Р

ельсы тянулись среди скал к нефтяным вышкам, упиравшимся в самое небо. Стоя на мосту, Дагни рассматривала гребень холма, на котором солнце высвечивало металлическое пятнышко наверху самой большой вышки. Оно походило на белый факел, зажженный над заснеженными гребнями Уайэтт Ойл.

К весне, подумала Дагни, колея сомкнется с той, что тянется на­встречу ей от Шайенна. Она окинула взором иссиня-зеленые рельсы, спускавшиеся от вышек вниз, пересекавшие мост и уходившие к го­ризонту. Она повернула голову — проводить взглядом уходившую в прозрачную даль колею: та выписывала плавные дуги на шрных скло­нах, и где-то там, на самой грани видимости заканчивалась краном путеукладчика, словно рука с оголенными костями и нервами, напря­женно двигавшимся на фоне неба.

Мимо нее проехал трактор, нагруженный сине-зелеными болта­ми. Снизу доносился грохот отбойных молотков: подвешенные на металлических тросах люди подгоняли каменную стену обрыва под контрфорсы моста. Вниз по колее рабочие укладывали шпалы. Стоя на мосту, она могла различить, как напряжены их мышцы.

— Руками, мисс Таггерт, — сказал ей подрядчик Бен Нили, — муж­скими руками построено все на этой земле.

Подрядчика уровня Макнамары на свете более не существовало. И она обратилась к лучшему среди тех, кого смогла отыскать. Она не могла доверить надзор за сооружением линии работавшим на фирму Таггертов инженерам; все они скептически относились к но­вому металлу.

— Откровенно говоря, мисс Таггерт, — сказал ей главный инже­нер, — поскольку подобного эксперимента еще не проводилось, на мой взгляд, нечестно взваливать его на меня.

— Всю ответственность я беру на себя, — ответила она.

Человеку этому перевалило за сорок, но он все еще сохранял бой­кие студенческие манеры. Некогда на «Таггерт Трансконтинентал»

208

работал главным инженером молчаливый, седовласый мужчина. Он был самоучкой, но равных ему не было ни на одной железной дороге. Пять лет назад он уволился.

Дагни посмотрела вниз. Она стояла на узкой балке, подвешенной над ущельем, прорезавшим горы на глубине полутора тысяч футов. Далеко внизу угадывались контуры высохшего речного русла, груды камней и деревья, изуродованные столетиями. Она спрашивала себя, достаточно ли мышц, камней и стволов, чтобы перекинуть мост через этот каньон. И неожиданно для самой себя подумала о том, что дав­ным-давно на дне ущелья столетиями обитали пещерные люди, нагие и в шкурах.

Она посмотрела на нефтяные вышки Уайэтта. Железнодорожный путь расходился на множество веток, которые вели к скважинам. На фоне снега всюду выделялись стрелки. Это были металлические стрелки такого же типа, что тысячами разбросаны по всей стране, но эти сверкали на солнце свежим металлом, рассыпая сине-зеленые ис­кры. Для нее эти отблески означали долгие часы уговоров, терпеливые попытки поразить не имеющую яблочка мишень, а именно мистера Моуэна, президента «Объединенной стрелочно-семафорной компании» из штата Коннектикут.

— Ах, мисс Таггерт, дорогая моя мисс Таггерт! Моя компания не первое поколение обслуживает ваш концерн, ваш дед был первым клиентом моего отца, и вы можете не сомневаться в нашем стремле­нии сделать для вас все возможное, но... кажется, вы попросили сде­лать стрелки из риарден-металла?

-Да.

— Но мисс Таггерт! Разве вы не представляете, что значит рабо­тать с этим металлом. Вам, конечно, известно, что он плавится при температуре не менее четырех тысяч градусов?.. Каково? Ну, быть может, с точки зрения производителей моторов, это и великолепно, но для меня этот металл означает новую печь, совершенно новый технологический процесс... Придется учить людей, ломать планы, писать новые инструкции, комкать все на свете, и после всего... дай - то Бог, чтобы все получилось как надо!.. Почему вы так уверены в успехе, мисс Таггерт? Как вы можете заранее утверждать это, раз ник­то и никогда еще не делал ничего подобного?.. Я не имею права по­лагать, что металл этот хорош, и не могу заранее допускать, что он плох... Ну нет, не надо говорить, что его создал гений, слишком уж многие видят в нем очередное мошенничество, слишком уж многие, мисс Таггерт... Ну я-то не стану утверждать ни того, ни другого, кто я такой, чтобы судить об этом? Но я не могу рисковать, взявшись за такую работу.

Ей пришлось удвоить стоимость заказа. Риарден послал двух ме­таллургов учить людей Моуэна, показать, объяснить каждый этап процесса. Он же платил им зарплату, пока они учились.

Дагни посмотрела на костыли, вогнанные в шпалы у ее ног. Они напомнили ей тот вечер, когда она услышала о том, что иллинойская компания «Саммит Кастинг», единственная соглашавшаяся делать костыли из риарден-металла, разорилась, не поставив и половину ее заказа. Она в ту же ночь улетела в Чикаго, вытащила из постелей троих адвокатов, судью и одного из законодателей, подкупила двоих из этой компании, припугнула остальных, получила бумагу— законное и не обжалуемое разрешение, — сняла замки с запертых дверей завода «Саммит Кастинг», и наскоро собранная полуодетая бригада встала у плавильных печей еще до того, как забрезжил рассвет. Бригада осталась работать под руководством инженера компании «Таггерт» и металлур­га Риардена. Сооружение линии Рио-Норте не было задержано.

Дагни прислушалась к звуку буров. Один сбой в работе здесь все - таки был, когда остановилось бурение под опоры моста.

— Ничего не могу поделать, мисс Таггерт, — сказал ей тогда заде­тый Бен Нили. — Вам известно, как быстро изнашиваются буровые головки. Я заказал их, однако у «Инкорпорейтед Тулз» начались не­большие неприятности, и они не сумели ничего сделать, потому что «Ассошиэйипед Стил» запоздала с поставками стали, поэтому нам ос­тается только ждать. И расстраиваться бесполезно, мисс Таггерт, я де­лаю все, что могу.

—Я наняла вас для того, чтобы вы выполнили конкретную работу, а не делали все, что можете, — в чем бы это ни выражалось.

— Забавная мысль. Только непопулярная, мисс Таггерт, ой как непопулярная.

— Забудем «Инкорпорейтед Тулз». Забудем о стали. Закажите го­ловки буров из риарден-металла.

— Только не я. Мало мне бед с этим поганым металлом в ваших рельсах. Я не собираюсь учинять беспорядок в своей инструменталь­ной кладовой.

— Буровая головка из риарден-металла прослужит в три раза доль­ше любой стальной.

— Возможно.

— Я сказала, закажите их.

— И кто будет оплачивать заказ?

— Я.

— А кто найдет мне изготовителя?

Она позвонила Риардену. Тот отыскал заброшенный инструмен­тальный завод, давно уже бездействовавший, и за какой-то час выку-

210

пил его у родственников последнего владельца. Завод начал работу уже на следующий день, и буквально через неделю буровые головки из риарден-металла привезли в Колорадо — к мосту.

Дагни посмотрела на мост. Его едва ли можно было назвать удов­летворительным решением задачи, однако ей приходилось с этим ми­риться. Мост, двенадцать сотен футов стали, переброшенных через черную пропасть, был сооружен во времена сына Ната Таггерта. Он уже давно отслужил свой срок и был укреплен продольными балками из стали, железа и дерева; сам мост едва ли стоил этих заплат.

Подумывая о новом мосте, построенном из риарден-металла, Даг­ни попросила своего главного инженера представить ей проект и оце­нить стоимость работ.

Проект, который она получила, повторял схему стального моста, скорректированную под большую прочность нового материала; сто­имость делала проект немыслимым.

— Прошу прощения, мисс Таггерт, — произнес главный инженер оскорбленным тоном. — Не понимаю, что вы хотите сказать, когда говорите, что я не воспользовался этим металлом. В моем проекте используются элементы лучших из известных ныне мостовых схем. Чего вы от меня ожидали?

— Нового метода сооружения.

— То есть?

— Я хочу сказать, что, когда люди получили в свое распоряжение конструкционную сталь, они воспользовались ею не для сооружения стальных копий деревянных мостов. — Дагни добавила усталым то­ном:

— Сделайте оценку того, что понадобится нам, чтобы старый мост простоял еще пять лет.

— Да, мисс Таггерт, — проговорил он бодрым тоном. — Если мы усилим его стальными...

— Мы усилим его балками из риарден-металла.

— Да, мисс Таггерт, — прохладным тоном согласился главный ин­женер.

Она посмотрела на покрытые снегом горы. Там, в Нью-Йорке, ра­бота подчас казалась ей отчаянно трудной. Иногда она просто в без­молвии замирала посреди своего кабинета, парализованная отчая­нием, рожденным жесткостью срока, который нельзя было отодвинуть ни на один день. Это были дни, когда неотложные деловые встречи сменяли друг друга; когда ей приходилось говорить о выработавших свой срок дизелях, прогнивших товарных вагонах, вышедшей из строя сигнализации, падении доходов, думая при этом о последних событиях на строительстве линии Рио-Норте; когда в ходе перегово­ров она видела только две полоски иссиня-зеленого металла, протя­нувшиеся через ее разум; когда, прервав очередное обсуждение, она вдруг понимала, почему ее смутила та или иная весть, и хватала те­лефонную трубку, чтобы вызвать в далеком городе своего подрядчи­ка и спросить у него: «А у кого вы берете продовольствие для своих людей?.. Так я и думала. Вот что, фирма «Бартон а Джонс» из Денве­ра вчера была объявлена банкротом. Лучше отыщите себе другого поставщика, иначе вам грозит голод». Свою линию она строила, не поднимаясь из-за рабочего стола в Нью-Йорке. И это было трудно. Но теперь колея была перед ней. Колея росла. И сооружение ее долж­но было завершиться в срок.

Услышав резкие, торопливые шаги она повернулась. Вдоль колеи к ней приближался мужчина, высокий, молодой, его черные волосы шевелил холодный ветер; несмотря на рабочую кожаную куртку, он не был похож на путейца — слишком уж властной была его походка. Она разглядела его лицо, только когда он приблизился к ней. Это был Эллис Уайэтт. Дагни еще не видела его после той встречи в ее кабинете.

Остановившись перед ней, он улыбнулся.

— Привет, Дагни.

Дагни почувствовала невероятное облегчение, а вместе с ним прилив сил, она поняла все, что должны были сказать ей эти два сло­ва. В них звучало прощение, понимание, признание. Это было при­ветствие равного.

Она по-детски рассмеялась, радуясь тому, что проблем сразу стало меньше.

— Привет, — ответила она, подавая руку.

Рука его задержала в себе ее ладонь чуть дольше, чем того требо­вало приличие. Рукопожатие это было знаком примирения, спора разрешенного и улаженного.

— Скажите Нили, чтобы поставил новую снегозащитную ограду на полторы мили у перевала Гранада, — проговорил он. — Старая сгнила. Она не выдержит еще одного снегопада. И пошлите ему ро­торный снегоуборщик. У него там какая-то рухлядь, которой не под силу очистить даже задний двор. Сейчас в любой день молено ждать обильного снега.

Она задумчиво посмотрела на него и спросила:

— И часто вы делаете это?

— Что?

— Приходите проинспектировать работу.

— При любой возможности. Когда нахожу время. Почему бы и нет?

212

— А вы были здесь в ту ночь, когда случился обвал?

-Да.

— Получив отчеты, я была удивлена тем, насколько быстро и уве­ренно они расчистили колею. Я даже подумала, что Нили — человек более умелый, чем кажется.

— Это не так.

— Значит, это вы организовали систему ежедневного снабжения его всем необходимым на линии?

— Конечно. Его люди по полдня искали нужные им вещи. И ска­жите ему, чтобы следил за баками с водой. В одну из ближайших но­чей они обязательно замерзнут. И постарайтесь прислать новый ка­навокопатель. Тот, что есть у него, мне не нравится. Проверьте тросы.

Поглядев на него, Дагни сказала:

— Спасибо, Эллис.

Ответив ей улыбкой, он отправился дальше. Дагни проводила его взглядом до конца моста, где начинался длинный подъем к вы­шкам.

— Ну, этот, видно, решил, что все вокруг принадлежит ему, не правда ли?

Она резко повернулась. За спиной ее оказался Бен Нили, большой палец его указывал на Эллиса Уайэтта.

— Что все?

— Железная дорога, мисс Таггерт. Ваша железная дорога. А может, и весь мир. Так он, кажется, думает.

Бен Нили был человеком грузным, с обмякшего лица смотрели пустые, но упрямые глаза. В синих отсветах снега кожа его отливала желтизной.

— Чего ради он торчит здесь? — спросил Нили. — Будто кроме него никто своего дела не знает. Надменный выскочка. За кого он себя принимает?

— Идите к черту, — ответила Дагни ровным тоном.

Нили так и не понял, что именно заставило ее выругаться. И все же где-то в глубине души он, как ему казалось, понимал причину: ее возмутило то, что он отнесся к появлению этого самозванца слишком спокойно. И Нили просто промолчал.

— Пойдемте в вашу контору, — проговорила она смертельно ус­талым голосом, указав на видневшийся вдали на гребне отрога ста­рый железнодорожный вагончик. — Пусть кто-нибудь принесет отчет.

— Кстати, насчет этих шпал, мисс Таггерт, —торопливо заговорил он, едва они сошли с места. — Ваш мистер Коулман одобрил их. Ему не показалось, что коры слишком много. И я не понимаю, почему вы считаете, что они...

— Я приказала вам заменить их.

Выйдя из вагончика через два часа, Дагни чувствовала себя смер­тельно усталой. Все это время она терпеливо объясняла, наставляла, отдавала распоряжения. На разбитой грунтовой дороге она увидела черный двухместный автомобиль, сверкающий новизной. Вид новой машины являл собой зрелище удивительное, какое нечасто можно было увидеть даже в городах.

Хорошенько оглядевшись вокруг, Дагни охнула, заметив возле мос­та рослый силуэт. Это был Хэнк Риарден. Она не рассчитывала встре­тить его в Колорадо. Держа в руках карандаш и блокнот, он углубился в вычисления. Одежда его привлекала внимание не меньше, чем авто­мобиль, и по той же самой причине: на нем был спортивный плащ и шляпа с опущенными полями, но они были такого отменного качества и такие запредельно дорогие, что казались нарочитыми среди убогой толпы работяг, тем более что держался он совершенно естественно.

Дагни вдруг заметила, что бежит к нему; ее усталость как ветром сдуло. Вспомнив, что после той вечеринки они еще не виделись, она остановилась.

Увидев Дагни, Риарден приветствовал ее жестом, полным прият­ного удивления, и пошел навстречу. Он улыбался.

— Привет, — проговорил он. — Впервые выбрались посмотреть?

— В пятый раз за три месяца.

— А я и не знал, что вы здесь. Мне никто не говорил.

— Я знала, что однажды вы не выдержите.

— То есть?

— Приедете, чтобы посмотреть на свой металл. И как вам нра­вится?

Риарден огляделся по сторонам:

— Если вам когда-нибудь надоест возиться с железной дорогой, дайте мне знать.

— Вы хотите дать мне работу?

— В любой момент.

Дагни посмотрела на него.

— Хэнк, вы ведь шутите только наполовину. И, думаю, вы были бы рады, если бы я попросилась к вам на работу. Чтобы я стала вашим сотрудником, а не клиентом. Чтобы вы отдавали мне приказы, а я вы­полняла их.

— Да. Готов к этому.

— Не закрывайте свой завод, я вам места на железной дороге обе­щать не стану, — строго и даже сухо ответила она.

Он рассмеялся:

— Даже и не пытайтесь.

— Не понимаю.

— Выторговывать себе что-то, когда условия называю я.

Дагни не ответила. Эти слова вызвали в ней чувство... нет, скорее,

даже не чувство, а физическое ощущение удовольствия, которого она не могла толком понять и истолковать.

— Кстати. —добавил Риарден, — это не первая моя поездка. Я был здесь вчера.

— Правда? Зачем?

— О, я приехал в Колорадо по своим делам и решил заодно по­смотреть, что здесь происходит.

— Ну и как, цель достигнута?

— А почему вы решили, что здесь у меня есть какая-то цель?

— Вы не стали бы тратить время попусту, чтобы просто посмот­реть. Тем более дважды.

Риарден рассмеялся и показал на мост:

— Вы правы. Меня интересует этот объект.

— И чем же?

— Его можно хоть сейчас отправлять на свалку.

— Вы думаете, мне это неизвестно?

— Я просмотрел спецификацию вашего заказа на детали из моего металла для этого моста. Вы попусту тратите деньги. Разница между вашими затратами на продление существования этой рухляди, кото­рая протянет всего пару лет, и стоимостью нового моста из риарден - металла настолько невелика, что я просто не понимаю, зачем вам нужен этот музейный экспонат.

— Я думала о новом мосте из вашего металла и попросила своих нженеров провести оценку.

— И какую же цифру они назвали?

— Два миллиона долларов.

— Великий боже!

— А что скажете вы?

— Восемьсот тысяч.

Дагни пристально посмотрела на Риардена. Ей было известно, что слов на ветер он не бросает. И она спросила, стараясь сохранить спо­койствие в голосе:

— Но как это может быть правдой?

— Вот так.

Он показал ей свой блокнот. Дагни увидела несколько не связан­ных друг с другом записей, множество цифр, несколько грубых на­бросков. Замысел его она поняла еще до того, как Риарден закончил объяснять. Она не заметила, как они сели, что пристроились на груде мерзлых досок, что ноги ее касаются ледяной шершавой древесины и холод проникает через тонкие чулки. Риарден держал в руках не­сколько листков, которые могли позволить перебрасывать тысячи тонн груза через черную пропасть. Ясным четким голосом он расска­зывал о векторах приложения усилий, напряжениях, нагрузках и дав­лении ветра. Мост должен был представлять собой единое строение с пролетом в двенадцать сотен футов. Риарден изобрел новый тип мостовой фермы. Подобных прежде не делали, да и не могли делать из материала, не обладающего прочностью и легкостью риарден - металла.

— Хэнк, — спросила она, — вы придумали все это за два дня?

— Нет, конечно... Эта идея зацепила меня задолго до того, как я получил риарден-металла. Я сделал расчет, когда изготовлял сталь для мостов. Мне хотелось иметь металл, из которого, среди прочего, можно сделать подобную конструкцию. Я приехал сюда исключитель­но для того, чтобы увидеть вашу проблему собственными глазами.

Он усмехнулся, заметив неторопливое движение ее руки, прикос­нувшейся к глазам, и горькую складку губ, словно бы пытавшихся изгнать из памяти то, против чего она вела столь утомительную и без­радостную борьбу.

— Это всего лишь грубая схема, — проговорил Риарден, — но, полагаю, вы видите, что она вполне реальна?

— Даже не могу пересказать вам все, что вижу здесь, Хэнк.

— Не утруждайте себя. Я это знаю.

— Вы во второй раз спасаете «Таггерт Трансконтинентал».

— Раньше вы были лучшим психологом.

— Что вы хотите этим сказать?

— Зачем мне утруждать себя спасением «Таггерт Трансконтинен­тал»? Разве вы не понимаете, что мост из риарден-металла нужен мне для демонстрации его преимуществ всей стране?

— Да, Хэнк. Я понимаю это.

— Слишком много всякой публики вопит сейчас о том, что рельсы из моего металла нельзя назвать безопасными. И поэтому я решил предоставить им более заметный предмет для нападок. Пусть по­смотрят на мост из риарден-металла.

Взглянув на нею, Дагни рассмеялась, охваченная почти детским восторгом.

— А это еще что такое? — поинтересовался он.

— Хэнк, я не знаю никого на свете, кто в подобных обстоятель­ствах таким вот образом ответил бы общественному мнению — кро­ме вас.

216

—А как вы отнесетесь к подобной перспективе? Хотите ли вы встать под удар вместе со мной и выслушать в свой адрес, как они завопят?

— Вы прекрасно знаете, что я согласна.

— Да. Я знаю.

Риарден посмотрел на Дагни, прищурив глаза; в отличие от нее, он не смеялся, но взгляд его был полон веселья.

Дагни вдруг вспомнила их последнюю встречу на вечеринке у не­го дома. Воспоминание казалось немыслимым. Их непринужденное общение — странное легкомысленное чувство, что более понятных и простых людей, чем они сами, другу для друга, им просто не най­ти —делало невозможным любую враждебность. Тем не менее Дагни не могла забыть о том, что вечеринка эта все-таки была. Риарден же вел себя так, словно ее не было.

Они подошли к краю каньона и вместе посмотрели на темный обрыв, на высящуюся за ним скалу и на солнце, освещавшее верхуш­ки вышек «Уайэтт Ойл». Дагни остановилась, расставив ноги на мерзлых камнях, стараясь не поддаться ветру. Не прикасаясь к Риар - дену, она чувствовала за своим плечом его надежное присутствие. Ветер хлестал полами ее пальто по его ногам.

— Хэнк, а мы сумеем построить мост вовремя? Осталось всего шесть месяцев.

— Конечно. На постройку уйдет меньше времени и труда, чем на сооружение моста любой другой конструкции. Позвольте моим ин­женерам разработать базовую схему. Они передадут ее вам без всяких обязательств с вашей стороны. Просто внимательно просмотрите материалы и решите, в состоянии ли вы позволить себе это строи­тельство. Оно будет вам по карману. А потом пусть ваши мальчики с дипломами рассчитают детали.

— А как насчет металла?

— Я буду прокатывать для вас столько, сколько потребуется, даже если придется отказаться от всех прочих заказов.

— И вы начнете прокат при столь малом сроке на подготовку?

— Разве я когда-нибудь не выполнял ваш заказ?

— Нет. Но, учитывая нынешнее состояние дел, вы можете оказать­ся не в состоянии выполнить свои обязательства.

— С кем, по-вашему, вы говорите — с Орреном Бойлем?

Дагни рассмеялась.

— Ну хорошо. Пришлите мне свои чертежи сразу, как только они будут готовы. Я просмотрю предварительный проект и дам ответ че­рез сорок восемь часов. Что касается моих ученых мальчиков, они... — Дагни нахмурилась. — Хэнк, почему сейчас так трудно най­ти хорошего работника на любую должность?

— Не знаю... — Риарден посмотрел на контур горных вершин, вырисовывавшихся на фоне неба. Над далекой долиной поднималась в небо струйка дыма.

— Вы видели новые города и заводы Колорадо? — спросил он. - Да.

— А здорово, не правда ли, смотреть на работу тех людей, что собрались там со всех уголков страны? Молодых, начинавших с нуля и способных сдвинуть горы.

— И какую же гору собрались сдвинуть вы?

— Почему вы так решили?

— Что вы делали в Колорадо?

Риарден улыбнулся:

— Осматривал рудники.

— Какие же?

— Медные.

— Великий Боже, разве у вас мало других дел?

—Я знаю, что дело сложное. Однако поставки меди сделались со­вершенно ненадежными. В этой области бизнеса в нашей стране, похоже, не осталось ни одной первоклассной компании, а я не хочу иметь дело с «Д’Анконая Коппер». Не доверяю я этому плейбою.

— В этом вас трудно обвинить, — проговорила Дагни, отвернув­шись.

— Посему, раз на свете не осталось надежного поставщика, мне придется добывать собственную медь, так же как я уже добываю свою железную руду. Я не могу позволить себе рисковать при всех нынеш­них случайностях и дефицитах. Для производства риарден-металла требуется много меди.

— И вы уже купили рудник?

— Пока еще нет. Осталось решить несколько проблем, связанных с персоналом, оборудованием и перевозками.

— Ого!.. — усмехнулась она. — Намереваетесь предложить мне построить ветку?

— Вполне вероятно. В этом штате не видно предела возможностям. Вам известно, что он располагает всеми существующими разновид­ностями природных ресурсов, в неприкосновенности дожидающимися своего часа? А как здесь растут заводы! Приезжая сюда, я становлюсь на десяток лет моложе.

— А я нет, — Дагни посмотрела на восток мимо гор. — Мне сразу приходит в голову контраст со всеми прочими линиями нашей фир­мы. С каждым годом становится все меньше товара, общий объем перевозок постоянно падает. Как будто бы... Хэнк, что случилось с на­шей страной?

— Не знаю.

— А я все думаю о том, что нам говорили в школе о Солнце — о том, что оно теряет энергию, становясь с каждым годом все холод­нее. Помню, как я размышляла тогда, каково придется людям в по­следние дни мира. Мне кажется, все будет как сейчас... холод вокруг, и все останавливается.

— Я никогда не верил в это. Мне казалось, что, когда Солнце по­гаснет, люди найдут ему замену.

— В самом деле? Забавно. Мне тоже приходила в голову подобная мысль.

Риарден указал на струйку дыма:

— Вот ваш новый восход. И он должен прокормить все остальное.

— Если только его не остановят.

— И вы считаете это возможным?

Дагни посмотрела под ноги, на рельсы, и произнесла:

— Нет.

Риарден улыбнулся. Он тоже посмотрел на рельсы, потом взгляд его переместился вдоль колеи к склонам гор, к далекому крану путе­укладчика. И на мгновение в поле ее зрения не осталось ничего, кро­ме двух вещей: очертаний его профиля и иссиня-зеленой нитки, про­тянутой сквозь пространство.

— Мы сделали это, не так ли? — проговорил он.

Мгновение это стоило всех стараний, всех бессонных ночей, всех беззвучных сражений с отчаянием; она не хотела ничего другого.

— Да. Сделали.

Дагни отвернулась, заметила на ветке старый кран и решила, что тросы его износились и требуют замены: такова великая ясность мыс­ли, дарованная выходом за пределы всякого чувства после такой на­грады, когда испытаешь все, что можно пережить. Наше достижение, подумала она, наше признание его— разве существует на свете большая близость? И теперь она могла возвратиться к самым прос­тым и обыкновенным потребностям, ибо все, на что ложился теперь ее взгляд, было исполнено глубокого смысла.

Дагни попыталась понять, почему она так уверена в том, что Ри­арден полностью разделяет ее чувства. Резко повернувшись, он на­правился к своей машине. Она последовала за ним. Они не смотрели друг на друга.

— Через час мне надо уезжать на восток, — проговорил он.

Дагни указала на автомобиль:

— Где вы его взяли?

— Здесь. Это «хэммонд». Только завод Хэммонда в Колорадо еще делает хорошие машины. Я приобрел его в этой поездке.

— Прекрасная работа.

— Да, конечно.

— Поедете на нем до Нью-Йорка?

— Нет. Распоряжусь, чтобы отправили следом. Я прилетел сюда на своем самолете.

— О, в самом деле? А я ехала из Шайенна — надо было посмотреть линию, — но мне необходимо быстрее попасть домой. Возьмете меня с собой? Можно я полечу с вами?

Риарден ответил не сразу. Дагни отметила это.

— Увы, — проговорил он, наконец, и Дагни подумала, не пригре­зилась ли ей грубоватая нотка в его голосе. — Я лечу не в Нью-Йорк. Мой путь лежит в Миннесоту.

— Ну ладно, тогда полечу на рейсовом, если сегодня есть рейс.

Она проводила взглядом его машину, исчезнувшую за крутым по­воротом дороги. Час спустя она подъехала к аэропорту. Небольшое поле располагалось внутри разрыва унылой цепочки холмов. Жест­кую неровную землю покрывали лоскутья снега. В одном конце поля высился столб маяка, провода от него свисали на землю; прочие стол­бы были повалены бурей.

Навстречу ей вышел одинокий дежурный.

— Нет, мисс Таггерт, — проговорил он полным сожаления голо­сом, — самолет будет только послезавтра. На этой линии компании «Трансконтинентал» самолеты летают через день, и тот, который должен был прилететь сегодня, остался в Аризоне. Как обычно, что-то с двигателем.

Он добавил:

— Как жаль, что вы опоздали. Буквально несколько минут назад мистер Риарден вылетел в Нью-Йорк на своем собственном самолете.

— Но ведь он не собирался лететь в Нью-Йорк?

— Мне он сказал так.

— Вы в этом уверены?

— Он сказал, что у него на сегодня назначена там деловая встреча.

Обратившись к востоку, Дагни поглядела на небо пустыми глаза­ми, не понимая причин такого поступка, не умея ни осудить, ни при­нять его, теряя последнюю опору.

— К черту эти улицы! — проговорил Джеймс Таггерт. — Все равно опоздаем.

Дагни посмотрела вперед, поверх плеча шофера. Сквозь лобовое стекло, очищаемое «дворниками», она видела застывшую цепочку черных блестящих крыш старых автомобилей. Далеко впереди непо-

220

движный красный глазок фонаря, подвешенного невысоко над зем­лей, оповещал о земляных работах.

— На каждой улице что-нибудь не так, — раздраженным тоном буркнул Таггерт. — Копать здесь вздумали! Почему никто ничего не делает вовремя?

Откинувшись на сиденье, Дагни поплотнее закуталась в накидку.

Она чувствовала усталость рабочего дня, который начался в ее кабинете в семь часов утра, и конец которого ей пришлось скомкать, не закончив всех дел, чтобы помчаться домой и переодеться, так как она дала согласие Джиму выступить на ужине Нью-Йоркского бизнес - совета.

— Они хотят, чтобы мы рассказали им о риарден-металле, — ска­зал он. — И ты сделаешь это лучше меня. Мы должны выглядеть вну­шительно. Ведь по поводу этого заменителя традиционной стали идет столько споров.

Сидя рядом с братом в его машине, Дагни жалела о том, что согла­силась. Скользя взглядом по улицам Нью-Йорка, она думала о гонке между металлом и временем, о состязании между рельсами Рио-Нор - те и пролетающими днями. Ей казалось, что царящий в автомобиле покой до предела напрягает ее нервы, предвещая безвозвратную по­терю целого вечера в то время, когда она не имела права потратить впустую даже час.

— При всех нынешних атаках на Риардена, — продолжил Таг­герт, — ему могут потребоваться друзья.

Дагни недоверчиво посмотрела на брата.

— Ты хочешь сказать, что поддержишь его?

Вместо ответа Джим вялым тоном спросил:

— А что ты думаешь об отчете, представленном спецкомитетом Национального совета металлопромышленников?

— Ты знаешь, что я о нем думаю.

— Они утверждают, что риарден-металл представляет собой угро­зу общественной безопасности. Они говорят, что химический состав его ничем не обоснован, что металл этот хрупок, подвержен молеку­лярному разрушению, что он будет растрескиваться без предвари­тельных признаков... — Таггертумолк, как бы ожидая ответа. Дагни молчала, и он встревоженным тоном спросил:

— Ты не передумала, а?

— Относительно чего?

— Относительно этого металла.

— Нет, Джим, не передумала.

— Но ведь там... в комитете этом... знатоки, специалисты своего дела... эксперты высшего класса... Главные металлурги крупнейших

корпораций, обладатели университетских дипломов со всех концов страны... — проговорил он несчастным тоном, словно бы умоляя сестру дать ему доказательства своего права отрицать приговор этих людей.

Дагни посмотрела на брата с недоумением: такое поведение было ему не свойственно.

Дернувшись, машина поползла вперед. Медленно въехав в брешь дощатого забора, она миновала котлован с лопнувшей водопровод­ной трубой. Возле котлована сложены были новые трубы. Дагни за­метила на них торговую марку: «Литейный завод Стоктон», Колора­до. Она отвернулась; ей не хотелось, чтобы хоть что-то напоминало ей о Колорадо.

— Ничего не могу понять... — пожаловался Таггерт. — Лучшие специалисты Национального совета металлопромышленников...

— А кто, Джим, является его президентом? Оррен Бойль, не так ли?

Таггерт не повернулся к ней, однако челюсть его отвисла.

— Если этот жирный тупица считает, что ему можно... — начал он, но оборвал фразу.

Дагни посмотрела на висевший на углу фонарь. Это был шар, на­полненный светом. Не покоряясь непогоде, он освещал заколоченные окна и щербатые тротуары как единственный их хранитель. В конце улицы, за рекой, на фоне огней фабрики угадывались очертания элек­тростанции. Мимо проехал тяжелый грузовик, закрывший собой весь обзор. Такие грузовики развозили топливо. На ярком зеленом боку свежеокрашенной цистерны, невзирая на слякоть, блестели белые буквы: «Уайэтт Ойл», Колорадо».

— Дагни, ты слышала о дискуссии, которая состоялась на собра­нии Союза рабочих сталелитейных заводов в Детройте?

— Нет. И о чем они спорили?

— Все было в газетах. Там говорили о том, можно ли разрешать членам профсоюза работать с риарден-металлом. Решение принято не было, однако самого обсуждения уже хватит для подрядчика, по­желавшего рискнуть... о, он немедленно отменит заказ!.. Но что если... что если все выступят против риарден-металла?

— Пусть себе возражают.

Светлая точка поднималась по прямой линии к верхушке невиди­мой башни. Это работал лифт огромного отеля. Мимо здания на бо­ковую улицу проехал легковой автомобиль. Бригада рабочих сгружа­ла тяжелый ящик с грузовика в открытую дверь подвала. Дагни прочла на ящике: «Нильсен Моторе», Колорадо».

— Потом, мне не нравится резолюция, которую приняло собрание школьных учителей Нью-Мексико, — продолжил Таггерт.

222

— Какая резолюция?

— Они решили, что не следует позволять детям ездить по новой линии Рио-Норте компании «Таггерт Трансконтинентал» после за­вершения ее постройки, поскольку это небезопасно... Так и подчер­кнули, новой линии «Таггерт Трансконтинентал». Это напечатали во всех газетах. Жуткая реклама для нас... Дагни, чем, по-твоему, нам нужно ответить?

— Пуском первого поезда по новой линии Рио-Норте.

Таггерт надолго погрузился в молчание. Он выглядел очень подав­ленным.

Дагни не могла поверить себе: он не пытался осмеять ее, он не выставлял против нее мнения своих любимых авторитетов, он слов­но бы просил утешения.

Мимо промелькнул легковой автомобиль. За короткое мгновение Дагни успела оценить его мощь, плавность и уверенность хода, вели­колепный дизайн. Ей было известно, кто производит подобные ма­шины: «Хэммонд Кар Компани», Колорадо.

— Дагни, а мы... а мы действительно построим эту линию... вовремя?

Ей было странно слышать голос Джеймса полным столь обыкно­венного чувства, простейшего животного страха.

— Если уж мы не сумеем помочь этому городу, тогда да поможет ему Господь! — ответила она.

Машина обогнула угол. Над черными крышами маячила страница календаря, освещенного белым светом прожектора. На ней значи­лось: 29 января.

— Дэн Конвей оказался сукиным сыном!

Слова эти вырвались у Таггерта внезапно, словно он более не мог сдерживаться.

Она с возмущением посмотрела на брата:

— С чего это ты так решил?

— Он отказался продать нам ветку «Феникс-Дуранго» в Колорадо.

— Надеюсь... — Ей пришлось остановиться и начать снова, ста­раясь не сорваться на крик. — Надеюсь, ты не обращался к нему с этим предложением?

— Конечно, обращался!

— Неужели ты ожидал, что он... продаст ее... тебе?

— А почему нет? — истерическая и задиристая манера вернулась к Таггерту. — Я предложил ему больше, чем мог бы предложить кто - то другой. Нам не нужно было бы тогда разбирать и перевозить ее, мы могли бы воспользоваться ею на месте. И какая бы получилась реклама — с учетом общественного мнения мы отказываемся от ко­леи из риарден-металла. Его ветка оправдала бы себя до последнего цента! Но этот сукин сын отказался. Он даже заявил, что не продаст «Таггерт Трансконтинентал» и фута собственных рельсов. А сейчас он распродает их по частям любому желающему, вплоть до конок в Арканзасе и Северной Дакоте, продает с ущербом для себя, и это с учетом того, что я предлагал ему, сукину сыну! Даже не хочет зара­ботать! И видела бы ты, как слетаются к нему эти коршуны! Они-то знают, что нигде больше рельсов не найдешь!

Дагни склонила голову на грудь. Она не могла даже смотреть в сторону брата.

— По-моему, это противоречит Правилу-против-свар-в-стае, — раздраженным тоном проговорил Таггерт. — Насколько я помню, Национальный железнодорожный альянс в первую очередь намере­вался защитить своих основных членов, а не мелких ершей из Север­ной Дакоты. Но у меня нет возможности заставить альянс провести голосование на эту тему, потому что все члены его сейчас замешаны в эту историю и вырывают рельсы друг у друга!

Дагни медленно выдавила из себя, сожалея, что на ней нет перча­ток и она может испачкаться этими словами:

—Теперь мне понятно... почему тебе понадобилось... чтобы я вы­ступала... в защиту риарден-металла.

— Вот уж не знал, что ты такая...

— Заткнись, Джим, — спокойно проговорила она.

Какое-то мгновение Таггерт молчал. А потом откинулся на спинку сиденья и недовольным тоном пробурчал:

— И постарайся выступить поубедительнее, потому что Бертрам Скаддер может проявить крайний скепсис.

— Бертрам Скаддер?

— Он будет сегодня среди выступающих.

— Среди выступающих... Ты не говорил мне, что будут другие ора­торы.

— Ну... я... Какая тебе разница? Ты ведь не боишься его, так ведь?

— Нью-Йоркский бизнес-совет! И вы приглашаете Бертрама Скаддера?

—А почему нет? По-моему, неплохая идея. Он не испытывает ни­какой неприязни к бизнесменам. Потом, он принял наше приглаше­ние. Нам следует проявить широту взглядов, заслушать все мнения и, быть может, перетянуть его на свою сторону... На что это ты уста­вилась? Ты ведь сумеешь победить его в споре, правда?

— ...победить его в споре?

— В прямом эфире. Будет радиопередача. Ты будешь дискутиро­вать с ним на тему «Является ли металл Риардена смертоносным про­дуктом жадности?»

224

Наклонившись вперед, Дагни опустила стеклянную перегородку, отделявшую ее от шофера, и приказала:

— Остановите машину!

Она не слышала слов Таггерта. Откуда-то издали до нее доноси­лись его вопли.

— Нас ждут!.. На ужине будут присутствовать пятьсот человек и вся национальная верхушка!.. Ты не можешь обойтись со мной та­ким образом!

Наконец он схватил ее за руку и выкрикнул:

— Но почему???

— Идиот несчастный, неужели ты действительно думаешь, что этот вопрос можно решить голосованием?

Автомобиль остановился. Дагни выскочила из него и побежала.

Несколько успокоившись, она первым делом обратила внимание на свою обувь. Она шла спокойно и неторопливо, чувствуя холод тро­туара под каблучками черных атласных босоножек. Дагни откинула волосы со лба, на ладони остались таять хлопья снега.

Теперь, когда слепящий гнев оставил ее, Дагни не ощущала ниче­го, кроме гнетущей усталости. У нее чуть побаливала голова; она почувствовала голод и вспомнила, что собиралась отужинать на бизнес-совете. Не останавливаясь, она подумала, что есть все-таки не стоит, и решила выпить где-нибудь чашечку кофе, а потом отпра­виться домой на такси.

Дагни огляделась. Ни одного кеба поблизости видно не было. Она не представляла себе, где находится. Район вообще не произво­дил хорошего впечатления. На противоположной стороне улицы зияла широкая щель между домами; в окнах обшарпанных домов светились редкие огоньки, несколько маленьких грязных лавчонок были уже закрыты на ночь, в двух кварталах от нее наползал туман от Ист-Ривер.

Дагни повернула к центру города. Впереди маячил черный скелет здания. Некогда в нем размещались конторы; теперь же сквозь об­нажившиеся стальные конструкции и углы раскрошившейся кир­пичной кладки просвечивало небо. В тени остова, подобно проби­вающейся к небу травинке у подножия мертвой скалы, оказалась небольшая закусочная. Чистые окна ее были ярко освещены. Она вошла.

Внутри был свежевытертый прилавок, опоясанный полоской хро­ма. На нем стоял полированный титан, пахло кофе. За прилавком си­дели несколько бродяг, позади него орудовал пожилой здоровяк, рука­ва его безукоризненно белой рубашки были закатаны выше локтя. Волна теплого воздуха заставила Дагни понять, как же она замерзла.

Поплотнее закутавшись в черную бархатную накидку, она села на вы­сокий стул.

— Пожалуйста, чашку кофе, — попросила она.

Окружающие смотрели на нее безо всякого любопытства. По­явление в грошовой забегаловке женщины в вечернем платье их не удивило; впрочем, теперь никто ничему не удивлялся. Хозяин закусочной принялся невозмутимо выполнять ее заказ. В безраз­личной манере его, впрочем, проявлялась своего рода деликат­ность, не позволяющая ему задавать вопросы.

Дагни не могла определить, работают или перебиваются подая­нием четверо сидевших возле нее людей: ни их одежда, ни манеры не обнаруживали в эти дни никаких различий. Хозяин поставил перед ней кружку кофе. Дагни обхватила ее ладонями, радуясь теплу.

Оглядевшись по сторонам, она по профессиональной привычке прикинула, сколько можно купить в этом заведении на 10 центов, и порадовалась своим выводам.

Взгляд ее перебрался от блестевшего нержавейкой бака кофевар­ки к литой сковороде, к стеклянным полкам, к эмалированной рако­вине, к хромированным лопастям миксера. Хозяин занялся приготов­лением тостов. Дагни с удовольствием проводила взглядом цепочку ломтиков хлеба, медленно ползущих по узкому конвейеру мимо рас­каленных нагревателей. А потом она заметила название, вытеснен­ное на тостере: «Марш Электрик», Колорадо».

И в бессилии уронила голову належавшую на прилавке руку.

— Бесполезно, мадам, — буркнул сидевший возле нее стари­кашка.

Ей пришлось поднять голову, улыбнуться — ему и самой себе.

— В самом деле? — спросила Дагни.

— В самом деле. Забудьте об этом. Не надо обманывать себя.

— В чем?

— В том, что цена всему больше гроша. Кругом, дамочка, только грязь да кровь. Не верьте тем мечтам, которыми вас накачивают под завязку, и вам не будет больно.

— Каким мечтам?

—Тем сказкам, которыми нас пичкают в молодости — о человеке, о духе. В людях нет никакого духа. Человек — это просто низменное животное, без интеллекта, души, добродетелей и моральных ценнос­тей. Животное, наделенное двумя способностями — жрать и размно­жаться.

Его исхудавшее лицо с тонкими чертами и широко раскрытыми глазами все еще хранило следы прежнего достоинства. Он был похож на проповедника или профессора эстетики, который провел долгие

226

годы в пыльном заштатном музее. Интересно, что могло погубить этого человека, какая ошибка на пути могла довести его до такого состояния...

— Человек вступает в жизнь, ища в ней красоту, величие, возвы­шенные свершения, — продолжил он. — И что же он находит? Уйму хитроумных машин для производства автомобильной обивки или пружинных матрасов.

— Чем тебе не угодили пружинные матрасы? — спросил мужчина, похожий на водителя грузовика. — Не обращайте на него внимания, мэм. Он любит поговорить, чтобы послушать себя самого. И ничего плохого не сделает.

— Человек наделен одним-единственным талантом — низмен­ным хитроумием, расходуемым на удовлетворение потребностей, — проговорил старик. — Для этого никакого интеллекта не надо. Не надо верить всем россказням о разуме человека, о его душе, его идеалах, безграничном честолюбии.

— А я и не верю, — проговорил молодой парень с крупным ртом, сидевший в углу, у стойки. Пальто его было разорвано на плече, а го­речи в изломе губ хватило бы на целую длинную жизнь.

— И что такое душа? — продолжил старик. — Разве наделен духом производственный процесс или акт размножения? Но ничем другим человек не интересуется. Материальное — вот все, что известно че­ловеку, все, что заботит его. О том свидетельствует наша великая промышленность — единственное достижение так называемой ци­вилизации, — созданная вульгарными материалистами, наделенны­ми моральным уровнем свиньи и ее же целями и интересами. Чтобы собрать на конвейере десятитонный грузовик, не требуется никакой нравственности, никаких моральных принципов.

— Что такое мораль? — спросила Дагни.

— Способность отличать добро от зла, умение видеть истину, от­вага, необходимая, чтобы следовать ей, преданность добру, целост­ность натуры, чтобы не изменять добру ни за что и никогда. Но где отыскать все это?

Юноша насмешливо фыркнул.

— И кто такой Джон Голт?

Дагни допила кофе, сосредоточившись лишь на том удовольствии, которое приносила ей горячая жидкость, разливавшаяся живитель­ным огнем по всему ее телу.

— Могу сказать тебе, — проговорил невысокий морщинистый бродяга, надвинувший кепку на самые глаза. — Я знаю.

Его словно бы не услышали или просто не обратили внимания. Юноша не отводил от Дагни задиристых, рассеянных глаз.

— Вы не боитесь, — вдруг проговорил он без всякого повода, прос­то констатируя факт безжизненным, отрывистым тоном, в котором звучала и нотка удивления.

Дагни посмотрела на него.

— Нет,— проговорила она, — не боюсь.

— Я знаю, кто такой Джон Голт, —проговорил снова бродяга. — Это тайна, но я знаю.

— И кто же он? — спросила она безо всякого интереса.

— Первопроходец, — ответил бродяга. — Величайший среди всех, кто когда-либо жил на свете. Тот, который открыл источник вечной молодости.

— Мне еще одну. Черного, — сказал старик, пододвигая к хозяину свою кружку.

— Джон Голт потратил на поиски много лет. Он переплывал оке­аны, пересекал пустыни, спускался в забытые рудники, протянувши­еся на многие мили под землей. Но нашел он свой источник на вер­шине горы. Чтобы подняться туда, ему потребовалось десять лет. В теле его не осталось ни одной целой кости, на руках — кожи, он забыл свой дом, свое имя, свою любовь. Но все-таки он поднялся на гору. И нашел там источник вечной молодости, который хотел дать людям. Только он так и не вернулся.

— Интересно, почему? —спросила Дагни.

— Потому что, как оказалось, этот источник нельзя перенести к людям.

Человек, сидевший перед столом Риардена, казался каким-то рас­плывчатым, и манеры его также были лишены выразительности, так что никто не мог бы запечатлеть в памяти его лицо или обнаружить в нем самом нечто особенное. Единственной отличительной чертой его был большой нос картошкой. Человек этот держался кротко, однако в пове­дении его заметен был некий абсурдный намек — угроза, преднамерен­но скрываемая, но так, чтобы все же оставаться заметной. Риарден не мог понять цели встречи. Визитер этот, доктор Поттер, занимал какую - то непонятную должность в Государственном научном институт.

— Чего вы от меня хотите? — в третий раз спросил Риарден.

— Я прошу вас учитывать социальные аспекты, мистер Риар­ден, — негромко проговорил Поттер. — Я умоляю вас не забывать, в какое время мы живем. Наша эконоглика к этому не готова.

— К чему именно?

— Наша экономика находится в состоянии крайне шаткого равно­весия. И все мы должны объединить свои усилия, чтобы спасти ее от коллапса.

228

— Хорошо, и что я должен сделать для вас?

— Таковы соображения, на которые меня попросили обратить ваше внимание. Я представляю Государственный научный институт, мистер Риарден.

— Вы уже говорили. Но чего ради вы решили встретиться со мной?

— В Государственном научном институте сложилось неблагопри­ятное мнение о риарден-металле.

— Знаю.

— Но разве это не является фактором, который вы должны при­нять во внимание?

— Нет.

Дни стали короче, и за окном начинало темнеть. Риарден заметил неправильной формы тень носа, легшую на щеку визитера, и следив­шие за ним блеклые глаза; рассеянный взгляд, тем не менее, был целеустремленным.

— В Государственном научном институте собраны лучшие умы страны, мистер Риарден.

— Мне говорили об этом.

— И вы, конечно же, не намереваетесь оспаривать их мнение?

— Намереваюсь.

Гость посмотрел на Риардена как бы моля о помощи, словно бы Риарден нарушил неписаное правило, требовавшее от него давным - давно понять всю щекотливость своего положения. Риарден помогать не стал.

— И это все, что вы хотели выяснить? — спросил он.

— Дело во времени, мистер Риарден, — умиротворяющим тоном произнес посетитель. — Это всего лишь временная задержка. Нужно, чтобы наша экономика получила шанс на стабилизацию. Если бы только вы согласились подождать пару лет...

Риарден усмехнулся — весело и презрительно.

— Так вот что вам нужно? Хотите, чтобы я убрал риарден-металла с рынка? Почему?

— Всего несколько лет, мистер Риарден. Только до того как...

— Вот что, — проговорил Риарден. — Могу ли я задать вам во­прос: неужели ваши специалисты решили, что риарден-металла со­всем не то, за что я его выдаю?

— Мы не делали такого заключения.

— Вы решили, что он плох?

— Речь идет о социальной значимости вашего изобретения. Мы мыс­лим в рамках всей страны, нас заботят общественное благосостояние и терзающий нас в настоящий момент ужасный кризис, который...

— Так хорош риарден-металл или плох?

— Если рассмотреть настоящий вопрос под углом вселяющего тревогу роста безработицы, который в настоящее время...

— Так, значит, он хорош?

— Во время отчаянного дефицита стали мы не можем позволить себе дальнейшее увеличение производства сталелитейной компании, выпускающей слишком много продукции, потому что она в таком случае вытеснит фирмы, производящие слишком мало, что приведет к нарушению стабильности экономики, что в свой черед...

— Вы намереваетесь дать ответ намой вопрос?

Посетитель пожал плечами:

— Оценки всегда относительны. Если риарден-металл плох, он представляет для общества физическую опасность. Если же хорош — социальную.

— Если вам есть что сказать мне о физической опасности, которую может представить риарден-металл, выкладывайте. Остальное мож­но опустить. Сразу же. Я не понимаю этого языка.

— Но вопросы общественного благосостояния, конечно же...

— Оставим эту тему.

Посетитель, казалось, пребывал в полном смятении, словно его ноги потеряли опору. И через какое-то мгновение он беспомощно спросил:

— Но что же тогда является основной сферой ваших интересов?

— Рынок.

— Что вы имеете в виду?

— На риарден-металл существует спрос, и я намереваюсь удовлет­ворить его в полной мере.

— Но не является ли понятие рынка чем-то гипотетическим? Ре­акция общества на ваш металл не обнадеживает. За исключением контракта с «Таггерт Трансконтинентал» вы не имеете других круп­ных заказов...

—Хорошо, раз публика, по-вашему, не интересуется моим метал­лом, что же вас беспокоит?

— Раз публика не интересуется им, вы понесете крупные потери, мистер Риарден.

— Ну, это уж моя забота, а не ваша.

— Но если вы проявите хоть какое-то стремление к компромиссу и согласитесь подождать несколько лет...

— Почему я должен ждать?

— Но, по-моему, я дал вам понять, что в настоящее время Госу­дарственный научный институт не одобряет появления риарден-ме - талла в металлургии.

230

— Почему ваше мнение должно интересовать меня?

Гость вздохнул:

— Вы очень тяжелый человек, мистер Риарден.

Предвечернее небо темнело, обретало плотность за стеклами

окон. Фигура посетителя расплывалась кляксой среди резких, прямых плоскостей мебели.

— Я согласился принять вас, — проговорил Риарден, — потому что вы сказали, что намереваетесь обсудить со мной крайне важный вопрос. Если это все, что вы можете сказать, то прошу меня извинить. Я очень занят.

Посетитель откинулся на спинку кресла.

— Насколько я слышал, вы потратили на разработку риарден-ме - талла десять лет. Во сколько она вам обошлась?

Риарден поднял глаза: он не понял смысла этого вопроса, однако в голосе Поттера читалось явное намерение; голос его сделался жестким.

— В полтора миллиона долларов, — проговорил Риарден.

— И сколько вы хотите за него?

Риарден невольно сделал паузу. Он не верил своим ушам. И нако­нец негромко переспросил:

— За что именно?

— За все права на риарден-металл.

— Я думаю, будет лучше, если вы уберетесь отсюда, — проговорил Риарден.

— Ваша позиция ничем не оправданна. Вы бизнесмен, и я делаю вам предложение. Назовите свою цену.

— Права на риарден-металл не продаются.

— Я уполномочен предложить вам крупную сумму. В правитель­ственных масштабах.

Риарден сидел, не шевелясь, только на скулах его ходили желваки; однако взгляд оставался безразличным, если не считать едва замет­ное любопытство.

— Вы бизнесмен, мистер Риарден. И от такого предложения вы не имеете права отказываться. С одной стороны, вы крупно рискуете, вам придется идти против неблагоприятно настроенного обществен­ного мнения, вы вполне можете потерять все вложенные в риарден - металл деньги до последнего пенни. И мы могли бы избавить вас от риска и ответственности, вы сорвете крупный куш, причем без за­держки и куда в большем размере, чем сумеете получить от продаж в ближайшие двадцать лет.

— Насколько я понял, Государственный научный институт пред­ставляет собой научное, а не коммерческое заведение, — проговорил Риарден. — И чего же вы так боитесь?

— Вы прибегаете к некрасивым и лишним словам, мистер Риар - ден. Я пытаюсь вести наш разговор в дружеских тонах. Вопрос край­не серьезный.

— Я начинаю понимать это.

— Мы предлагаем вам открытый чек... на неограниченную сумму. Чего вы еще хотите? Называйте свою цену.

— Продажа прав на риарден-металл не является темой для обсуж­дения. Если у вас есть еще, что сказать, говорите, и до свидания.

Посетитель посмотрел на Риардена недоверчивым взглядом и спросил:

— Чего вы хотите?

— Я? О чем вы?

— Вы занимаетесь бизнесом для того, чтобы делать деньги, не так ли?

— Так.

— И вы хотите иметь максимально возможный доход, не прав­да ли?

— Хочу.

—Тогда почему вы хотите вести борьбу еще годы и годы, выжимая какие-то жалкие пенни с тонны проданного металла, вместо того что­бы сразу получить целое состояние засвой товар? Почему?

— Потому что он принадлежит лше. Вы понимаете последнее слово?

Посетитель вздохнул, поднялся на ноги и проговорил, явным об­разом подразумевая обратное.

— Надеюсь, у вас не возникнет причин сожалеть о своем решении, мистер Риарден.

— До свидания. — произнес Риарден.

— Полагаю, я должен предупредить вас о том, что Государствен­ный научный институт может выпустить официальное отрицатель­ное заключение относительно риарден-металла.

— Это ваше полное право.

— Такое заключение существенно осложнит ваше положение.

— Вне сомнения.

— Что касается более отдаленных последствий... — гость пожал плечами. — Наше время не любит людей, отказывающихся от сотруд­ничества. В наше время человеку нужны друзья. А вы, мистер Риар­ден, не относитесь к числу людей... популярных.

— Что вы хотите этим сказать?

— Вы меня прекрасно поняли.

— Нет.

— Общество представляет собой сложный организм. Решения ждут многочисленные вопросы, подвешенные на тонких нитях. И мы

232

не можем сказать заранее, когда будет найдено решение того или иного вопроса и какие факторы станут решающими в этом тонком равновесии. Я сказал достаточно ясно?

— Нет.

Сумерки озарились пламенем, вспыхнувшим над разливаемой сталью. Оранжевое свечение, отливающее чистым золотом, легло на стену за спиной Риардена.

Полоса света медленно двигалась по его лбу. Лицо Риардена хра­нило безмятежное выражение.

— Государственный научный институт представляет собой пра­вительственную организацию, мистер Риарден. Законодательные власти в настоящее время рассматривают несколько законов, кото­рые могут оказаться принятыми буквально в любой момент. В наши дни бизнесмены находятся в особенно уязвимом положении. Не сом­неваюсь в том, что теперь вы меня понимаете.

Риарден поднялся на ноги, он улыбался. Улыбался так, словно все тревоги разом оставили его.

— Нет, доктор Поттер, — проговорил он, — не понимаю. Но если бы понял, мне пришлось бы убить вас.

Посетитель подошел к двери, остановился и посмотрел на Риар­дена взглядом, в котором в данный миг не было ничего, кроме про­стого человеческого недоумения. Риарден застыл на фоне ползущего по стене светового пятна; поза его оставалась непринужденной, руки покоились в карманах.

— Не скажете ли вы мне, — спросил Поттер, — между нами, прос­то так, из личного любопытства., зачем вам все это нужно?

Риарден ответил спокойным тоном:

— Скажу. Но вы не поймете. Дело, видите ли, в том, что риарден - металл очень хорош.

Дагни не могла понять, что именно двигало мистером Моуэном. «Объединенная стрелочно-семафорная компания» вдруг прислала из­вещение о том, что не сумеет выполнить ее заказ. Ничего нового не происходило, причин для отказа не было, объяснений ей тоже не пре­доставили.

Она бросилась в Коннектикут, чтобы лично повидаться с мисте­ром Моуэном, однако единственным результатом визита стала лишь очередная тяжесть, с новой силой навалившаяся на нее. Мистер Мо - уэн объявил, что прекращает изготавливать стрелки из риарден-ме - талла. И в качестве единственного объяснения сказал, стараясь не смотреть ей в глаза:

— Слишком многие этим недовольны.

— Чем именно? Риарден-металлом или тем, что вы делаете из него стрелки?

— И тем, и другим, как мне кажется... Людям это не нравится... И я не хочу иметь неприятности на свою голову.

— И какие же неприятности?

— Всякие.

— Вы слышали хотя бы об одном-единственном настоящем недо­статке риарден-металла?

— Ну кто может сказать, что верно, а что нет?.. В резолюции На­ционального совета металлопромышленников сказано...

— Вот что, вы работали с металлами всю свою жизнь. Четыре по­следних месяца вы имеете дело с риарден-металлом. Неужели вы не понимаете, что ничего более качественного в ваши руки еще не по­падало?

Моуэн молчал.

— Вы не понимаете этого?

Он отвернулся.

— Разве вы не можете сказать, что истинно, а что нет?

— Черт побери, мисс Таггерт, я занимаюсь своим делом, и я — че­ловек маленький. Я просто хочу делать деньги.

— И каким, по-вашему, способом их делают?

Однако она понимала, что уговоры бесполезны. Глядя на лицо мистера Моуэна, на его блуждавшие по сторонам глаза, она ощуща­ла себя на шоссе под оборванными бурей телефонными проводами, когда связь прервана и слова превратились в ничего не значащие звуки.

Спорить бесполезно, думала она, и незачем забивать себе голову мыслями о людях, которые не способны ни опровергнуть аргумент, ни принять его.

Возвращаясь поездом в Нью-Йорк, Дагни твердила себе, что мис­тер Моуэн ничего не значит и ничто, с ним связанное, теперь не име­ет значения. Она лихорадочно соображала, где отыскать нового про­изводителя стрелок. Дагни перебирала в уме список имен, стараясь понять, кого можно побыстрее убедить, упросить или подкупить.

Едва переступив порог приемной своего кабинета, Дагни поняла: что-то произошло. Ее встретила неестественная тишина и устремлен­ные на нее взгляды сотрудников, словно все они только и ждали ее появления, ждали с надеждой и ужасом.

Эдди Уиллерс поднялся и направился к двери ее кабинета, зная заранее, что она все поймет и пойдет следом за ним. Дагни успела заметить выражение его лица и подумала: что бы ни произошло, жаль, что он так расстроен.

234

— Государственный научный институт, — негромко проговорил он, когда они остались вдвоем, — выпустил заявление, в котором предостерег людей от использования риарден-метаола.

Он добавил:

— Это передали по радио. И напечатали в вечерних газетах.

— И что же они там сказали?

— Дагни, по сути, ничего!.. Ничего плохого, и вместе с тем выхо­дит, что все плохо. Вот что самое чудовищное.

Он старался прежде всего говорить спокойно, но это давалось ему с трудом, и он уже просто не мог уследить за словами. Они слетали с его губ, как бы повинуясь полному боли неверию ребенка, громко негодующего при первом столкновении со злом.

— Но что они сказали, Эдди?

— Они... Тебе придется прочитать, — он указал Дагни на газету, оставленную на ее столе. — Они не сказали, что риарден-металл плох. Они не стали утверждать, что пользоваться им опасно. Они просто...

Эдди развел руки и уронил их.

Она сразу поняла, что они сделали. Ей на глаза тут же попались предложения: «есть вероятность того, что в результате тяжелых нагру­зок может появиться внезапное растрескивание, хотя продолжитель­ность этого периода невозможно просчитать заранее... нельзя полно­стью отвергнуть и вероятность молекулярных реакций неизвестной пока природы... Хотя прочность металла на растяжение вполне оче­видна, возникают некоторые сомнения в отношении его поведения после резких ударных нагрузок... Хотя все свидетельства не позволяют последовать предложению о запрещении использования риарден-ме - талла, необходимо дальнейшее исследование его характеристик».

— Мы не можем оспорить это... возразить, — неторопливо про­говорил Эдди. — Мы не можем даже потребовать опровержения. Мы не можем показать им результаты своих экспериментов и что-либо изменить. Они ничего не сказали. Не сказали ничего такого, что мож­но опровергнуть, бросив на них тень подозрения в профессиональной несостоятельности. Дело рук труса. Этого можно было бы ожидать от какого-нибудь мошенника или шантажиста. Но, Дагни! Это говорит Государственный научный институт!

Она молча кивнула. Дагни стояла, обратив глаза к какой-то точке за окном. В конце темной улицы все вспыхивали и гасли лампы рек­ламной вывески, злорадно подмигивая ей.

Собравшись с духом, Эдди заговорил в тоне военной реляции:

— Акции компании «Таггерт» рухнули. Бен Нили разорвал дого­вор, Национальное товарищество шоссейных и железнодорожных рабочих запретило своим членам работать на линии Рио-Норте. Джим уехал из города.

Сняв шляпку и пальто, Дагни пересекла комнату, неторопливо и как-то осторожно села за свой стол.

Перед ней лежал большой бурый конверт с фирменным штемпе­лем «Риарден Стил».

— Принес специальный курьер вскоре после твоего отъезда, — проговорил Эдди.

Дагни положила руку на конверт, но не стала вскрывать его. Она и так знала, что внутри, — чертежи моста.

Немного помедлив, она спросила.

— А кто подписал это заявление?

Поглядев на нее, Эдди горько улыбнулся и покачал головой.

—Да, — сказал он, —я тоже об этом подумал. Я позвонил по меж­дугородному в институт и спросил. Документ этот вышел из канцеля­рии доктора Флойда Ферриса, их координатора.

Дагни молчала.

— Но все же главой института является доктор Стэдлер. Институт представляет он. И ему должно быть известно о природе этой бумаги. Он позволил выпустить ее. Раз она обнародована, значит, это произошло с его ведома... Доктор Роберт Стэдлер... Помнишь... ког­да мы учились в колледже... как мы говорили о великих людях наше­го времени... людях, наделенных чистым интеллектом... мы всегда называли среди них его имя, и... — Эдди умолк. — Прости меня, Даг­ни. Я знаю, говорить что-либо бесполезно. Только...

Она сидела, прижав ладонь к бурому конверту.

—Дагни, — негромко спросил Эдди, — что происходит с людьми? Как могло подобное заявление вызвать столько шума? Это же чистей­шее очернительство — грязная, абсолютно очевидная пачкотня. Че­ловек достойный выбросил бы это заявление в канаву. Как... — голос его дрогнул в отчаянном, воинственном гневе — как могли они при­нять это? Интересно, его хотя бы прочли в институте? Неужели они не способны видеть? Неужели они не умеют мыслить? Дагни! Что случилось с людьми, раз они позволяют себе такое, и как мы можем жить в такой обстановке?

— Успокойся, Эдди, — проговорила она, — успокойся. И не бойся.

Здание Государственного научного института стояло над рекой в Нью-Хэмпшире, на склоне уединенного холма, на половине пути между рекой и небом. Издали оно казалось одиноким монументом, воздвигнутым в девственном лесу. Деревья были аккуратно высаже­ны, дороги проложены, как в парке; в нескольких милях от него из

236

долины выглядывали крыши небольшого городка. Впрочем, в непо­средственной близости от здания не было ничего, что могло бы сгла­дить его величественную строгость.

Белые мраморные стены придавали сооружению классическое величие; композиция прямоугольных элементов наделяла его чисто­той и красотой современного промышленного предприятия. Здание можно было назвать вдохновенным. Люди из-за реки смотрели на этот дом с почтением, усматривая в нем памятник человеку, характер которого соответствовал благородству линий здания.

Над входом были высечены строки посвящения: «Бесстрашному разуму. Нерушимой истине». В тихом уголке ничем не примечательно­го коридора небольшая бронзовая табличка на двери, подобная сотням других табличек на других дверях, гласила: «Доктор Роберт Стэдлер».

В возрасте двадцати семи лет доктор Роберт Стэдлер написал на­учный труд о космических лучах, в пух и прах разгромив большин­ство теорий, созданных его предшественниками. Последователи Стэдлера начали обнаруживать постулаты своего учителя в основе каждого предпринимавшегося ими исследования.

В возрасте тридцати лет он был признан крупнейшим физиком своего времени. В тридцать два его избрали руководителем Физичес­кого факультета университета Патрика Генри — в те самые дни, ког­да великий университет еще был достоин своей славы. Именно о до­кторе Роберте Стэдлере сказал один из журналистов: «Быть может, среди всех явлений той самой Вселенной, которую он изучает, наи­большего удивления заслуживает мозг самого доктора Роберта Стэд­лера». Именно доктор Роберт Стэдлер некогда поправил студента: «Независимое научное исследование? Первое из двух прилагатель­ных является лишним».

В возрасте сорока лет доктор Роберт Стэдлер обратился к народу, требуя создания Государственного научного института.

«Предоставим науке возможность освободиться от власти долла­ра», — призывал он сограждан. Вопрос приняли к рассмотрению. Группа малоизвестных ученых смогла без лишнего шума провести законопроект по длинным законодательным коридорам. Принятие решения затягивалось из-за нерешительности чиновников, чувство­вались сомнения и беспокойство, причину которых никто не мог определить. Но имя доктора Роберта Стэдлера уже уподобилось тем космическим лучам, что он изучал: они проникали сквозь любую пре­граду. И страна построила беломраморный дворец в качестве подар­ка одному из своих величайших сограждан.

Скромный кабинет доктора Стэдлера в институте ничем не отли­чался от кабинета бухгалтера какой-нибудь фирмы средней руки.

Дешевый стол из уродливого желтого дуба дополняли шкаф с папка­ми дел, два кресла и черная доска, исписанная математическими формулами. Опустившись в одно из кресел, поставленных у пустой стены, Дагни подумала, что кабинет сочетает в себе показную рос­кошь и элегантность: роскошь, поскольку скромная обстановка явно предполагала, что хозяин кабинета достаточно велик, чтобы позво­лить себе отсутствие украшений; элегантность, потому что он дейст­вительно не нуждался ни в чем другом.

Дагни уже былазнакома с доктором Стэдлером; они несколько раз встречались на банкетах, устраивавшихся видными бизнесменами или известными техническими обществами по тому или иному торжест­венному случаю. Она посещала эти банкеты столь же неохотно, как Стэдлер, и в итоге обнаружила, что ему приятно разговаривать с ней.

— Мисс Таггерт, — сказал он ей как-то раз, —я никогда не рассчи­тываю обнаружить интеллект на подобных сборищах. И знакомство с вами в высшей степени радует меня!

Дагни пришла в его кабинет, припоминая эти слова. Она сидела, наблюдая за Стэдлером чисто по-научному: ничего заранее не пред­полагая, отбросив эмоции, стараясь только смотреть и понимать.

— Мисс Таггерт, — бодрым тоном начал он, — вы возбуждаете во мне любопытство, а я испытываю его всегда, когда событие выходит за рамки прецедента. Как правило, прием посетителей превращается для меня в мучительную обязанность. Я искренне удивлен, что ваш визит доставляет мне такое удовольствие. Известны ли вам те чувства, которые ощущаешь, имея, наконец, дело с тем редкостным собеседни­ком, из которого не надо вытаскивать понимание клещами?

Стэдлер присел на краешек своего стола самым непринужденным и живым образом. Он не был высок, и худоба придавала ему вид мо­ложавый и энергичный, едва ли не мальчишеский. По его лицу слож­но было определить возраст, оно было простоватым, однако высокий лоб и большие серые глаза свидетельствовали о настолько выдаю­щемся интеллекте, что ничего другого в его чертах уже нельзя было заметить. От уголков глаз разбегались веселые морщинки, но в угол­ках рта залегла печаль. Кроме чуть поседевших волос, ничто не напо­минало о том, что он разменял уже шестой десяток.

— Расскажите мне, пожалуйста, о себе, — предложил он. — Мне всегда хотелось расспросить вас о том, каким образом вам удается делать такую неожиданную для женщины карьеру в тяжелой про­мышленности и как вам удается выносить всех этих людей.

—Я не вправе отнимать слишком много вашего времени, доктор Стэдлер, — вежливо, с безличной корректностью произнесла Даг­ни. — Ия пришла к вам по чрезвычайно важному делу.

Тот рассмеялся:

— Вот она— истинно деловая женщина... сразу и прямо к сути. Ну хорошо. Только не беспокойтесь о моем времени — оно принадле­жит вам. Итак, о чем вы хотели поговорить со мной? Ах, да. О риар - ден-металле. Я не слишком хорошо информирован о нем, но если я могу что-то сделать для вас... — рука его шевельнулась, предлагая начать разговор.

— Вы знакомы с тем заключением, которое ваш институт выпус­тил о риарден-металле?

Стэдлер чуть нахмурился.

— Да, я слышал о нем.

— Вы его читали?

— Нет.

— Оно преследовало своей пелыо предотвратить использование риарден-металла.

— Да-да, что-то такое я слышал.

— Вы можете объяснить мне причину подобного заключения?

Стэдлер развел руками. У него были красивые руки: длинные, тон­кие, исполненные нервной энергии и силы.

— Скажу прямо — не знаю. Это относится к епархии доктора Ферриса. Не сомневаюсь, что у него были особые причины для та­кого решения. А не хотите ли вы переговорить с самим доктором Феррисом?

— Нет. Вы знакомы с физическими свойствами риарден-металла, доктор Стэдлер?

— Так, в общих чертах. Но скажите мне, почему этот металл так волнует вас?

Легкое удивление промелькнуло в глазах Дагни, и, не меняя бес­страстного тона, она ответила.

— Я строю ветку с рельсами из риарден-металла, которая...

— Ах да, конечно! Я что-то слышал об этом. Простите, я не читаю газеты так часто, как это следует делать. Так, значит, именно ваша фирма строит эту ветку?

— От завершения этой ветки зависит само существование моей дороги — а в конечном счете, на мой взгляд, и существование этой страны.

Вокруг его глаз собрались удивленные морщинки.

— Неужели вы можете с полной уверенностью утверждать такое, мисс Таггерт? Я на это не способен.

— В данном случае?

— В любом случае. Никто не может заранее сказать, по какому пути пойдет страна дальше. Здесь дело не в просчитываемыхтенден - циях, мы имеем дело е хаосом, требованиями момента, который мо­жет сделать возможным все.

— Доктор Стэдлер, вы согласны с тем, что производство необхо­димо для существования страны?

— Ну да... да, конечно.

— Строительство этой линии было остановлено в результате за­ключения, сделанного вашим институтом.

Стэдлер не улыбнулся и промолчал.

— Соответствует ли это заключение вашему мнению о природе риарден-металла? — спросила она.

— Я уже говорил, что не читал его, — в голосе Стэдлера мелькну­ло легкое неудовольствие.

Открыв сумочку, Дагни вынула из нее газетную вырезку и протя­нула своему собеседнику.

— Не хотите ли прочесть, а потом сказать мне, на таком ли языке должна изъясняться наука?

Пробежав вырезку взглядом, Стэдлер пренебрежительно улыбнул­ся и отбросил ее.

— Отвратительно, — проговорил он. — Но что поделать, когда имеешь дело с людьми?

Она посмотрела на него полным недоумения взглядом.

— Так, значит, вы не одобряете это заявление?

— Мое одобрение, как и неодобрение, не имеет никакого отноше­ния к делу, — пожал плечами Стэдлер.

—А вы сформировали собственное мнение в отношении риарден - металла?

— Ну, скажем так: металлургия несколько выходит за рамки моей научной специализации.

— Вам известны характеристики риарден-металла?

— Мисс Таггерт, я не вижу смысла в ваших вопросах, — в голосе его промелькнуло нетерпение.

— Мне хотелось бы услышать ваше личное заключение по поводу риарден-металла.

— Для какой цели?

— Чтобы я могла обратиться с ним к прессе.

Стэдлер встал.

— Это невозможно.

Дагни произнесла, стараясь вложить в свой голос всю силу убеж­дения:

— Я передам вам всю информацию, необходимую для формиро­вания обоснованного суждения.

— Я не могу выступать с публичными заявлениями на эту тему.

— Почему же?

— Ситуация слишком сложна, чтобы ее можно было объяснить при поверхностной беседе.

— Но если окажется, что риарден-металл на самом деле представ­ляет собой чрезвычайно ценный материал, который...

— Это не относится к делу.

— Истинная ценность риарден-металла не относится к делу?

— Помимо констатации факта здесь следует учитывать и другие вопросы.

Дагни спросила, не будучи уверена, что не ослышалась:

— С какими другими вопросами может иметь дело наука помимо прямой констатации факта?

Горькие линии в уголках губ Стэдлера сложились в подобие улыбки:

— Мисс Таггерт, вы и понятия не имеете о проблемах, стоящих сейчас перед наукой.

Дагни неторопливо, словно поняв это только что, сказала:

— Мне кажется, вам прекрасно известно, что представляет собой на самом деле риарден-металл.

Стэддер снова пожал плечами:

— Да. Я это знаю. Из той информации, которой я располагаю, следует, что это удивительный материал, блестящее достижение на­шей технологии.

Он нетерпеливо прошелся по кабинету:

— На самом деле мне бы хотелось иметь возможность однажды заказать специальный лабораторный двигатель, способный выдер­живать такие же высокие температуры, как риарден-металл. Он чрез­вычайно нужен мне для изучения ряда конкретных явлений. Я обна­ружил, что когда частицы разгоняются до скоростей, близких к скорости света, они...

— Доктор Стэддер, — сухо перебила его Дагни, — если вам извест­на истина, почему вы не можете изложить свое мнение публично?

— Мисс Таггерт, вы пользуетесь абстрактной терминологией, в то время как нам приходится иметь дело с реальностью.

— Мы говорим сейчас о науке.

— О науке? Не путаете ли вы определения? Истина является аб­солютным критерием только в области чистой науки. Если речь за­ходит о прикладных дисциплинах, о технике, нам приходится иметь дело с людьми. А имея дело с людьми, мы вынуждены принимать во внимание и другие соображения, помимо истины.

— Какие же именно?

— Я не имею представления о мире техники, мисс Таггерт. У меня нет ни способностей, ни желания общаться с людьми.

Я не могу уделять внимание так называемым практическим во­просам.

— Но это заявление было сделано от вашего имени.

— Я не имею к нему никакого отношения!

— Вы несете ответственность за весь институт.

— Это ничем не обоснованное утверждение.

—Люди считают, что ваше честное имя дает гарантию объектив­ности и безупречности всякому действию института.

— Я никак не могу повлиять на мысли людей — если только они думают вообще!

— Они приняли ваше заявление за истину, хотя оно лживо.

— Разве можно говорить об истине, имея дело с людьми?

— Не понимаю вас, — стараясь сохранить невозмутимый тон, от­ветила Дагни.

— Вопрос об истине не имеет отношения к обществу как таково­му. Никакие принципы никогда не оказывали на общество никакого воздействия.

— Тогда чем же руководствуются люди в своих поступках?

Он, в который уже раз, пожал плечами.

— Сиюминутными потребностями.

— Доктор Стэдлер, — проговорила Дагни, — по-моему, я должна объяснить вам те последствия, к которым приведет прекращение строительства моей ветки. Меня останавливают, ссылаясь на обще­ственную безопасность, потому что я воспользовалась самыми луч­шими из производившихся когда-либо рельсов. Если я не закончу строительство этой линии через шесть месяцев, крупнейший про­мышленный район страны окажется без транспорта. Он погибнет, потому что оказался лучшим, и нашлись люди, посчитавшие возмож­ным приложить руку к разграблению его богатств.

— Что ж, возможно, это плохо, несправедливо, возмутительно, но такова жизнь общества. Кого-то всегда приносят в жертву, причем, как правило, несправедливо; но так принято среди людей. Что может сделать с этим один человек?

— Вы можете сказать правду о риарден-металле.

Стэдлер не ответил.

— Я могла бы умолять вас сделать это, чтобы спасти свое дело. Я могла бы просить вас сделать это, чтобы избежать национальной катастрофы. Но я не буду прибегать к этим причинам. Они могут оказаться недостаточно вескими. Остается одна-единственная при­чина: вы должны сказать правду, просто потому, что это правда.

— Со мной не консультировались по поводу этого заявления! — возглас вырвался непроизвольно. — Я не позволил бы сделать его!

242

И мне оно нравится не больше, чем вам! Но я не могу выступить с публичным опровержением!

— С вами не консультировались? Тогда не стоит ли выяснить, что на самом деле стоит за этим заявлением?

— Я не могу погубить институт именно теперь!

— Но разве вам не хотелось бы выяснить причины?

— Я знаю их! Они не говорили мне, но я знаю. И не могу сказать, что осуждаю их.

— А мне скажете?

— Скажу, если хотите. Вам же нужна истина, не так ли? И доктор Феррис также не в силах ничего сделать, когда голосующие за вы­деление средств институту идиоты берутся настаивать на том, что они называют результатами. Они неспособны понять такую про­стую вещь, как абстрактная наука. Они воспринимают ее только через те последние побрякушки, которые удалось получить с ее по­мощью. Не знаю, каким образом доктору Феррису удается подде­рживать жизнь в этом институте, я могу только удивляться его прак­тическому дарованию. Не думаю, чтобы он когда-то был крупным ученым, — я вижу в нем в первую очередь бесценного слугу науки! Мне известно, что недавно он столкнулся с серьезной проблемой. Он старается не вмешивать меня в нее, избавляет от всего этого, но слухи доходят и до меня. Люди критикуют институт, потому что, по их мнению, от нас нет достаточной отдачи. Общество требует эко­номии. И в такие времена, когда ставятся под угрозу все их мелкие удобства, можете не сомневаться, что люди в первую очередь по­жертвуют наукой. Наш институт остался в этой сфере практически в одиночестве. Частных исследовательских фондов почти не оста­лось. Посмотрите только на алчных негодяев, управляющих нашей промышленностью! Как можно предполагать, что кто-то из них бу­дет поддерживать науку?

— А кто сейчас финансирует вас? — негромко спросила Дагни.

— Общество, — почти небрежно ответил Стэдлер.

Она произнесла напряженным тоном:

— Вы хотели перечислить мне причины, стоящие за этим заявле­нием.

— Не думаю, чтобы вам было трудно догадаться. Если учесть, что в нашем институте тринадцать лет существует отдел металлургиче­ских исследований, израсходовавший более двадцати миллионов долларов и не давший ничего, кроме нового способа серебрения из­делий и нового антикоррозийного покрытия, которое, на мой взгляд, уступает существовавшим прежде, вы можете представить реакцию публики на частную фирму, выступающую с материалом, способным учинить подлинную революцию в металлургии, произвести настоя­щую сенсацию!

Дагни опустила голову. Говорить было нечего.

— Я не виню наш металлургический отдел! — раздраженным то­ном сказал Стэдлер. — Мне известно, что результаты подобного рода не относятся к числу предсказуемых. Но публика этого не поймет. И кого тогда нам остается принести в жертву? Великолепную метал­лургическую находку или последний оставшийся на цивилизованной земле научно-исследовательский центр вкупе со всем будущим чело­веческого познания? Такова альтернатива.

Она сидела, опустив голову. И после некоторой паузы проговорила:

— Хорошо, доктор Стэдлер. Мне нечего возразить.

Он увидел, как она судорожно хватается за сумочку, словно пыта­ясь припомнить всю последовательность движений, необходимую, чтобы встать.

— Мисс Таггерт, — негромко проговорил он. В голосе его угады­валась едва ли не мольба. Дагни подняла голову.

Сосредоточенное лицо ее ничего не выражало.

Подойдя ближе, он уперся ладонью в стену над ее головой, будто намереваясь обнять ее за плечи.

— Мисс Таггерт, — повторил Стэдлер голосом мягким, убедитель­ным, полным сожаления, — я старше вас. Поверьте мне, на земле нельзя жить иначе. Люди не воспринимают истину или доводы рас­судка. Им не нужны рациональные аргументы. Разум для них ничто. И тем не менее нам приходится иметь с ними дело. Если мы хотим совершить что бы то ни было, нам необходимо обмануть их, дабы они позволили нам сделать свое дело. Или заставить их. Ничего другого они не понимают. Мы не можем ждать их поддержки в любом усилии разума, в стремлении к любой поставленной разумом цели. Люди — это всего лишь злобные животные. Жадные, самодовольные, хищные охотники за долларами, которые...

— Я тоже принадлежу к числу охотников за долларами, доктор Стэдлер, — вставила Дагни негромко.

— Вы — необыкновенное, блистательное дитя, не успевшее озна­комиться с жизнью в достаточной степени, чтобы познать полную меру человеческой тупости. Я сражался с ней всю свою жизнь. И очень устал... — голос Стэдлера наполняла неподдельная искренность. Он неторопливо отошел от Дагни. — Было время, когда я смотрел на ту трагическую неразбериху, которую они учинили на этой земле, и мне хотелось кричать, молить их прислушаться... ведь я мог научить их жить много лучше и полноценней, но никто не желал меня слушать, им попросту нечем было слушать меня... Интеллект? Эта редкая и

244

ненадежная искра вспыхивает на мгновение в мире людей и гаснет. И никто не может определить его природу, будущее... определить отпущенное ему время...

Она попыталась встать.

— Не уходите вот так, мисс Таггерт. Я хочу, чтобы вы поняли меня.

Дагни посмотрела на него с полным безразличием. Она побледне­ла, черты обострились.

— Вы еще молоды, — проговорил Стэдлер. — В вашем возрасте я также верил в беспредельную силу разума. В этот блистательный облик человека рационального. С тех пор я многое повидал. И так часто расставался с иллюзиями... Мне бы хотелось кое-что расска­зать вам.

Он стоял у окна своего кабинета. Снаружи успело стемнеть. Ночь будто поднималась от черной прорези оставшейся далеко внизу реки. На воде уже трепетали отражения редких огоньков, светивших на хол­мах противоположного берега. Небо еще хранило густую вечернюю синеву. Низко над землей висела неестественно большая одинокая звезда, заставлявшая небо выглядеть темнее, чем на самом деле.

— Когда я преподавал в университете Патрика Генри, — начал Стэдлер, — у меня было трое учеников. В прошлом у меня было мно­го талантливых студентов, но эти трое явились истинной наградой для преподавателя. Если ты мечтаешь получить в свое распоряжение высший дар — человеческий разум в пору его расцвета, юный и от­данный тебе в обучение, —таким именно даром они и оказались. Это был тот тип интеллекта, от которого ждешь, что когда-нибудь он из­менит движение мира. Происхождения они были самого разного, однако же дружили так, что водой не разольешь. Они избрали стран­ное сочетание интересов. Их интересовали два предмета — мой и Хыо Экстона. Физика и философия. Редкая для сегодняшнего дня ком­бинация стремлений... Хью Экетон был человеком достойным, чело­веком великого ума... совершенно не похожим на то немыслимое создание, которое университет ныне поставил на его место... Мы с Экстоном даже чуть ревновали друг друга к этим студентам. У нас даже возникло нечто вроде соревнования, дружеского соревнования, потому что интересы-то у нас были общие. Экетон однажды даже ска­зал, что видит в них своих сыновей. Я был этим несколько раздра­жен.. . потому что считал этих юношей своими детьми... — повернув­шись, Стэдлер посмотрел на нее. Оставленные возрастом горькие морщины пересекали его щеки. — Когда я начал ходатайствовать об учреждении этого института, один из них резко выступил против. С тех пор я не видел его. Память об этом в первые годы смущала меня.

Со временем я начал иногда задумываться о том, не был ли он прав... Но воспоминание это перестало волновать меня достаточно давно, — он улыбнулся. На лице его и в этой улыбке не было теперь ничего, кроме горечи. — И кем же стали эти трое парней, воплощавших в себе все надежды, которые может даровать разум, кем же стали эти трое, которым мы сулили столь великолепное будущее... Одним из них был Франсиско д’Анкония, превратившийся в порочного плейбоя. Второй, Рагнар Даннескьолд, стал обыкновенным бандитом. Такова цена посулам человеческого ума.

— А кто был третьим? — спросила она.

Стэдлер пожал плечами:

— Третий не достиг даже печальной известности. Он исчез без следа — в великом море посредственности. Должно быть, служит сей­час где-нибудь вторым помощником счетовода.

* * *

— Это ложь! Я не сбежал! — вскричал Джеймс Таггерт. — Я от­правился сюда, почувствовав, что заболел. Спроси доктора Уилсона. У меня было что-то вроде гриппа. Он подтвердит. Потом, как ты узнала, что я здесь?

Дагни стояла посреди комнаты. На воротнике ее пальто и на полях шляпки таял снег. Она огляделась с чувством, которое вполне могло бы перерасти в печаль, если бы у нее было для этого время.

Она находилась в старом доме Таггертов на Гудзоне. Дом по на­следству достался Джиму, который редко приезжал сюда. В их детстве комната эта была кабинетом отца. Теперь в ней царил унылый дух помещения, которым только пользуются, но не живут в нем. Мебель, кроме двух кресел, прикрыта чехлами, холодный камин, унылое теп­ло электрического нагревателя, провод, протянутый от него к стене, пустая стеклянная поверхность стола.

Джим лежал на кушетке, шея его была обмотана полотенцем на­подобие шарфа. На стуле возле него рядом с бутылкой виски стояла полная старых окурков пепельница, с ней соседствовал мятый бумаж­ный стаканчик; по полу разбросаны позавчерашние газеты. Над ка­мином висел сделанный в полный ростпортретихдеда на выцветшем от времени фоне железнодорожного моста.

— У меня нет времени на разговоры, Джим.

— Это была твоя идея! Надеюсь, ты признаешь перед всем прав­лением, что идея принадлежал а тебе. Вот что сделал с нами твой про­клятый риарден-металл! Если бы мы подождали Оррена Бойля... — Небритое лицо искажала сложная смесь эмоций: паники, ненависти,

246

мстительного триумфа, возможности накричать на побежденного. К этому добавлялся взгляд, осторожный, робко пытающий нащупать надежду на спасение.

Джим смолк, однако Дагни не торопилась с ответом. Она молча смотрела на него, опустив руки в карманы пальто.

— Больше мы ничего не можем сделать! — простонал он. —Я пы­тался позвонить в Вашингтон, чтобы там отобрали «Феникс-Дуранго» и передали эту дорогу нам по соображениям национальной безопас­ности, но со мной на эту тему даже разговаривать не стали! Слишком, мол, многие будут против, слишком опасный прецедент!.. Я просил Национальный железнодорожный альянс дать нам отсрочку и позво­лить Дэну Конвею работать на своей дороге еще год — тогда мы по­лучили бы необходимое время, — но он сам отказался от такого пред­ложения! Я попытался связаться с Эллисом Уайэттом и его друзьями в Колорадо — пусть потребуют от Вашингтона особого указания на этот счет, чтобы Конвей продолжил работу, — но все они, и сам Уайэтт, и все остальные сукины дети, не согласились! А ведь речь идет об их собственной шкуре, их положение хуже нашего, они вылетят в трубу — и все-таки они отказались!!!

Коротко улыбнувшись, Дагни промолчала.

— И теперь мы ничего больше не можем сделать! Мы в западне. Мы не можем достроить эту ветку и не можем отказаться от нее. Мы не можем ни идти, ни стоять. У нас нет денег. Мы никому не интерес­ны! Что осталось у нас без линии Рио-Норте? Но мы не можем достро­ить ее. Нас будут бойкотировать. Мы попадем в черный список. Проф­союз железнодорожных рабочих подаст на нас в суд. Непременно подаст, на этот случай есть особый закон. Мы не можем достроить эту линию! Господи! Что нам теперь делать?

Дождавшись паузы, Дагни проговорила ледяным тоном:

— Ты закончил, Джим? Если да, то я расскажу тебе, что нам де­лать.

Он молчал, разглядывая ее из-под тяжелых век.

— Это не предложение, Джим. Это ультиматум. Слушай и думай. Я намереваюсь завершить сооружение линии Рио-Норте. Я лично, а не «Таггерт Трансконтинентал». Я временно оставляю пост вице-прези­дента и образую собственную компанию. Твое правление передает мне линию Рио-Норте. Я буду исполнять роль подрядчика. Подрядчика для самой себя. Я обеспечу собственное финансирование. Я приму на себя все обязанности вместе со всей ответственностью. Я дострою линию вовремя. И после того как вы убедитесь в полной работоспособности рельсов из риарден-металла, я передаю Рио-Норте назад «Таггерт Трансконтинентал» и возвращаюсь на свою работу. Это все.

Таггерт молча смотрел на нее, покачивая шлепанцем на ноге. Даг - ни даже не подозревала, что надежда может столь уродливым обра­зом исказить лицо человека: к болезненному облегчению тут же при­мешалось коварство. Она отвела глаза, не понимая, как можно в такой момент первым делом думать о том, какую еще выгоду можно выжать.

Но ее ждала еще большая нелепость —голосом, полным тревоги, он пролепетал:

— Но кто будет тем временем управлять делами «Таггерт Транс - континентал»?

Дагни усмехнулась — собственный смех изумил ее, показавшись горьким старческим кряхтеньем, — и проговорила:

— Эдди Уиллере.

— О нет! Он не справится!

Дагни снова рассмеялась, столь же отрывисто и безрадостно:

— Я думала, что тебе хватит ума понять: Эдди займет пост испол­няющего обязанности вице-президента. Он переберется в мой каби­нет и будет сидеть за моим столом. Но кто, по-твоему, будет руково­дить делами «Таггерт Трансконтинентал»?

— Но... я не вижу, как...

— Я буду постоянно летать между кабинетом Эдди и Колорадо. А для чего еще существует самолет? Кроме того, остаются между­городные разговоры. Я буду делать только то, чем занимаюсь сейчас. Ничто не переменится, и ты получишь возможность устроить пред­ставление для своих друзей... ну, а мне станет несколько тяжелее.

— О каком представлении ты говоришь?

— Ты прекрасно понимаешь меня, Джим. Я понятия не имею, в какого рода играх замешаны вы —ты и твое правление. Я не знаю, сколько партий разыгрывается у вас одновременно против всех ос­тальных и друг против друга и сколько взаимоисключающих пре­тензий вам приходится учитывать. Я этого не знаю и знать не хочу. Все вы можете спрятаться за мной. Если ты боишься, потому что заключал сделки с друзьями, которым риарден-металл опасен, что ж, ты получаешь шанс уверить их в том, что ты здесь ни при чем, что все это делаю я и только я. Можешь помогать им, можешь про­клинать и поносить меня. Все вы можете оставаться при своем, ни­чем не рисковать и не наживать врагов. Просто не становитесь на моем пути.

— Что ж... —неторопливо произнес он, —конечно, политические проблемы, стоящие перед крупной железнодорожной компанией, достаточно сложны... в то время как маленькая и независимая фир­ма, действующая от частного лица, может...

— Да, Джим, да, я понимаю все это. В тот самый момент, когда ты объявишь, что передаешь мне линию Рио-Норте, акции «Таггерт» пой­дут вверх. Перестанут выползать из разных углов клопы, поскольку им незачем будет кусать крупную компанию. И я дострою линию еще до того, как они решат, что делать со мной. Ну а мне самой не придется иметь дело с тобой и твоим правлением, убеждать вас, просить разре­шения. Для этого просто нет времени, если мы хотим, чтобы работа была закончена. Поэтому я намереваюсь сделать все сама... одна.

— Ну... а если ты потерпишь неудачу?

— Это будут мои поражение и падение.

— Ты понимаешь, что в таком случае «Таггерт Трансконтинен- тал» ничем не сможет помочь тебе?

— Понимаю.

— И ты не будешь рассчитывать на нас?

— Нет.

— Ты прекратишь все официальные сношения с нами, чтобы твои действия не отразились на репутации компании?

-Да.

— Думаю, мы должны заранее обговорить и то, что в случае не­удачи или крупного скандала... твой временный отпуск сделается постоянным... то есть ты не сможешь рассчитывать на возвращение на пост вице-президента компании.

Дагни на мгновение прикрыла глаза.

— Хорошо, Джим. В таком случае я не вернусь.

—И прежде чем мы передадим тебе Рио-Норте, ты должна будешь подписать соглашение о том, что вернешь ее нам вместе с контроль­ным пакетом, если линия начнет приносить доход. Иначе ты можешь попытаться лишить нас непросчитанной прибыли, поскольку эта ли­ния нам нужна.

Негодование лишь на миг промелькнуло в глазах Дагни, и она безразличным тоном произнесла, словно бросая нищему подаяние:

— Безусловно, Джим. Изложи все это в письменном виде. Я под­пишу.

— Что касается твоего временного преемника...

-Да?

— Ты и в самом деле хочешь, чтобы это место занял Эдди Уил - лерс?

— Да, хочу.

— Но он просто не сможет исполнять обязанности вице-президен­та! У него нет должной осанки, манер...

— Он знает свою работу... и мою. Он знает, что мне нужно. Я до­веряю ему. Я смогу сотрудничать с ним.

— А ты не думаешь, что следовало бы выбрать достойного моло­дого человека из хорошей семьи, обладающей большим обществен­ным весом и...

— Это будет Эдди Уиллерс, Джим.

Таггерт вздохнул:

— Ну хорошо. Только... только нам придется проявлять осторож­ность... Люди не должны заподозрить, что ты по-прежнему руково­дишь «Таггерт Трачсконтинентал». Этого никто не должен знать.

— Это будут знать все, Джим. Но открыто не признает никто, и все будут довольны.

— Нам нужно сохранить свое лицо.

— О, конечно! Можешь не узнавать меня на улице, если не хо­чешь. Можешь говорить, что никогда не видел меня, а я скажу, что и слыхом не слыхивала про «Таггерт Трачсконтинентал».

Джеймс молчал, в задумчивости разглядывая пол.

Дагни повернулась к окну. Серое небо отливало ровной зимней пеленой. Далеко внизу, по берегу Г удзона, тянулась дорога, по которой приезжал автомобиль Франсиско... над рекой поднимался утес, на который они забирались, чтобы посмотреть на башни Нью-Йорка... где-то за лесом прятались рельсы, уходившие к станции Рокдейл. Припорошенная снегом земля напоминала набросок того родного края — бледный рисунок, на котором из снега тянутся к небу голые ветви. Это был серо-белый снимок, мертвая фотография, которую хранят на память, но которая ничего не может вернуть.

— Как ты хочешь назвать ее?

Удивленная Дагни обернулась.

— Что?

— Как ты хочешь назвать свою компанию?

— Ах да... Ну, наверно, «Литья. Дагни Таггерт».

— Но... По-твоему, это разумно? Подобный факт нетрудно истол­ковать превратно. Могут решить, что «Таггерт»...

— И как ты хочешь, чтобы я ее назвала? — отрезала утомленная до предела Дагни. — <Линия Мисс Никто»? Или «Мадам Икс»? Или «Джона Голта»?.. — Дагни смолкла и вдруг улыбнулась — холодной, блестящей и опасной улыбкой. — Так я ее и назову: <Линия Джона Голта».

— Великий Боже, нет!

-Да.

— Но это же... просто дешевый трюк, дань городским низам! - Да.

— Ты не можешь превратить в шутку такой серьезный проект!.. Ты не можешь вести себя столь вульгарно и... недостойно!

250

— Ты так считаешь?

— Но скажи мне, бога ради, почему?

— Потому что все вокруг будут шокированы — как и ты сам.

— Я никогда не думал, что ты способна на показуху.

— В данном случае способна.

— Но... —Джеймс понизил голос до едва ли не суеверного шепо­та. — Видишь ли, Дагни, это же... такое имя накличет беду... Оно означает...

Он умолк.

— И что же оно означает?

— Не знаю... Но когда люди произносят его, это всегда бывает из...

— Страха? Отчаяния? Безысходности?

— Да... да, именно так.

— Я хочу, чтобы они понимали это!

Наполненные гневными искрами глаза сестры, неожиданный про­блеск веселья в них подсказали Джеймсу, что ему лучше помалкивать.

— Пиши во всех документах и ваших бюрократических бумажках название: «Линия Джона Голта».

— Что ж, это твоя линия, — вздохнул он.

— Ей-богу, моя!

Джеймс с удивлением посмотрел на сестру. Дагни отбросила все приличествующие вице-президенту манеры, в полном блаженстве нисходя до уровня рабочих-путейцев.

— Кстати, о бумагах и юридической стороне дела, — проговорил он, — у нас могут возникнуть некоторые трудности. Нам придется обратиться за разрешением...

Дагни рывком повернулась к нему. Часть прежнего энтузиазма еще читалась на ее лице. Однако на нем более не было веселья, Дагни не улыбалась. Лицо ее странным образом сделалось примитивным. Увидев это выражение, Джеймс подумал, что не хотел бы увидеть его снова.

— Слушай меня, Джим, — произнесла Дагни; такой интонации ему еще не приходилось слышать ни от кого. — Есть одна вещь, которую ты должен выполнить как свою часть сделки, так что внимательно сле­ди за этим: держи своих вашингтонских приятелей подальше от меня. Позаботься, чтобы они давали мне все необходимые разрешения, акты, справки и прочий бумажный хлам, которого требует их законо­дательство. Только не позволяй им пытаться остановить меня. Если они только попробуют... Джим, люди говорят, что наш предок, Нат Таггерт, убил политикана, попытавшегося отказать ему в разрешении, которого тот не имел права требовать. Не знаю, было ли это на самом деле. Но говорю тебе честно: если он и сделал это, я вполне понимаю

его чувства. А если он все-таки не был грешен, я вполне могу сделать это за него, чтобы оправдать семейную легенду. Я не шучу, Джим.

Франсиско д’Анкония сидел перед ее столом. Лицо его ничего не выражало. Оно оставалось бесстрастным, когда Дагни четким и бес­цветным тоном деловой беседы объясняла ему цели и задачи своей железнодорожной компании. Франсиско выслушал, но не произнес ни слова.

Она еще не видела его лица таким опустошенным; на нем не было насмешки, удивления, противоречия; просто казалось, что все про­исходящее не имеет к нему никакого отношения. Тем не менее Франсиско смотрел на нее с интересом; видимо, он замечал больше, чем ей казалось.

— Франсиско, я попросила тебя приехать, потому что хотела уви­деть тебя в моем кабинете. Ты здесь впервые. А некогда он мог бы многое значить для тебя.

Франсиско неторопливо обвел помещение взглядом. На стенах не было ничего, кроме трех вещей: карты линий «Таггерт Трансконти - нентал», оригинала карандашного портрета Ната Таггерта, послу­жившего моделью для статуи, и большого железнодорожного кален­даря из тех, что выпускались каждый год, броского и яркого, с картинками, изображавшими станции сети Тагтертов; такой же когда-то висел над ее первым рабочим столом в Рокдейле.

Франсиско поднялся и негромко произнес:

—Дагни, ради себя самой, и... — голос его на мгновение нереши­тельно замер, — и во имя той жалости, которую ты, может быть, еще испытываешь ко мне, не проси того, что ты намереваешься попро­сить. Не надо. Позволь мне уйти прямо сейчас.

Фраза эта была для него столь не характерна, что Дагни просто не ожидала услышать ничего подобного. И после недолгой паузы про­изнесла:

— Почему же?

—Я не могу ответить тебе. Я не могу отвечать ни на какие вопро­сы. Вот почему об этом лучше вообще не говорить.

— Ты знаешь, что я собиралась попросить у тебя?

-Да.

Она посмотрела на него с настолько красноречивым, настолько отчаянным недоумением, что ему пришлось добавить.

— А еще мне известно, что я откажу тебе.

— Почему?

С безрадостной улыбкой он развел руками, как бы пытаясь пока­зать, что именно этого ожидал и пытался избежать.

252

Она негромко произнесла:

— Мне все-таки придется попытаться, Франсиско. Мне придется обратиться ктебе с просьбой. Это моя обязанность. Как ты отнесешь­ся к моим словам, это уже твое дело. Но тогда я буду знать, что испро­бовала все.

Не садясь, он чуть наклонил голову в знак согласия и сказал:

— Слушаю, если это тебе поможет.

— Мне нужно пятнадцать миллионов долларов, чтобы завершить строительство линии Рио-Норте, семь миллионов я получила в залог под мои акции компании «Таггерт». Больше собрать я не могу. Я вы­пущу облигации от имени своей новой компании. Я позвала тебя для того, чтобы попросить купить их.

Он промолчал.

— Франсиско, я стала нищенкой и прошу у тебя денег. Я всегда считала, что в бизнесе просить не подобает. Я всегда считала, что все зависит от качества того, что ты предлагаешь, и отдавала деньги за то, чего они стоили. Теперь правило это не работает, хотя я не пони­маю, как можно заменить его чем-то другим. Судя по всем объектив­ным показателям, линия Рио-Норте должна стать самой прибыльной железной дорогой в стране. Судя по всем известным мне стандартам, лучшего вложения капиталов нельзя найти. И в этом мое проклятие. Я не могу собрать деньги, предложив людям хорошее вложение ка­питала: они отвергнут его уже в силу того, что оно слишком хорошее. Ни один бань: не купит облигации моей компании. Но я не могу пред­ложить ничего другого. Мне остается только просить.

Дагни произносила это, чеканя каждое слово. Смолкнув, она ста­ла ждать ответа. Франсиско молчал.

— Я понимаю, что и тебе мне нечего предложить, — вздохнула она. — Я не могу предлагать тебе инвестирование капитала. Тебе незачем делать деньги. Промышлейные проекты давным-давно пере­стали тебя интересовать. Поэтому я не стану представлять это чест­ной сделкой. Считай, что я попрошайничаю... — Вдохнув поглубже, Дагни добавила: —Дай мне эти деньги как подаяние, просто потому, что ты можешь это сделать.

— Не надо, — проговорил он негромко. Дагни не могла понять, чем вызван столь странный тон — болью или гневом; Франсиско не смотрел на нее.

— Ты сделаешь это, Франсиско?

— Нет.

Спустя мгновение, она сказала:

— Я позвала тебя не потому, что рассчитывала на твое согласие, а потому, что лишь ты способен понять меня. Вот я и попыталась, — голос Дагни звучал все тише и тише, как если бы она все сильнее и сильнее пыталась скрыть свои чувства. — Понимаешь, я не могу поверить в то, что тебя больше нет... потому что знаю, что ты до сих пор способен слышать меня. Образ твоей жизни порочен, но поступ­ки — нет. Даже то, как ты говоришь, не... Мне пришлось попытать­ся... Но я не могу больше напрягать силы, пытаясь понять тебя.

— Дам тебе намек. Противоречий не существует. Если ты усмат­риваешь где-то противоречие, проверь исходные данные. И найдешь ошибку в одном из них.

— Франсиско, — прошептала она, — почему ты так и не рассказал мне, что произошло с тобой?

— Потому что в данный момент правда окажется для тебя мучи­тельней сомнений.

— Неужели все настолько ужасно?

— А на этот вопрос должна ответить ты сама.

Она покачала головой:

— Я не знаю, что предложить тебе. Я больше не понимаю, что представляет для тебя ценность. Разве ты не понимаешь, что даже попрошайка должен что-то дать тебе взамен, должен веско аргумен­тировать причину, которая заставит тебя помочь ему?.. Ну, я дума­ла... когда-то, что для тебя важен успех. Успех в бизнесе. Помнишь, как мы говорили с тобой об этом? И ты был очень строг. Ты ожидал от меня многого. Ты говорил мне, что я должна постараться. Я по­старалась. Ты гадал, насколько высоко поднимусь я с «Таггерт Транс - континентал».

Дагни обвела кабинет рукой:

— Вот как высоко я поднялась... И я подумала... если память о прежних ценностях еще что-то значит для тебя, хотя бы в порядке развлечения, печального воспоминания или просто вроде... посажен­ного на могиле цветка... ты можешь захотеть дать мне эти деньги... во имя прошлого.

— Нет.

Дагни произнесла, делая над собой усилие

— Эти деньги для тебя пустяк — ведь ты столько тратил на бес­смысленные приемы... и куда больше выбросил на рудники Сан-Се­бастьян...

Франсиско оторвал взгляд от пола. Он поглядел прямо на Дагни, и она впервые заметила искорку живой реакции в его глазах, ясную, безжалостную и невероятно горделивую, словно бы обвинение это наделяло его силой.

—Ах да, —проговорила она, словно бы отвечая на его мысль. — Понимаю. Я прокляла тебя за эти рудники, я отреклась от тебя,

254

я выказывала тебе свое презрение всеми возможными способами, а теперь явилась просить... просить денег. Как Джим, как любой попрошайка. Я понимаю, что для тебя это триумф, я знаю, что до­стойна смеха, и ты имеешь полное право презирать меня. Что ж, быть может, я могу предложить тебе такое развлечение. Если тебе нужно повеселиться, если тебе было приятно смотреть на ползу­щего к тебе Джима в компании с мексиканскими комиссарами, может, тебе понравится сломать и меня? Не доставит ли это тебе удовольствие? Может быть, ты хочешь, чтобы я признала свое по­ражение? И тебе будет приятно увидеть меня у своих ног? Скажи мне, какую форму моего унижения ты предпочитаешь, и я поко­рюсь.

Франсиско двигался столь быстро, что Дагни даже не заметила, когда он сорвался с места; ей показалось только, что он просто вздрогнул. Обогнув стол, Франсиско взял Дагни за руку и поднес ее к своим губам. Сперва жест его был полон глубочайшего уважения, словно он стремился поделиться с ней своей силой; но по тому, как губы его и лицо прижались к ее руке, Дагни поняла, что он сам ищет у нее силу.

Выронив ее ладонь, Франсиско посмотрел ей в лицо, прямо в ис­пуганную тишину глаз, и улыбнулся, не пытаясь скрыть страдание, гнев и нежность, смешавшиеся воедино.

— Дагни, неужели ты хочешь ползать? Тебе неизвестно, что оз­начает это слово, ты никогда не узнаешь этого. Человек не пресмы­кается, когда заявляет об этом так откровенно, как сделала ты. Не­ужели ты думаешь, что я могу не оценить всю отвагу, которая потребовалась тебе для этого? Но... не проси меня, Дагни.

— Во имя всего, чем я когда-то была для тебя... — прошептала она, — всего, что в тебе осталось...

И в тот миг, когда она подумала, что уже видел а это выражение на его лице в ту ночь, когда, вглядываясь в огни спящего города, он в пос­ледний раз лежал рядом с нею в постели, Дагни услышала стон, какой еще не сходил с его уст:

— Любовь моя, я не могу этого сделать!

Потом, когда, онемев от растерянности, они вглядывались друг в друга, она заметила перемену в его лице. Она произошла внезапно, словно кто-то нажал выключатель. Внезапно рассмеявшись, Фран­сиско отодвинулся от нее и произнес оскорбительнейшим по своей небрежности тоном:

— Прошу тебя простить меня за это смешение стилей. Видимо, привык говорить эти слова женщинам, правда, по совершенно иным поводам.

Голова Дагни поникла, она сгорбилась и обняла себя за плечи, не заботясь о том, что он видит ее такой. Наконец, подняв голову, она посмотрела на него безразличным взглядом.

— Ну хорошо, Франсиско. Разыграно было великолепно. Я пове­рила. Если другой забавы я тебе не могу предоставить, ты добился успеха. Я не буду просить тебя ни о чем.

— Я предостерегал тебя.

— Я не знала, на чьей ты стороне. Это казалось невозможным... быть союзником Оррена Бойля, Бертрама Скаддера... и твоего ста­рого учителя.

— Моего старого учителя? — резким тоном переспросил Франсиско.

— Доктора Роберта Стэдлера.

Он с облегчением усмехнулся:

— Ах ты о нем? Это грабитель, который считает, что его цель оп­равдывает потраченные мною средства. Знаешь, Дагни, мне бы хоте­лось, чтобы ты запомнила эти слова, насчет того, на чьей я стороне. Однажды я напомню тебе о них и спрошу, хочешь ли ты еще раз про­изнести их.

— Тебе не придется напоминать мне.

Франсиско повернулся, чтобы уйти. Подняв руку в небрежном прощании, он произнес:

— Желаю процветания линии Рио-Норте, если ее удастся пост­роить.

— Она будет построена. И будет носить имя Джона Голта.

— Что?!

Услышав вопль неподдельного изумления, Дагни задиристо ус­мехнулась:

—Линия Джона Голта.

— Дагни, во имя небес, скажи почему?

— Тебе не нравится?

— Как ты выбрала такое название?

— Оно звучит лучше, чем Линия мистера Немо илимистера Зеро, правда?

— Дагни, но почему??

— Потому что это пугает тебя.

— И что, по-твоему, означает это название?

— Невозможное. Недостижимое. И все вы боитесь моей линии не меньше, чем этого имени.

Франсиско расхохотался. Он смеялся, не глядя на нее, и Дагни ощутила странную уверенность в том, что он забыл о ней, что нахо­дится где-то далеко, и что смех его — при всем яростном веселье и го­речи — относится к чему-то такому, в чем ей нет места.

256

Снова повернувшись к ней, Франсиско совершенно искренне сказал:

— Дагни, на твоем месте я бы не делал этого.

Она пожала плечами:

— Джиму это тоже не понравилось.

— А тебе-то что нравится в этом названии?

— Я ненавижу его! Я ненавижу ту участь, которой все вы дожида­етесь, эту капитуляцию и бессмысленный вопрос, в котором всегда звучит мольба о помощи. Я устала слышать обращения к Джону Гол­ту. Я намереваюсь сразиться с ним.

Франсиско невозмутимо проговорил:

— Ты это уже делаешь.

— Я хочу построить для него железную дорогу. Пусть придет, что­бы отобрать!

Печально улыбнувшись, Франсиско кивнул:

— Он это сделает.

Отблески разливавшейся в изложницы стали плясали по потолку и стене. Риарден сидел за столом, освещенным светом единственной лампы. За пределами этого кружка в кабинете царил мрак, сливав­шийся с тьмой снаружи. Ему казалось, что там, за стенами, находит­ся пустое пространство, в котором по собственной воле разгуливают вырывавшиеся из печей лучи; что стол его подобен висящему в воз­духе плоту, дающему уединение только двоим, — перед столом сиде­ла Дагни.

Она скинула с плеч пальто, и теперь ее изящное, напряженное тело в сером костюме вырисовывалось в просторном кресле на его фоне.

Освещена была только ее рука, лежавшая на краешке стола; в по­лумраке за ним угадывались ее лицо, белая блузка, треугольник рас­стегнутого воротника.

— Итак, Хэнк, — сказала она, — начинаем строительство нового моста из риарден-металла. Вот официальный заказ от официального владельца «Линии Джона Голта».

Риарден улыбнулся, бросив взгляд на освещенный кружком света чертеж моста.

— У вас была возможность проанализировать предложенную нами схему?

— Да. Вы не нуждаетесь в моих комментариях и комплиментах. Их заменяет мой заказ.

— Отлично. Благодарю вас. Мы начинаем прокатку металла.

— Вы не хотите спросить, располагает ли «Линия Джона Голта» возможностью размещать заказы или просто функционировать?

— В этом нет необходимости. Обо всем свидетельствует ваше по­явление здесь.

Дагни улыбнулась:

— Вы правы. Все улажено, Хэнк. Я приехала, чтобы сказать вам это и приступить к обсуждению деталей конструкции моста.

—Хорошо, но мне все-таки интересно: кто стал держателем обли­гаций «Линии Джона Голта»?

— Не думаю, чтобы кто-то один мог позволить себе это. Все наши пайщики — растущие предприятия. Всем нужны деньги на собствен­ные нужды. Однако им нужна была линия, и они ни к кому не обра­щались за помощью.

Дагни вынула из сумочки листок бумаги.

— Вот список членов компании «Джон Голт Инкорпорейтед», — проговорила она, протягивая листок через стол.

Риарден знал большую часть присутствовавших в списке лиц: Эл­лис Уайэтт — «Уайэтт Ойл», Колорадо. Тед Нильсен — <<Нильсен Мо­торе», Колорадо, Лоренс Хэммонд — «.Хэммонд Кар Компани», Коло­радо, Эндрю Стоктон— «Литейный завод Стоктон», Колорадо. Несколько пайщиков были из других штатов; он отметил про себя следующее имя: Кеннет Данаггер — <<Данаггер Коул», Пенсильвания. Суммы подписки варьировались от пятизначных до шестизначных цифр.

Протянув руку к авторучке, он подписал под нижней строкой: «Генри Риарден— иРиарден Стил”, Пенсильвания— $1 000 000» и перебросил лист Дагни.

— Хэнк, — проговорила она негромко, — я не хотела привлекать вас к этому делу. Вы и так вложили в риарден-металл уйму денег. Вы не можете позволить себе новые расходы.

— Я никогда не принимаю любезностей, — ответил он холодным тоном.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я не прошу людей вкладывать в мои предприятия больше, чем я сам. Если это игра, моя ставка будет наравне с самыми крупными. Разве не вы сказали, что эта колея является первой демонстрацией возможностей нового металла?

Наклонив голову, она произнесла серьезным тоном:

— Хорошо. Благодарю вас.

— Кстати, я не собираюсь терять эти деньги. Мне известно об ус­ловиях, согласно которым, по моему желанию, облигации могут быть преобразованы в акции. Поэтому я рассчитываю на крупный доход, который принесете мне вы.

Дагни рассмеялась:

258

— Боже мой, Хэнк, я успела переговорить со столькими трусливы­ми тупицами, что они едва ли не заразили меня своим неверием в успех дороги! Спасибо, что вы напомнили мне о другом. Да, я также считаю, что сумею заработать для вас кучу денег.

— Если бы не эти безнадежные тупицы, в вашем предприятии не было бы никакого риска. Но мы должны победить их. И мы побе­дим, — Риарден взял две телеграммы из груды бумаг, лежавших на его столе.

— Есть еще люди на белом свете. — Он протянул телеграммы Даг - ни. — По-моему, вам стоит просмотреть их.

Одна из них гласила: «Я намеревался приступить к постройке че­рез два года, однако заявление Государственного научного института заставляет меня спешить. Рассматривайте настоящую телеграмму как предварительный заказ на сооружение двенадцатидюймового трубопровода из риарден-металла длиной 600 миль от Колорадо до Канзас-Сити. Подробности отдельно. Эллис Уайэтт».

В другой было написано: «К вопросу о моем заказе. Приступайте. Кен Данаггер».

В качестве пояснения Риарден добавил:

— Он не был готов к немедленному началу работ. Речь идет о вось­ми тысячах тонн риарден-металла. Крепи для угольного рудника.

Они обменялись улыбками. Комментариев не требовалось.

Риарден обратил внимание на руку Дагни, вернувшую ему теле­граммы. В свете лампы кожа руки, лежавшей на краю стола, казалась прозрачной... У нее были руки молодой девушки, с длинными тонки­ми пальцами, которые она на мгновение расслабила, сделав безза­щитными.

— «Литейный завод Стоктон» в Колорадо, — сказала она, — по­обещал мне закончить тот заказ, от которого отказалась «Объединен­ная стрелочно-семафорная компания». Они хотят встретиться с вами относительно поставок металла.

— Они уже были здесь. А как у вас с персоналом?

— Лучшие инженеры Нили остались— именно те, в которых я нуждаюсь. И большинство прорабов и мастеров. С ними особых сложностей не предвидится. В конце концов, от самого Нили было немного толка.

— А как насчет рабочих?

— Предложений больше, чем требуется. Не думаю, что профсоюз станет вмешиваться. Большинство претендентов вписывают в анке­ты подложные имена. Они— члены профсоюза. Работа им нужна отчаянно. Я выставлю на линии легкую охрану, однако особых непри­ятностей не ожидаю.

— А как ведет себя правление вашего братца Джима?

— Всей компанией пишут в газеты заявления о том, что не имеют абсолютно никакого отношения к «Линии Джона Голта» и самым ре­шительным образом осуждают мое начинание. Они согласились на все мои условия.

Напряженные плечи Дагни были чуть отведены назад, словно в го­товности к драке. Такая собранность казалась естественной, в ней читалась не тревога, а восторг; напряженным было и все тело под серым костюмом, растворявшимся в полутьме.

— Эдди Уиллерс приступил к исполнению обязанностей вице-пре­зидента, — добавила она. — В случае необходимости связывайтесь с ним. Сегодня ночью я улетаю в Колорадо.

— Сегодня?

— Да. Надо спешить. Мы потеряли неделю.

— На своем самолете?

— Буду дней через десять. Я намереваюсь возвращаться в Нью - Йорк один-два раза в месяц.

— А где вы там будете жить?

— На стройплощадке. В своем железнодорожном вагоне, то есть в вагоне, который мне одалживает Эдди.

— Это безопасно?

— В каком смысле? — Дагни удивленно усмехнулась. — Ну, Хэнк, вы впервые вспомнили о том, что я не мужчина. Со мной ничего не случится.

Риарден не смотрел на нее; взгляд его был обращен к листку бу­маги с цифрами.

— Мои инженеры подготовили расчет стоимости моста и прибли­зительный график его сооружения. Нам надо все это обсудить.

Он протянул Дагни бумаги. Она приступила к чтению.

Клинышек света лег на ее лицо, подчеркивая четкие очертания жесткого, чувственного рта. Потом она чуть отодвинулась в тень, ос­тавив на свету переносицу и опущенные темные ресницы.

«Разве не о тебе... —думал он. — Разве не о тебе мечтал я с самой первой встречи? О ком же еще? Все эти два года...»

Риарден, не шевелясь, смотрел на Дагни. В ушах его звучали слова, которых он никогда не позволял себе произнести даже в мыслях, сло­ва, которые он ощущал, не позволяя им обрести форму, которые на­деялся уничтожить, не позволяя им прозвучать в собственной голове. И теперь они полились внезапным, ужасавшим своей откровеннос­тью потоком — он словно бы говорил их Дагни...

«С первой же нашей встречи... ни о чем, кроме твоего тела, тво­их губ, твоих глаз, которые будут смотреть на меня, если... В каж-

260

дой сказанной мною фразе, на каждом, таком невинном в твоих гла­зах, совещании, при всей важности обсуждавшихся нами вопросов... Ты ведь доверяла мне, правда? Признать твой дар? Видеть в тебе равного... думать о тебе как о мужчине?.. Неужели, по-твоему, я не представляю, что предал в своей жизни? Ты — единственное яркое событие в ней, единственный человек, которого я уважаю, лучший среди известных мне бизнесменов, мой союзник, мой партнер в отча­янной битве... Низменнейшее среди лселаний — вот мой ответ на то высшее, что я встретил в жизни... Знаешь ли ты, что я собой представляю? Я думал об этом, потому что мое желание немысли­мо. Эта унизительная потребность, которая не должна коснуться тебя... ноя никого не хотел, кроме тебя... я не знал что это такое, пока не увидел тебя. Я думал: только не я, меня этим не сломить... и с тех пор... уже два года... ни мгновения передышки... Знаешь ли ты, что это такое — хотеть? Неугодно ли тебе послушать, что я думал, глядя на тебя... лежа ночью без сна... узнавая твой голос в телефонной трубке, а потом, на работе, не умея прогнать его прочь?.. Низвести тебя до того, чего ты не можешь принять, и знать, что это я виноват в этом. Низвести тебя до плоти, дать тебе животное наслаждение, видеть, как ты. нуждаешься в нем, ви­деть, как ты просишь его у меня, видеть удивительный дух скован­ным непристойной потребностью. Видеть тебя такой, какая ты есть, чистой, гордой, сильной, противостоящей миру, а потом ви­деть тебя в своей постели, покорной любой моей позорной прихоти, любому действию, которое я могу совершить, единственно для того, чтобы полюбоваться твоим бесчестьем, и которому ты покоришь­ся ради невыразимого удовольствия... Я хочу тебя— и проклинаю себя за это!..»

Дагни читала бумаги, откинувшись в полумраке — отблески пла­мени раскаленного металла ложились на ее волосы, перебегали на плечо, вниз по руке, к оголенной коже запястья.

«...Знаешьли ты, о чем я думаю прямо сейчас?..

Твой серый костюм, расстегнутый воротничок... ты такая мо­лодая, строгая, такая уверенная в себе... А если бы я сейчас обнял тебя, бросился на пол в этом официальном костюме, если бы задрал твою юбку...»

Дагни посмотрела на него. Риарден сидел, уткнувшись носом в разложенные на столе документы.

После небольшой паузы он произнес:

— Подлинная стоимость моста оказалась ниже нашей предвари­тельной оценки. Учтите, что прочность сооружения позволяет по прошествии нескольких лет добавить вторую колею, которая, помо -

ему мнению, очень скоро понадобится этому району страны. Если распределить стоимость на период в...

Риарден говорил, и в свете лампы Дагни разглядывала его лицо, вырисовывавшееся на фоне царившего в кабинете мрака. Лампа была закрыта от ее взгляда, и ей казалось, что это его лицо освещает ле­жавшие на столе бумаги. «Его лицо, —думала она, — и эта холодная, полная света ясность голоса, ума, стремление к единственной цели. Лицо его подобно словам —единая тема, словно упорный взгляд глаз, пронизывает, проходит по впалым щекам, до чуть презрительных, обращенных вверх уголков рта, линией беспощадного аскетизма».

День начался с несчастья: товарный состав «Атлантик Саусерн» лоб в лоб столкнулся с пассажирским поездом в штате Нью-Мексико на резком повороте в горах, груженые вагоны разбросало по склону. В вагонах находилось пять тысяч тонн меди, отправленной из рудника в Аризоне на предприятие Риардена. Он лично звонил генеральному менеджеру «Атлантик Саусерн», однако добился только такого ответа: «Господи, мистер Риарден, ну как мы можем это сказать? Кто вообще может знать, сколько мы будем исправлять последствия крушения? Худшего у нас, кажется, не было... не знаю, мистер Риарден. В этом районе нет других линий. Рельсы сорваны на протяжении двенадцати сотен футов. Был обвал. Наш ремонтный поезд не может пройти сквозь него. Я не знаю, поставим ли мы эти грузовые вагоны на рельсы, и ког­да это будет сделано. Раньше чем через две недели обещать не могу... За три дня? Это немыслимо, мистер Риарден!.. Но мы не можем этого сделать!.. Но вы же можете сказать своим клиентам, что такова воля Божия! Но ведь можно и опоздать с выполнением! В подобном случае никто вас не осудит!»

За следующие два часа с помощью секретаря и двоих молодых инженеров из его Транспортного отдела, карты дорог и телефонно­го аппарата, Риарден отправил к месту аварии армаду грузовиков и состав пустых вагонов, который должен был ожидать их на бли­жайшей станции «Атлантик Саусерн». Состав одолжили у «Таггерт Трансконтинентал». Грузовики собирали по трем штатам: Нью - Мексико, Аризоне и Колорадо. Инженеры Риардена обзвонили част­ных владельцев грузовых машин и пресекли все возражения пред­ложенными деньгами.

Это была третья ожидавшаяся Риарденом партия меди; две пре­дыдущие доставлены не были: одна из компаний закрылась, другая ссылалась на независящие от нее обстоятельства.

Риарден урегулировал дело, не прерывая приема посетителей, не повышая голоса, не обнаруживая признаков напряжения, неуверен-

262

ности или смятения; он действовал с безошибочной точностью офи­цера, попавшего вместе со своим подразделением под внезапный огонь, — и Г вен Айвз, его секретарь, действовала как самый невозму­тимый его помощник. Ей было уже под тридцать, и приятное, гармо­ничное лицо этой девушки чем-то напоминало безупречный образчик оборудования кабинета; она являлась одним из самых компетентных работников, и ее манера исполнять свои обязанности предполагала такую рациональную чистоту, что превращала любые проявленные на службе эмоции в непростительное нарушение морали.

Когда ситуация выправилась, она ограничилась единственным комментарием:

— Мистер Риарден, по-моему, мы должны попросить всех наших клиентов производить перевозки через «Таггерт Трансконтинентал».

— Я тоже подумываю об этом, — ответил Риарден и добавил: — Те­леграфируйте Флемингу в Колорадо. Скажите ему, что я участвую в опционе на этот медный рудник.

Риарден вернулся за свой стол; он разговаривал со своим управляю­щим по одному телефону и коммерческим директором — по другому, сверяя даты и имеющиеся в наличии тонны руды, —нельзя было поз­волить случаю или чужой небрежности устроить задержку в работе печей даже на час. Шла плавка металла последних рельсов для «Линии Джона Голта», когда раздался звонок и голос мисс Айвз оповестил Риардена о том, что в приемной дожидается его мать, настаивающая на немедленной встрече с сыном.

Риарден требовал от своих родных, чтобы они никогда не явля­лись на завод без предварительного уведомления. Он был рад тому, что его предприятие было им ненавистно и они редко появлялись в его кабинете. И в данный момент он чувствовал сильнейшее жела­ние выставить мать с территории, которую привык считать своей и только своей. Однако, сделав над собой усилие, большее, чем потре­бовалось ему на разрешение кризиса, вызванного катастрофой, он негромко ответил:

— Хорошо. Пусть войдет.

Матушка явилась в его кабинет в полной боевой готовности. Она огляделась вокруг так, словно бы понимала, что именно означает для него это помещение, и весьма сожалела о том, что в жизни его есть нечто более важное, чем ее собственная персона. Она долго ерзала в кресле, старательно пристраивая и перекладывая сумочку и пер­чатки, и при этом жужжала:

— Хороши это порядочки, когда родной матери приходится ожи­дать в приемной и спрашивать у какой-то стенографистки разреше­ния увидеть собственного сына, который...

— Мама, у тебя важное дело? У меня сегодня нет ни минуты.

— Проблемы существуют не только у тебя. Конечно, у меня важ­ное дело. Стала бы я ехать в такую даль, если бы оно не было важ­ным?

— Ив чем же оно заключается?

— Речь идет о Филиппе.

-Да?

— Филипп несчастен.

— Вот как?

— Он считает неправильным жить на твою милостыню и подачки, не имея за душой самостоятельно заработанного доллара.

—Хорошо! —проговорил Риарден с удивленной улыбкой. —Я все ожидал, что он, наконец, поймет это.

— Чувствительному человеку неприятно находиться в таком по­ложении.

— Безусловно.

— Рада слышать, что ты согласен со мной. Поэтому ты можешь сделать вот что: предоставить ему работу.

— Что... что?

— Ты должен предоставить ему работу у себя на заводе — конеч­но, чистую, хорошую, за письменным столом и с собственным каби­нетом, при хорошем жалованье, подальше от твоих рабочих и воню­чих печей.

Риарден понимал, что слышит эти слова собственными ушами, однако не мог поверить им.

— Мама, ты это серьезно?

— Безусловно. Мне известно, что именно этого он и хочет, только слишком горд, чтобы просить. Но если ты предложишь сам, причем так, как будто хочешь, чтобы он сделал тебе одолжение... тогда, я знаю, он с радостью согласится. Вот почему я должна была приехать к тебе сюда, чтобы он не догадался о моих намерениях.

Подобные вещи просто не укладывались в саму природу сознания Риардена. Мысли его сводились к одной-единственной, настолько очевидной, что не было понятно, как чьи-то глаза могут не заметить ее. Мысль вырвалась наружу в наивном восклицании:

— Но он ничего не понимает в сталеплавильном деле!

— А зачем ему это? Ему нужна просто работа.

— Но он не справится со своими обязанностями.

— Ему нужно добиться уверенности в себе и ощутить собственную значимость.

— Но от него не будет никакого толка.

— Он должен чувствовать себя необходимым.

264

— Здесь? Зачем он вообще может мне понадобиться?

— Ты же нанимаешь уйму всяких людей.

— Я нанимаю работников. Что может предложить мне он?

— Он ведь твой брат, правда?

— Какое это имеет отношение к делу?

Теперь уже она в свой черед онемела от потрясения. Какое-то мгновение мать и сын смотрели друг на друга, словно разделенные межпланетным расстоянием.

— Он твой брат, — повторила она голосом граммофонной записи магическую формулу, в которой не могла допустить ни малейшего сомнения. —Ему необходимо положение. Ему нужно жалованье, что­бы он воспринимал получаемые им деньги как положенные ему, а не как подаяние.

— Как положенные ему? Но он не принесет мне и пятицентовой монеты.

— И ты думаешь в первую очередь об этом? О собственной выго­де? Я прошу тебя помочь брату, а ты прикидываешь, как заработать на нем, и не намереваешься помогать ему, если это не принесет тебе дохода... так?

Заметив выражение его глаз, она отвернулась и поспешно загово­рила, возвысив голос.

— Да, конечно, ты помогаешь ему — как любому уличному по­прошайке. Материальная помошь — вот что ты знаешь и понимаешь. А думал ли ты когда-нибудь о его духовных потребностях и о том, как влияет его положение на уважение к самому себе? Он не хочет жить, как нищий. Он хочет быть независимым от тебя.

— Получая от меня в виде жалованья деньги, не заработанные собственным трудом, он не добьется независимости.

— Ты этого не заметишь. Тебя окружает достаточно людей, зара­батывающих для тебя деньги.

— Итак, ты просишь меня помочь инсценировать жульничество подобного рода?

— Не надо пользоваться такими словами.

— Если это не жульничество, то что же?

— Вот поэтому-то я и не могу разговаривать с тобой — потому что в тебе нет ничего человеческого. У тебя нет жалости, нет симпатии к родному брату, нет сочувствия к его переживаниям.

— Так это жульничество или нет?

— У тебя нет милосердия ни к кому.

— Неужели ты считаешь подобный обман справедливым?

— Ты самый аморальный среди всех людей на свете — тебя инте­ресует только справедливость! В тебе нет ни капли любви!

Он встал, резким и решительным движением давая понять, что разговор закончен и посетительнице давно пора удалиться:

— Мама, я руковожу сталелитейным заводом, а не борделем.

— Генри! — негодование было вызвано только грубым словом, и ничем иным.

— И более не говори мне о работе для Филиппа. Я не поставлю его даже сбивать окалину. Я не пущу его на свой завод. И я хочу, чтобы ты поняла это раз и навсегда. Можешь пытаться помочь ему всеми угодными тебе средствами, только не надо пытаться использовать для этого мой завод.

Морщины на ее мягком подбородке собрались в некое подобие насмешки:

— И что же такое, этот твой завод — храм, что ли?

—А что... пожалуй, да, — проговорил негромко Риарден, удивив­шись тому, что такая мысль еще не приходила ему в голову.

— Ты когда-нибудь думаешь о людях и о собственных моральных обязательствах перед ними?

— Я не знаю, что тебе угодно называть моралью. Да, я не думаю о людях. Только если я предоставлю место Филиппу, то не смогу пос­мотреть в глаза любому нормальному специалисту, нуждающемуся в работе и заслуживающему ее.

Мать Риардена встала. Втянув голову в плечи, с праведной горе­чью в голосе она обрушила на стройную статную фигуру сына по­следние аргументы:

— Причина всему этому лежит в твоей жестокости, в твоем низменном эгоизме. Если бы ты любил своего брата, то предоста­вил бы ему работу, которой он не заслуживает. Да, да, именно по­тому, что он не заслуживает ее, — в этом проявилась бы истинная любовь и братские чувства. Зачем тогда нужна любовь? Если че­ловек достоин своей работы, нет никакой добродетели в том, что­бы ее ему дать. Добродетель — это когда тебе дают незаслуженное тобой.

Риарден смотрел на мать, как дитя на невиданное кошмарное ви­дение, когда лишь неверие собственным глазам не позволяет поко­риться ужасу.

—Мама, —проговорил он неторопливо, —ты сама не ведаешь, что говоришь. Я никогда не сумею презирать тебя в достаточной мере, чтобы поверить в то, что ты действительно так считаешь.

Выражение на лице матери озадачило его более всего остального: к читавшемуся на нем поражению примешивалась странная, лукавая и циничная хитрость, словно бы осенившая ее на мгновение мирская мудрость смеялась над его невинностью.

266

Взгляд этот застыл в памяти Риардена как памятная отметка, ука­зывающая на то, что он столкнулся с непонятным фактом, над кото­рым еще следовало поразмыслить.

Однако Риарден не мог позволить себе отвлечься, не мог прину­дить свой ум счесть этот факт достойным раздумий, не мог отыскать к нему никаких ключей, кроме непонятного смятения и отвращения, да и времени у него не было, он уже смотрел на следующего посети­теля, сидевшего перед его столом, и слушал мольбу о помощи в смер­тельной опасности.

Человек этот не излагал свое дело подобным образом, однако Ри­арден понимал, что речь идет о жизни и смерти. Но на словах этот посетитель просил только пятьсот тонн стали.

Он — мистер Уард — возглавлял компанию «Комбайны Уарда» из Миннесоты.

Ничем непримечательная компания обладала безупречной репу­тацией и принадлежала к тому типу предприятий, которые редко вырастают в крупную компанию, но никогда не разоряются. Мистер Уард был представителем четвертого поколения семьи, владевшей компанией и руководившей ею в меру тех способностей, которыми были наделены ее члены.

Это был мужчина, которому перевалило за пятьдесят, с широким флегматичным лицом. Одного взгляда на него было достаточно, что­бы понять: человек этот считаетлюбое открытое проявление своего страдания столь же непристойным, как и появление нагишом на публике. В сухой, деловой манере он объяснил, что всегда имел дело — как и его отец — с одной из небольших сталелитейных ком­паний, которая теперь оказалась поглощенной «Ассошиэйтед Стил» Оррена Бойля. Последней заказанной партии металла он ждал уже целый год и потратил последний месяц на попытки попасть на при­ем к Риардену.

— Я понимаю, что ваше предприятие работает с предельной на­грузкой, мистер Риарден, — сказал Уард. —Я знаю, что вы не в состо­янии думать о новых заказах, когда вашим крупнейшим и старым заказчикам приходится дожидаться своей очереди у единственного пристойного — то есть надежного — поставщика стали, оставшегося во всей стране. Я не знаю, что может сподвигнуть вас сделать для меня исключение. Но мне не остается ничего другого, разве что на­всегда закрыть ворота своего завода, а я... — тут голос его чуть дрог­нул,— ...не могу представить себе, как это сделать... пока еще... поэтому я решил переговорить с вами, невзирая на то, что у меня почти нет никаких шансов... тем не менее я должен был испробовать все возможности.

Такой язык Риардену был понятен.

— Мне бы хотелось помочь вам, — проговорил он, — но вы выбра­ли наихудшее время для просьб, поскольку я выполняю очень боль­шой, особый заказ, имеющий для меня несомненный приоритет.

— Я знаю. Но может быть, вы выслушаете меня, мистер Риарден?

— Конечно.

— Если дело в деньгах, я заплачу столько, сколько вы запросите. Если я могу заинтересовать вас таким образом, что ж, возьмите с ме­ня столько, сколько посчитаете нужным, возьмите двойную цену, только дайте мне сталь. В этом годуя могу продавать свои комбайны в убыток себе, чтобы только не закрывать завод. Мне хватит имею­щихся средств, чтобы торговать в убыток пару лет, если это окажется необходимым, потому что, как я полагаю, дела не могут оставаться в подобном состоянии слишком долгое время, они должны пойти на поправку, должны наладиться, иначе... — не договорив, Уард твер­дым тоном заявил: — Они не могут не исправиться.

— Не могут, — согласился Риарден.

Мысль о «Линии Джона Голта» не оставляла его — как созвучие слов, внушающее лишь уверенность. Строительство дороги продви­галось вперед. Нападки на его металл прекратились. Ему казалось, что, разделенные многомильным расстоянием, он и Дагни Таггерт видят ныне новый горизонт, не имеющий препятствий, чтобы закон­чить работу. «Они оставят нас в покое», — думал он. Слова эти звуча­ли боевым гимном: нас оставят в покое.

— Производительность моего завода составляет тысячу ком­байнов в год, — продолжил мистер Уард. — В прошлом году мы выпустили три сотни. Я собирал сталь по распродажам банкротов, выпрашивал по нескольку тонн в крупных компаниях, просто рыс­кал по самым неожиданным местам, как мусорщик... ну, не буду докучать вам этим рассказом, только признаюсь, что никогда не думал дожить до того времени, когда мне придется вести дела по­добным образом. И все это время мистер Оррен Бойль клялся и божился, что поставит мне сталь на будущей неделе. Однако все, что ему удавалось прокатать, по никому не известным причинам отправлялось к его новым клиентам... я, правда, слышал шепоток, что все эти люди пользуются некоторым политическим влиянием. А теперь я просто не в состоянии пробиться к мистеру Бойлю. Он уже целый месяц сидит в Вашингтоне. И вся его контора дружно твердит мне, что не в силах ничем помочь, потому что у них нет руды.

— Не стоит тратить на них время, — фыркнул Риарден. — от этой компании ничего не добьешься.

268

— Понимаете, мистер Риарден, — сказал Уард тоном, полным не­доверия к собственному открытию, —по-моему, есть что-то нечистое в том, как мистер Бойль ведет свое дело. Я не понимаю, чего ему нужно. Половина его печей простаивает, однако в прошлом месяце об «Ассошиэйтед Стил» писали во всех газетах. И вы думаете о том, сколько они выпустили стали? Нет, там говорилось о тех домах, ко­торые мистер Бойль только что построил для своих рабочих. На про­шлой неделе в кино показывали цветной киножурнал о том, как мис­тер Бойль послал своих представителей во все институты показывать, как разливают сталь и какую роль этот металл играет в жизни чело­века. Кроме того, мистер Бойль обзавелся радиопрограммой, на ко­торой постоянно идут разговоры о том, насколько сталелитейная промышленность важна для страны... они все твердят, что мы долж­ны сохранить ее целиком. Я не понимаю, что он хочет сказать этим словом... целиком?

— А я понимаю. Не думайте об этом. Ему не удастся.

— Знаете ли, мистер Риарден, мне не нравятся люди, которые по­стоянно уверяют нас в том, что делают все ради блага ближних и дальних. Это совсем не так, и мне не кажется, что подобная идея вер­на, даже если бы они не лгали. И поэтому я скажу, что сталь мне нуж­на для того, чтобы спасти собственное дело. Потому что оно мое. Потому что, если мне придется закрыть его... впрочем, в наши дни этим никого не проймешь.

— Я понимаю вас.

— Да... Да, вы должны это понимать... И меня в первую очередь заботит этот факт. Но, кроме того, у меня есть и свои клиенты. Они много лет работали со мной. Они рассчитывают на меня. Ведь в наши дни практически невозможно достать любую машину. Сами понимае­те, что случится там, в Миннесоте, когда у фермеров не будет инстру­ментов, когда машины станут ломаться посреди уборочной кампании, когда исчезнут запасные части, не будет новых комбайнов... ничего не будет, кроме цветной хроники мистера Оррена Бойля... Ладно... Кроме того, на меня работают люди. Причем некоторые работали еще у мое­го отца. Им не найти себе другого места. Во всяком случае, сейчас.

«Невозможно, — подумал Риарден, — выжать дополнительное количество стали, если каждая печь, каждый час ее работы и каждая тонна стали расписаны наперед на шесть месяцев д<ш срочных зака­зов. Однако... “Линия Джона Голта”», — напомнил он себе. Если он сумеет закончить ее, то сможет сделать все, что угодно... Он едва ли не ощущал в себе желание немедленно взяться за разрешение еще десятка проблем. Ему казалось, что в этом мире для него нет ничего невозможного.

— Вот что, — произнес он, протягивая руку к телефонной труб­ке, — позвольте мне связаться со своим управляющим и узнать, какие заказы мы выполняем в ближайшие несколько недель. Быть может, мы сумеем занять по нескольку тонн металла от разных заказов и...

Мистер Уард торопливо отвернулся, однако Риарден успел заме­тить выражение его лица. «Как много значит для этого человека такая малость с моей стороны», — подумал Риарден.

Он поднял трубку, но тут же выронил ее, потому что дверь каби­нета распахнулась., и в нее влетела Гвен Айвз.

Подобное нарушение порядка со стороны мисс Айвз казалось не­мыслимым, как и непривычная буря чувств на ее обыкновенно спо­койном лице, как и ничего не видящий взгляд, как и вдруг сделавшая­ся неуверенной походка. Она пролепетала:

— Простите меня за вторжение, мистер Риарден, — и он понял, что она не видит кабинета, не видит мистера Уарда, не видит ниче­го, кроме него. — Я подумала, что должна сообщить вам о том, что законодательные власти только что приняли Закон справедливой доли.

Глядя на Риардена, невозмутимый мистер Уард воскликнул:

— О боже, нет! Нет, только не это!

Риарден вскочил на ноги и замер, неестественно согнувшись, вы­ставив одно плечо вперед. Пауза затянулась только на мгновение. Потом он огляделся и, словно зрение только что вернулось к нему, произнес:

— Простите меня, —охватив взглядом сразу мисс Айвз и мистера Уарда, и опустился обратно в кресло.

— Но нас ведь не информировали о том, что закон вынесен на голосование, так ведь? — спросил он сухим, полностью контролиру­емым тоном.

— Нет, мистер Риарден. Ход был сделан неожиданно, и на голосо­вание ушло всего сорок пять минут.

— Это вам Моуч сообщил?

— Нет, мистер Риарден, — она подчеркнула голосом отрица­ние. — Это сделал посыльный с пятого этажа, прибежавший, что­бы сообщить мне о том, что минуту назад услышал это по радио. Я позвонила в газеты, желая получить подтверждение. Я попыта­лась дозвониться в Вашингтон до мистера Моуча, но его кабинет не отвечает.

— Когда он в последний раз давал о себе знать?

— Десять дней назад, мистер Риарден.

— Хорошо. Благодарю вас, Гвен. Постарайтесь дозвониться до него.

270

— Да, мистер Риарден.

Она вышла. Мистер Уард был уже на ногах со шляпой в руках. Он пробормотал:

— Полагаю, что мне лучше...

— Сядьте! — рявкнул Риарден.

Мистер Уард уныло повиновался.

— Мы, кажется, не закончили наше дело? — проговорил Риарден. Мистер Уард не смог бы охарактеризовать чувство, искажавшее сей­час рот Риардена. — Мистер Уард, и за что же эти грязные ублюдки так ненавидят нас? Ах да, за девиз «Бизнес — прежде всего». Ну что ж, бизнес — прежде всего, мистер Уард!

Подняв телефонную трубку, он попросил соединить его с управ­ляющим.

— Привет, Пит... Что?.. Да, я слышал. Оставь. Поговорим об этом потом. А сейчас я хочу знать, не сможешь ли ты выделить мне сверх плана пятьсот тонн стали в ближайшие несколько недель?.. Да, я знаю... понимаю, что это сложно... назови мне даты и цифры. — Он слушал, торопливо делая пометки на листке бумаги. Сказав, нако­нец: — Хорошо. Спасибо тебе, — Риарден повесил трубку.

Несколько мгновений он изучал цифры, а потом принялся подсчи­тывать на краешке листка. Подняв голову, он произнес:

— Вот так, мистер Уард. Вы получите свою сталь через десять дней.

Когда мистер Уард удалился, Риарден вышел в приемную.

Обратившись к мисс Айвз, он сказал ровным голосом:

— Дайте телеграмму Флемингу в Колорадо. Он поймет, почему мне пришлось отказаться от этого приобретения.

Не глядя на него, та склонила голову в знак повиновения.

Риарден повернулся к следующему посетителю и, жестом пригла­шая в кабинет, промолвил:

— Здравствуйте. Входите.

Обмозгую все позже, подумай он; человек идет вперед, совершая шаг за шагом, и он не должен останавливаться. На какое-то мгно­вение в сознании его с неестественной ясностью, с жестокой про­стотой, едва ли не облегчавшей положение, осталась одна мысль: это не должно остановить меня. Фраза эта висела в мозгу, не имея прошлого и будущего. Он не думал о том, что именно не должно остановить его или почему эти слова превратились в столь крити­ческий абсолют. Она полностью завладела его сознанием, Риардену же оставалось только повиноваться. И он продолжил свое движение, делая шаг за шагом. Запланированные на день посетители один за другим сменяли друг друга.

Было уже поздно, когда последний посетитель покинул его каби­нет, и Риарден снова вышел в приемную. Его люди уже разошлись по домам. Лишь мисс Айвз сидела за своим столом в опустевшем поме­щении. Она сидела с прямой спиной, стиснутые ладони лежали на коленях. Она держала голову прямо, не позволяя ей опуститься, лицо ее словно окаменело. По щекам бежали слезы — против воли, без­звучно, вопреки всем усилиям.

Заметив его, она произнесла сухо и виновато «простите-меня-мис - тер-Риарден», даже не попытавшись скрыть своего лица.

Приблизившись к ней, он негромко сказал:

— Благодарю вас.

Удивленная Гвен повернулась к нему.

Риарден улыбнулся:

— Вам не кажется, что вы недооцениваете меня, Гвен? Что меня еще рано оплакивать?

— Я могла бы примириться со всем остальным, — прошептала она, указывая належавшие перед ней газеты, — но они называют это победой антижадности.

Риарден расхохотался:

—Я понимаю, что подобное насилие над английским языком мо­жет разъярить кого угодно. Но есть ли что-то еще?

Она снова посмотрела на него, уже более спокойно. Тот, кого она не могла защитить, был для нее единственной точкой опоры в распа­давшемся вокруг мире.

Риарден ласково провел рукой по ее волосам; подобные наруше­ния делового этикета не были в его стиле: он просто молча признавал то, над чем нельзя было смеяться:

— Идите домой, Гвен. Сегодня вы больше мне не понадобитесь. Я сам намереваюсь вот-вот отправиться к себе. Нет, я не хочу, чтобы вы меня ждали.

Было уже за полночь, когда, все еще сидя за столом над чертежа­ми моста для «Линии Джона Голта», он вдруг бросил работу, поко­рившись внезапному уколу чувств, которых он не мог более избе­гать, как если бы прекратилось действие какой-то анестезии. Плечи его опустились; сопротивляясь накатившей слабости, Риарден при­валился грудью к столу, стараясь удержать над ним голову — так, словно только это отделяло его от капитуляции. Замерев на несколь­ко мгновений, он не ощущал ничего, кроме боли, обжигающей боли, не знающей ни предела, ни пошады... муки, одолевшей душу, тело, разум.

Впрочем, скоро все закончилось. Он поднял голову и сел прямо, чуть откинувшись назад на спинку своего кресла. Теперь Риарден

272

понимал, что весь день интуитивно старался отсрочить это мгнове­ние, но отнюдь не из нерешительности: он даже не думал о нем, ведь думать было попросту не о чем.

Мысль — напомнил он себе — есть оружие, которое используют для действия. Но действия были невозможны. Мысль — это средство выбора. Но никакого выбора ему не оставили. Мысль устанавливает цель, равно как и способ достижения ее. И сейчас, когда, кусок за куском, из него вырывали саму жизнь, он не мог протестовать, не мог найти цели, способа, защиты...

Риарден был подавлен и растерян. Он впервые понял, что никогда не знал страха, так как в любом несчастье прибегал ко всесильному средству — способности действовать. Нет, думал он, речь вдет не об уверенности в победе (кто может быть уверен в ней до конца?), прос­то о возможности действовать, кроме которой не нужно ничего другого. И теперь он испытывал, впервые за всю свою жизнь, истин­ный ужас, самую суть его: его разоряли, предварительно связав ему руки за спиной.

Что ж, сказал он себе, надо идти со связанными руками. Идти, даже в оковах. Иди вперед. Это не должно остановить тебя... Но другой голос напоминал о вещах, о которых он не желал даже слы­шать, которые гнал от себя, протестуя: «Зачем тебе все это нужно... какая от этого польза... чего ради?., наплюй!»

Но он не мог этого сделать. Сидя над чертежами моста для «Линии Джона Голта», он прислушивался к внутреннему голосу, подсовы­вавшему ему то звуковые, то зрительные образы: решение было при­нято без него... его не позвали, его не спросили, не дали ему выска­заться... они не дали себе труда даже известить его — сказать, что отсекли от него целую часть жизни, и что теперь он должен передви­гаться, подобно калеке... Из всех заинтересованных лиц— кем бы они ни были и какие бы цели ни ставили, — не учли мнения лишь его одного.

Вывеска из далекого прошлого оповещала: Руда Риардена. Она висела над длинными штабелями черного металла... над годами и ночами... над часами, отсчитывающими капли его крови... которую он отдавал охотно, с восторгом, расплачиваясь за тот далекий день и вывеску над дорогой... расплачиваясь своим усердием, силами, разу­мом, надеждами.

И все это разрушено по прихоти каких-то людей, которые просто сели и проголосовали... кто знает, чьим интересам повинуясь?.. И ко­му ведомо, чья воля наделила их властью?.. Какие ими двигали мо­тивы... Что знали они?.. Кто из них смог бы без посторонней помощи извлечь из земли просто глыбу руды?.. А теперь он разорен по воле тех, кого он никогда в жизни не видел, тех, кто в жизни не видел этих штабелей металлических слитков... разорен, потому что они так ре­шили. По какому праву?

Риарден тряхнул головой. Есть вещи, над которыми лучше не за­думываться. Зло непристойно в своем обличье, и вид его оскверняет. Есть предел тому, что может видеть человек. И он не должен думать о нем, не должен вглядываться внутрь, не должен докапываться до корней.

На него снизошли спокойствие и пустота; он напомнил себе, что завтра будет в полном порядке. Он простит себе проявленную ночью слабость — слезы позволительны лишь на похоронах — и научится жить с открытой раной, то есть с изувеченной фабрикой.

Риарден встал и подошел к окну. Завод казался пустым и тихим; над черными трубами угадывались красноватые отблески, длин­ные струи пара соседствовали с диагональными сетками мостовых кранов.

Его терзало отчаянное одиночество, какого он еще никогда не знал в своей жизни.

Он подумал, что Г вен Айвз и мистер Уард обращаются к нему за надеждой, утешением, за новой отвагой. А у кого мог почерпнуть все эти добродетели он? Сегодня они были необходимы ему самому как воздух. Он пожалел, что у него нет друга, которому можно было бы доверить свои страдания, не ища при этом у него защиты, на которого можно было опереться в любой момент, просто сказать: «Я так устал» — и обрести мгновение отдыха. Так кого же сейчас из всех на свете он хотел бы увидеть рядом с собой? Шокирующий своей откровенностью ответ немедленно прозвучал в его мозгу: Франсиско дАнкония.

Гневный смешок вернул его к делам. Сама абсурдность ситуации заставила его успокоиться: так бывает со всяким, подумал Риарден, кто позволяет себе излишне расслабиться.

Стоя у окна, он попытался прогнать из головы все мысли. Однако слова возвращались к нему: Руда Риардена... Уголь Риардена... Сталь Риардена... Риарден-металл... Зачем? Зачем он делал все это? Зачем он хочет делать что-то еще?..

Первый день на ступенях рудничного разреза... День был ветре­ный, он стоял тогда и рассматривал руины сталелитейного завода... А потом — другой день, когда он стоял возле этого окна и старался представить себе мост, способный принять невероятную нагрузку на несколько металлических балок, если соединить их аркой, если по­ставить диагональную связку с изогнутыми...

Риарден замер на месте. В тот день ему не пришло в голову соеди­нить связку балок с аркой.

274

И уже в следующее мгновение он оказался за столом и, став на одно колено, согнулся над ним; не имея времени сесть, он рисовал прямые и кривые линии, чертил треугольники, торопливо вычислял — на синь­ках чертежей, прямо на пресс-папье, на чьих-то письмах.

Спустя час он уже звонил по междугородному, ждал, пока зазво­нит телефон возле постели в железнодорожном вагоне, говорил, поч­ти кричал:

— Дагни! Я насчет нашего моста... выбрось в корзину все черте­жи, которые я прислал вам... Что?.. Ах, это? Пошли их к черту! Неза­чем обращать внимания на грабителей и их законы! Забудь о них! Дагни, что они нам с тобой! Послушай, помнишь балку, которую ты назвала «балкой Риардена» и так ею восхищалась? Она не стоит и ло­маного гроша. Я придумал балку, которая превосходит все, когда - либо существовавшее! Твой мост выдержит четыре поезда сразу, простоит три сотни лет и обойдется тебе дешевле водопроводной тру­бы. Уже через два дня я пришлю новые чертежи, но вот, не удержался, решил сообщить прямо сейчас. Все просто, надо соединить арки в пу­чок. Если связать их диагональной оплеткой... Что?.. Не слышу... Ты не простудилась?.. За что ты меня благодаришь? Подожди, сейчас я все объясню...