. Во главе группы из восьми человек, включавшей русскоговорящих девушек-кос - метологов, Мадам отправилась в путь. Первая осечка произошла на со­ветской таможне, когда их паспорта и авиабилеты были отобраны, слов­но у непрошеных гостей. Вторая случилась через час: выяснилось, что ее команду разъединили, поселив в разных гостиницах. Неудобство ослож­нялось еще тем, что допотопная телефонная связь через оператора тре­бовала присутствия переводчика, которого, как назло, в нужный момент не оказалось под рукой. Но Мадам решила не обращать внимания на эти «мелочи». Отказавшись от участия в официальных приемах, она целые дни проводила на выставке, общаясь с толпами зачарованных москвичек, запрудивших ее павильон. Как-то к ней приблизилась миловидная жен­щина средних лети взволнованно прошептала, оглядываясь по сторонам: «Я— кузина Арчила Гоурелли! Пришла, чтобы увидеть вас и пожелать успеха». И тут же исчезла в толпе. Может быть, ради этого мгновения и стоило преодолеть тысячи миль.

Постепенно Мадам обступали болезни, в сражениях с которыми она не всегда одерживала победы, но ни на час ни упускала нити управления своим королевством, насчитывающим более тридцати тысяч подданных и принесшим ей состояние, оценивающееся в более чем сто пятьдесят миллионов долларов. Часто совещания ее администрации проходили прямо в роскошной спальне, где на огромной кровати, принадлежавшей когда-то французской императрице, в скромном пеньюаре возлежала княжна Елена. Только самые приближенные знали, что под этой знаме­нитой кроватью покоится стальной сейф со всеми драгоценностями. За год до ее кончины (1965) на первых полосах газет появилось сообщение о попытке ограбления дома Мадам Рубинштейн. Утром, незадолго до на­чала традиционного совещания, три грабителя под видом разносчиков цветов вошли в дом, связали дворецкого и двух растерявшихся слуг и ворвались в спальню, где застали хозяйку лежащей в постели и просмат­ривающей «Нью-Йорк тайме». «Ключи от сейфа!» — грубо потребовал один из них, приставив к ее виску револьвер. «Я старая женщина, — про­звучал спокойный ответ, — вы можете меня убить, но ограбить себя я не позволю».

Пока троица переворачивала спальню вверх дном, Мадам незаметно открыла сумочку, прикрытую газетой и, вынув из нее ключи, спрятала их под пеньюаром на груди. Воры приподняли хрупкое тело, перенесли в кресло и связали простынями. Обнаружив сумочку, они высыпали ее со­держимое на одеяло, но ничего, кроме ста долларов, не обнаружили. В эту минуту Мадам подняла такой крик, что им не оставалась ничего иного, как бежать со скудным уловом. Прибывшим полисменам и репортерам стойкая леди, переодевшаяся в строгое платье, с аккуратным, известным всей стране черным шиньоном, без тени переживаний на лице игриво по­казывала то место на груди, где ей удалось спрятать ключи.

В мемуарах ее личного секретаря приводится такой диалог. «Стра­шитесь ли вы смерти, Мадам?»— спросил он ее. «Теперь— ни в ма­лейшей степени. Раньше я боялась. Но я слишком долго ждала. Это, должно быть, интересный опыт». Назавтра она скончалась. Мимо гроба Елены Рубинштейн прошли шесть тысяч человек. Кто знает, сколько среди них было женщин, которых она сделала хоть чуточку прекраснее и счастливее?