бирайтесь к черту с моего пути!

Доктор Роберт Стэдлер услышал это по радио в своей маши­не. Он не понял, откуда начал исходить следующий звук— отчасти восклицание, отчасти вопль, отчасти смех, но услышал щелчок, оборвавший его. Радио умолкло. Из отеля «Уэйн-Фолкленд» не раз­давалось ни звука.

Он торопливо вертел то одну, то другую ручку под светящейся шкалой приемника. Из него ничего не слышалось: ни объяснений, ни ссылок на технические неполадки, ни скрывающей молчание му­зыки. Все станции прекратили вещание.

Стэдлер вздрогнул, крепко сжал руль, подался вперед, будто жокей в конце скачки, и нажал на педаль акселератора. Небольшой участок дороги перед ним будто подскакивал в свете фар. За этой освещенной полосой не было ничего, кроме пустоты прерий Айовы.

Стэдлер не знал, почему слушал эту радиопередачу, не знал, поче­му дрожит теперь. Он издал отрывистый смешок, который, однако, прозвучал злобным рыком, обращенным то ли к приемнику, толи к тем, кто находился в городе, то ли к небу.

Он наблюдал за редкими столбами с номерами шоссе. Пользовать­ся картой ему не требовалось: уже четыре дня эта карта была отпе­чатана в его мозгу, словно выжженная кислотой. «Им не отнять ее у меня, — подумал он, — им меня не остановить». У него было такое ощущение, что его преследуют, однако позади на много миль ничего не было, кроме двух красных огней на задней части машины, они походили на маленькие сигналы опасности, несущиеся сквозь темно­ту равнин Айовы.

Причиной, заставившей его пуститься в путь, было то, что он не мог забыть лицо сидевшего на подоконнике человека и телица, в ко­торые смотрел, когда выбежал из той комнаты. Он кричал тем людям, что не может бороться с Голтом, не смогут и они, что Голт уничтожит их, если они не уничтожат его раньше.

— Не умничай, профессор, —холодно ответил мистер Томпсон. — Ты во все горло орал, что ненавидишь его, но когда дошло до дела, ничем нам не помог. Не знаю, на чьей ты стороне. Если он не сдастся по-хорошему, нам придется прибегнуть к нажиму — взять заложни­ков, которых он не хочет видеть пострадавшими, и ты первый в этом списке, профессор.

— Я? — воскликнул он с ожесточенно-отчаянным смехом, дрожа от ужаса. — Я? Но ведь он осуждает меня больше, чем кого бы то ни было!

— Откуда мне знать? — ответил мистер Томпсон. — Я знаю, что ты был его учителем. И не забывай, ты — единственный, кого он за­хотел видеть.

Стэддер был сам не свой от страха: ему казалось, что его вот-вот раздавят две надвигающиеся стены — у него не было ни единого шан­са, если Голт откажется сдаться, и тем более не было в том случае, если Голт присоединится к этим людям.

Тогда в его мозгу возникло далекое видение: образ дома с грибо­видным куполом посреди айовской равнины. Потом все образы стали сливаться в его сознании. «Проект “Икс”», — подумал он, не понимая, вид этого здания или какого-то господствующего над местностью феодального замка дал ему ощущение времени и мира, в котором он жил... «Я — Роберт Стэдлер, — подумал он, — это моя собственность, этот аппарат появился на свет в результате моих открытий, они ска­зали, что изобрел его я...» «Я покажу им!» — пригрозил он, не зная, имеет ли в виду сидевшего на подоконнике человека или тех других, а, может быть, и все человечество...

Мысли его стали бессвязными, напоминающими плавающие в жидкости щепки: «Захватить контроль... я им покажу!.. Захватить контроль, править... Другого образа жить на земле нет...» Это были единственные слова, обозначавшие его план. Он чувствовал, что остальное ему ясно, ясно в форме неистового чувства, вызывающе кричащего, что ему не нужно это прояснять. Он возьмет контроль над «Проектом “Икс”» и будет править частью страны как своим феодальным владением. Каким образом? Чувство отвечало: «Ка­ким-то». Мотив? Разум упорно твердил, что мотивом является ужас перед бандой мистера Томпсона, что ему небезопасно находиться среди этих людей, что его план является практической необходи­мостью. В глубине сознания его чувство содержало ужас иного рода, утонувший вместе со связями между словами-щепками.

Щепки эти представляли собой единственный компас, направ­лявший ход его мыслей в течение четырех дней и ночей, пока он ехал пустынными шоссе по превращавшейся в хаос местности,

491

пока с хитростью маньяка изобретал способы незаконной покупки бензина, спал урывками в скромных отелях, где назывался вымыш­ленными фамилиями. «Я — Роберт Стэдлер», — вертелось у него в мозгу, а разум повторял это как формулу всевластия. «Захватить контроль», — повторял он, мчась на красный свет ставших ненуж­ными светофоров в полупокинутых городах, по вибрирующей ста­ли моста Таггертов через Миссисипи, мимо редких разрушенных ферм Айовы... «Я им покажу, — грозился он неведомым неприяте­лям, — пусть преследуют, на сей раз они не остановят меня...» Он думал так, хотя его никто никогда не преследовал, никто не пре­следовал и сейчас, кроме задних красных огней машины и гудев­шего в сознании мотива.

Стэдлер посмотрел на умолкший приемник и издал смешок с та­ким чувством, словно погрозил кулаком пространству. «Это я прак­тичен, — подумал он, — у меня нет выбора... нет иного пути... я по­кажу всем этим наглым гангстерам, забывшим, что я— Роберт Стэдлер... Они все погибнут, ая нет!.. Я выживу!... Я одержу побе­ду!... Я им покажу!»

Эти слова были островками твердой земли в его сознании, посре­ди отвратительно безмолвного болота; связи между ними погрузи­лись на дно. Будь слова связными, они образовали бы фразу: «Я по­кажу им, что другого образа жить на земле нет!..»

Вдали показались рассеянные огни казарм, построенных на учас­тке «Проекта “Икс”», теперь называвшегося Хармони-сити. Подъехав поближе, Стэдлер заметил, что на территории «Проекта “Икс”» про­исходит что-то необычное. Проволочное заграждение было разруше­но, часовых у ворот не оказалось. Но какая-то странная деятельность бурлила в темных местах и в свете каких-то колеблющихся прожек­торов: там были бронетранспортеры, бегающие люди, громкие ко­манды и блеск штыков. Его машину никто не остановил. Возле угла лачуги Стэдлер увидел распростертое на земле тело солдата.

«Пьяный», — подумал он, предпочитая так думать и недоумевая, почему не уверен в этом.

Грибовидное строение стояло на холмике перед ним; в узких ок­нах-прорезях был свет, и из-под крыши торчали бесформенные рас­трубы, наведенные в темноту местности. Когда он вылез из машины у входа, путь ему преградил солдат.

Он был в полном вооружении, но без головного убора, мундир сидел на нем мешковато.

— Куда ты, приятель? — спросил он.

— Пропусти меня! — высокомерно приказал Стэдлер.

— Что тебе там делать?

— Я — доктор Роберт Стэдлер.

— А я — Джон Блоу. Я спрашиваю, что тебе там делать? Ты из но­вых или из старых?

— Пропусти, идиот! Я доктор Роберт Стэдлер!

Солдата убедили не фамилия, а тон голоса и форма обращения.

— 14з новых, — сказал он, открыл дверь и крикнул кому-то внутри: — Эй, Мак, позаботься об этом дедуле, узнай, что ему нужно!

В голом, тускло освещенном холле из армированного бетона его встретил похожий на офицера человек, только ворот мундира был расстегнут, из уголка рта бесцеремонно свисала сигарета.

— Ты кто? — рявкнул он, рука его метнулась к кобуре на бедре.

— Доктор Роберт Стэдлер.

Это имя не произвело впечатления.

— Кто дал тебе разрешение войти сюда?

— Мне разрешения не нужно.

Это как будто произвело впечатление; он вынул изо рта сига­рету.

— Кто посылал за тобой? — спросил он немного неуверенно.

— Мне нужно поговорить с комендантом! — раздраженно потре­бовал Стэдлер.

— С комендантом? Опоздал, приятель.

— Тогда с главным инженером!

— С главным... а, с Уилли? Уилли — молодчина, один из нас, но сейчас он на задании.

В холле были и другие люди, они слушали с настороженным лю­бопытством. Офицер поманил к себе одного из них, небритого штат­ского с накинутым на плечи старым пальто.

— Что тебе нужно? — резко спросил он Стэддера.

— Кто-нибудь скажет мне, где находятся джентльмены из научно­го персонала? — спросил доктор Стэдлер любезно-властным тоном приказа.

Офицер и штатский переглянулись, словно этот вопрос был здесь неуместен.

— Вы из Вашингтона? — с подозрением спросил штатский.

— Нет. Вы должны понять, что я порвал с этой вашингтонской бандой.

— Вот как? — штатский, казалось, был доволен. — В таком случае вы — друг народа?

— Должен сказать, я лучший друг, какой только был у народа. Я — тот, кто дал ему все это.

И повел рукой вокруг.

493

— Вот как? — почтительно произнес штатский. — Вы— один из тех, кто заключил сделку с боссом?

— Босс с этой минуты здесь я.

Офицер со штатским переглянулись и отступили на несколько ша­гов. Офицер спросил:

— Вы сказали, ваша фамилия Стэдаер?

— Я — Роберт Стэддер. И если не знаете, что это значит, то скоро узнаете!

— Прошу вас, сэр, следовать за мной, — неуверенно-вежливо ска­зал офицер.

То, что происходил о дальше, Стэдлеру было непонятно, его разум отказывался признавать реальность того, что он видел. В тускло ос­вещенных, пришедших в беспорядок кабинетах двигались какие-то люди, у всех на бедрах было слишком много пистолетов, ему задава­ли бессмысленные вопросы резкими голосами, в которых слышались то наглость, то страх.

Стэдлер не знал, пытался ли кто-нибудь дать ему объяснение; он не слушал; не мог допустить, чтобы это было правдой. Он повторял тоном феодального владыки: «Теперь босс здесь я... я отдаю прика­зания... я приехал, чтобы взять власть... я владелец этого места... я — доктор Роберт Стэдлер, и если вы не знаете этого имени, вам здесь нечего делать, чертовы идиоты! Вы сами погубите себя, если таков уровень ваших знаний! Прошли вы школьный курс физики? Похоже, никто из вас вообще не учился в школе! Что вы здесь делае­те? Кто вы?»

Потребовалось долгое время, чтобы понять, разум больше не мог этого блокировать, кто-то опередил его: кто-то держался того же взгляда на существование и поставил себе целью достичь того же бу­дущего. Он понял, что эти люди, именующие себя «друзьями народа», захватили «Проект “Икс”» несколько часов назад с целью установить собственное правление. Он смеялся им в лица со злобно-удивленным презрением.

— Вы понятия не имеете, что делаете, жалкие малолетние пре­ступники! Думаете, что вы, вы сможете управлять высокоточным научным изобретением? Кто ваш начальник? Требую встречи с ва­шим начальником!

Его непререкаемо-властный тон, его презрение и их слепой страх людей необузданного насилия, не знающих мер надежности или опасности, заставили их заколебаться, не является ли он каким-то тайным членом их высшего руководства; они в равной мере готовы были повиноваться или не повиноваться любой власти. Стэддера долго передавали от одного пугливого командира к другому и нако-

нец повели вниз по железной лестнице и длинным гулким подзем­ным коридорам из армированного бетона на встречу с «Боссом» собственной персоной. Босс скрывался в подземном контрольном пункте.

Среди сложных спиралей точной научной аппаратуры, создающей звуковые волны, напротив стенной панели с блестящими рычагами, дисками и приборами, именуемой «Ксилофон», Роберт Стэддер уви­дел нового властителя «Проекта “Икс”». Это был Каффи Мейгс.

На Мейгсе были тесный полувоенный мундир и кожаные гетры; кожа на шее выпирала складками над краем воротника; черные куд­ри были потными, спутанными. Он неустанно нетвердо расхаживал перед «Ксилофоном», выкрикивая приказания людям, которые вбе­гали и выбегали:

— Отправьте курьеров во все окружные центры в пределах дося­гаемости! Сообщите, что друзья народа победили! Скажите, чтобы больше не принимали распоряжений из Вашингтона! Новой столи­цей Народного Государства является Хармони-сити, отныне носящий имя Мейгсвилл! Скажите, что я жду по пятьсот тысяч долларов за каждые пять тысяч голов населения, а не то будет плохо!

Прошло какое-то время, прежде чем внимание и мутные карие глаза Мейгса обратились к доктору Стэдлеру.

— Ну, в чем дело? В чем дело? — отрывисто спросил он.

— Я — доктор Роберт Стэдлер.

— Что? Ах, да! Да! Ты — та самая большая шишка из иных миров, так ведь? Тот тип, что ловит атомы или что там еще. Ну, какого черта ты делаешь здесь?

— Это я должен спросить у вас.

— Что? Слушай, профессор, я не в настроении шутить!

— Я приехал принять контроль.

— Контроль? Над чем?

— Над этим оборудованием. Над этим местом. Над местностью в радиусе его действия.

Мейгс невыразительно посмотрел на него и негромко спросил:

— Как ты попал сюда?

— Приехал на машине.

— Я имею в виду, кого привез с собой?

— Никого.

— Какое у тебя оружие?

— Никакого. Достаточно моего имени.

— Приехал один, со своим именем и на своей машине?

— Да.

Каффи Мейгс расхохотался ему в лицо.

495

—Думаете, — спросил доктор Стэдлер, — что сможете управлять этой установкой?

— Пров ал ив ай, профессор, проваливай! Пошел отсюда, пока я не приказал тебя застрелить! Нам тут не нужны интеллектуалы!

— Много вы об этом знаете?

Доктор Стэдлер указал на «Ксилофон».

— Не все ли равно? Техники сейчас пруд пруди! Пошел от­сюда! Здесь тебе не Вашингтон! Я порвал с этими непрактич­ными мечтателями в Вашингтоне! Они ничего не добьются, торгуясь с этим радиопризраком и произнося речи! Действие — вот что нужно! Прямое действие! Проваливай, док! Твоя песен­ка спета!

Мейгс зашатался, то и дело хватаясь за рычаги «Ксилофона». Док­тор Стэдлер понял, что он пьян.

— Не касайтесь этих рычагов, кретин!

Мейгс невольно отдернул руку, потом вызывающе указал ею на панель.

— Я буду касаться всего, чего захочу! Не учи меня, что делать!

— Отойдите от панели! Убирайтесь! Она моя! Понимаете? Это моя собственность!

— Собственность! Ну и ну!

Мейгс издал короткий смешок, похожий налай.

— Я изобрел «Ксилофон»! Я создал его! Я сделал его возможным!

— Ты? Ну, что ж, док, большое спасибо. Большое спасибо, но ты больше нам не нужен. У нас есть свои механики.

— Вы хоть представляете, что я должен знать, чтобы сделать его возможным? Вы не смогли придумать ни единой его трубки! Ни од­ной задвижки!

Мейгс пожал плечами:

— Может быть.

— Тогда как смеете думать, что можете им владеть? Как посмели явиться сюда? Какое имеете на него право?

Мейгс похлопал по кобуре:

— Вот это.

— Слушайте, пьяный олух! — выкрикнул доктор Стэдлер. — Вы отдаете себе отчет, с чем играете?

— Не разговаривай так со мной, старый болван! Кто ты такой, чтобы так обращаться ко мне? Я могу голыми руками свернуть тебе шею! Ты знаешь, кто я?

— Испуганный бандит, утративший способность соображать!

—Ах, вот как? Я — босс! Босс, и меня не остановит старое пугало вроде тебя! Пошел отсюда!

Они постояли, неотрывно глядя друг на друга, охваченные ужа­сом. Причиной ужаса Стэдлера были неистовые усилия не призна­вать того, что он смотрит на свой окончательный продукт, свое духовное детище. Причина ужаса Каффи Мейгса была шире, она охватывала все существование; он всю жизнь жил в постоянном страхе, но теперь силился не признавать, чего боялся: в минуту торжества, когда он надеялся быть в безопасности, этот таинс­твенный маг, этот интеллектуал, отказывался бояться и бросал вызов его власти.

— Убирайся! —прорычал Каффи Мейгс. —Я вызову своих людей! Прикажу застрелить тебя!

— Убирайтесь сами, паршивый, безмозглый, хвастливый иди­от! — прорычал доктор Стэдлер. — Думаете, я позволю вам обога­щаться за счет моей жизни? Думаете, это ради вас я... я продал... — он не договорил. — Не трогайте этих рычагов, черт возьми!

— Не смей приказывать! Не указывай, что мне делать! Ты не за­пугаешь меня своим ученым жаргоном! Я буду делать все, что захочу! Иначе за что я сражался?

Он издал смешок и потянулся к одному из рычагов.

— Эй, Каффи, осторожнее! —крикнул какой-то человек в глубине комнаты и бросился вперед.

— Назад! — заорал Каффи Мейгс. — Все назад! Думаете, я испу­гался? Я покажу вам, кто босс!

Доктор Стэдлер бросился помешать ему, но Мейгс оттолкнул его одной рукой, рассмеялся при виде упавшего на пол ученого, а другой рукой дернул рычаг «Ксилофона».

Грохот, визжащий грохот рвущегося металла и столкнувшихся противодействующих сил системы, грохот восставшего против себя чудовища был слышен только внутри постройки. Снаружи не разда­лось ни звука. Снаружи строение лишь поднялось в воздух, внезапно, беззвучно, развалилось на несколько больших частей, взметнуло в не­бо шипящие языки синего пламени и рухнуло грудой камней. В ок­ружности радиусом в сто миль, захватывающей части четырех шта­тов, телеграфные столбы повалились, как спички, фермерские постройки превратились в щепки, городские дома рухнули, словно скошенные, изуродованные жертвы не успели ничего услышать, и на периферии окружности, на середине Миссисипи, паровоз и первые шесть вагонов пассажирского поезда полетели в реку металлическим дождем вместе с западным пролетом разрезанного надвое моста Таг - гертов.

На территории бывшего «Проекта “Икс”», среди развалин, не ос­тавалось ничего живого, лишь груды истерзанной плоти. А тот, кто

497

некогда был обладателем великого разума, несколько бесконечно долгих минут испытывал мучительное страдание.

«Есть какое-то ощущение невесомой свободы, — подумала Даг - ни, — в сознании того, что моей ближайшей, абсолютной целью яв­ляется телефонная будка, что моя цель не имеет никакого отношения к целям прохожих на улицах». Это не вызвало у нее чувства отчужде­ния от города: она впервые ощутила, что это ее город, и она любит его, любит, как не любила никогда до этой минуты, с очень личным, торжественным, уверенным чувством обладания. Ночь была тихой, ясной; Дагни посмотрела на небо. Как ее чувство было скорее тор­жественным, чем радостным, но содержало в себе ощущение будущей радости, так воздух был, скорее, безветренным, чем теплым, но в нем витало ощущение далекой весны.

«Убирайтесь к черту с моего пути», — думала она не злобно, а поч­ти весело, с чувством огьединенности и освобождения, адресуя это прохожим, машинам, когда они задерживали ее торопливое движе­ние, страху, который испытывала в прошлом. Меньше часа назад она слышала, как Голт произнес эту фразу, и голос его, казалось, все еще звучал в воздухе улиц, переходя в далекое подобие смеха.

Она ликующе смеялась в бальном зале отеля, когда услышала эту его фразу; смеялась, закрыв ладонью рот, так что смех был только в ее глазах, и в его, когда Голт взглянул прямо на нее, и она поняла, что он слышит ее смех. Они глядели друг на друга в течение секунды, над головами восклицающей, вопящей толпы, над грохотом разбиваемых микрофонов, хотя все станции были мгновенно отключены, над зво­ном бьющегося стекла с падающих столиков, когда кое-кто паничес­ки бросился к дверям.

Потом Дагни услышала, как мистер Томпсон закричал, указывая рукой на Голта:

— Отведите его обратно в номер, вы головой за него отвечаете!

Толпа раздалась, когда трое выводили его. Мистер Томпсон, каза­лось, на миг лишился сил, уронил голову на руки, но овладел собой, подскочил, вяло махнул рукой своим приверженцам и быстро вышел через частный боковой выход. К гостям никто не обращался, никто их не инструктировал; одни безрассудно бежали к двери, другие си­дели, не смея шевельнуться. Бальный зал походил на судно без капи­тана. Дагни протиснулась через толпу и последовала за кликой. Ос­тановить ее никто не пытался.

Она нашла членов правительства сгрудившимися в маленьком частном кабинете. Мистер Томпсон бессильно сидел в кресле, обхва­тив руками голову. Уэсли Моуч стонал, Юджин Лоусон всхлипывал,

словно капризный ребенок. Джим смотрел на остальных с какой-то странной выжидающей напряженностью.

— Я так и говорил вам! —кричал доктор Феррис. — Говорил, раз­ве не так? Вот чего вы добились своим «убеждением по-доброму»!

Дагни осталась стоять у двери. Ее присутствие как будто замети­ли, но, казалось, не придавали ему значения.

— Я ухожу в отставку! — крикнул Чик Моррисон. — Ухожу! Хва­тит с меня! Я не знаю, что сказать стране! Я не могу думать! И пы­таться не стану! Это бессмысленно! Я ничего не могу поделать!

Он замахал руками в каком-то хаотичном жесте бессмысленности или прощания и выбежал из комнаты.

— У Чика есть убежище со всем необходимым в Теннесси, — за­думчиво сказал Тинки Холлоуэй, словно он тоже принял подобную предосторожность и теперь задавался вопросом, не настало ли время ею воспользоваться.

— Чик недолго будет пользоваться им, если вообще доберется туда, — сказал Уэсли Моуч. — Шайки бандитов, состояние транспорта...

Не договорив, он развел руками.

Дагни понимала, какие мысли заполняли эту паузу; понимала, что какие бы частные убежища эти люди ни приготовили себе, теперь они знают, что оказались в ловушке. Она обратила внимание, что ужаса в их лицах нет; были какие-то его признаки, но лишь поверхностные. На их лицах читались и полная апатия, и облегчение мошенников, счи­тавших, что игра не может иметь иного исхода, не пытавшихся его оспорить и не жалевших о нем, и вздорное безрассудство Лоусона, от­казывающегося осознавать что бы то ни было, и странная напряжен­ность Джеймса, напоминавшая скрытую улыбку.

— Ну? Ну? — раздраженно спрашивал доктор Феррис с бурной энергией человека, освоившегося в мире истерии. — Что вы теперь собираетесь сним делать? Спорить? Дебатировать? Произносить речи?

Никто не ответил ему.

— Он... должен... спасти... нас, — медленно проговорил Моуч, словно загоняя остатки разума в пустоту и предъявляя ультиматум реальности. — Должен... принять власть... и спасти систему.

— Почему не напишешь ему об этом в любовном письме? — спро­сил Феррис.

— Мы должны... заставить его... принять власть... Должны при­нудить его править, — произнес Моуч тоном сомнамбулы.

— Ну, — спросил Феррис, неожиданно понизив голос, — понима­ешь теперь, какую ценную организацию представляет собой Госу­дарственный научный институт?

499

Моуч не ответил, но Дагни заметила, что все как будто поня­ли его.

— Ты возражал против моего частного исследовательского про­екта, называя его «непрактичным», — мягко сказал Феррис. — Но что я тебе говорил?

Моуч не ответил; он похрустывал суставами пальцев.

— Сейчас не время быть разборчивыми, — заговорил с внезапной оживленностью Джеймс Таггерт, но голос его тоже был странно не­громким. — Мы не должны колебаться.

— Мне кажется... —тупо произнес Моуч, —что... что цель оправ­дывает средства...

—Уже поздно колебаться и держаться принципов, — сказал Фер­рис. — Принести пользу могут только решительные действия.

Никто не ответил; все вели себя так, словно хотели, чтобы мнение их выражали не слова, а паузы.

— Ничего не выйдет, — произнес Тинки Холлоуэй. — Он не сдастся.

— Это ты так думаешь! — сказал Феррис и усмехнулся. — Ты не видел нашу экспериментальную модель в действии. В прошлом месяце мы получили три признания в трех нераскрытых делах об убийстве.

— Если... — заговорил мистер Томпсон, и голос его внезапно пе­решел в стон, — если он умрет, нам всем конец!

— Не беспокойтесь, — сказал Феррис. — Не умрет. «Увещатель Ферриса» надежно рассчитан против такой возможности.

Мистер Томпсон не ответил.

— Мне кажется... другого выбора у нас нет... — чуть ли не шепо­том выдавил из себя Уэсли Моуч.

Все молчали; мистер Томпсон старался не замечать, что все смот­рят на него, потом неожиданно выпалил:

— О, делайте, что хотите! Я ничего не могу поделать! Делайте, что хотите!

Доктор Феррис повернулся к Лоусону.

—Джин, — напряженно сказал он, по-прежнему шепотом, — беги в кабинет контроля радиостанций. Скажи, пусть все станции будут наготове. Скажи, что через три часа я заставлю мистера Голта высту­пить в эфире.

Лоусон подскочил с неожиданной радостной усмешкой и вы­бежал.

Дагни поняла. Она поняла, что они собираются делать и что в их сознании сделало это возможным. Они не думали, что таким образом добьются успеха. Не думали, что Голт сдастся, и не хотели, чтобы он

сдавался. Не думали, что теперь их может что-то спасти, и не хотели спасения. Движимые паникой своих неназванных эмоций, они сра­жались против реальности всю жизнь, и теперь достигли той минуты, когда почувствовали себя, как рыба в воде. Им незачем было знать, почему они так себя чувствуют. Они никогда не хотели знать, что чувствуют, они лишь испытывали некое узнавание, поскольку это было то, чего они хотели. Это была та реальность, которая выража­лась во всех их чувствах, действиях, желаниях, выборах, мечтах. Та­ковы были природа и метод бунта против существования и смутного поиска неведомой нирваны. Они не хотели жить — они хотели, чтобы он умер.

Ужас, который испытала Дагни, был кратким, словно резкая пе­ремена перспективы: она поняла, что субъекты, которых считала людьми, не люди. У нее оставались лишь чувства ясности, оконча­тельного ответа и необходимости действовать. Голт находился в опас­ности; не было ни времени, ни места в ее сознании, чтобы расточать их на эмоции по поводу действий существ, не достигших человече­ского уровня.

— Нужно принять меры, — прошептал Уэсли Моуч, — чтобы ник­то об этом не узнал...

— Никто не узнает, — сказал Феррис; голоса их звучали сдержанно, как у заговорщиков. — Это отдельное секретное помещение на терри­тории института... Звуконепроницаемое и наделено удаленное от ос­тальных. .. о нем знают очень немногие из наших сотрудников...

— Если нам придется вылететь... — заговорил Моуч и внезапно умолк, словно уловил какое-то предостережение в лице Ферриса.

Дагни увидела, как Феррис посмотрел на нее, будто внезапно вспомнил о ее присутствии. Она выдержала этот взгляд, проде­монстрировала ему холодное безразличие, словно не интересова­лась их разговором и не понимала его. Потом, словно догадавшись, что разговор секретный, медленно повернулась, чуть пожав пле­чами, и вышла из комнаты. Она понимала, что им уже не до мыс­лей о ней.

Дагни с тем же равнодушным видом неторопливо прошла по ко­ридорам и вышла из отеля. Но когда миновала этот квартал и свер­нула за угол, вскинула голову. Складки вечернего платья стали бить­ся о ноги, как парус, от внезапной быстроты шагов. И теперь, идя по темной улице и думая только о телефонной будке, она испытывала новое чувство, несмотря на сознание опасности и озабоченность: чувство свободы, которой ничто не воздвигнет препятствий.

Дагни увидела на тротуаре полосу света из окна бара. Никто не обращал на нее никакого внимания, когда она шла по полупустому

501

залу: несколько посетителей все еще ждали и напряженно перешеп­тывались перед потрескивающей голубой пустотой телеэкрана.

Стоя в тесном пространстве телефонной будки, словно в каюте корабля, готовящегося отправиться к другой планете, Дагни набрала номер ОР 6-5693.

В трубке тут же послышался голос Франсиско:

— Алло?

— Франсиско?

— Привет, Дагни. Я ждал твоего звонка.

— Слушал радиопередачу?

— Слушал.

— Теперь они хотят принудить его сдаться, — она говорила бес­страстным тоном. —Хотят его пытать. У них есть какая-то машина, именуемая «Увещатель Ферриса», она находится в изолированном помещении на территории Государственного научного института. В Нью-Гемпшире. Они говорили о вылете. Говорили, что через три часа заставят его выступить по радио.

— Понятно. Звонишь из автомата?

— Да.

— Ты все еще в вечернем платье?

— Да. АсА

—Теперь слушай внимательно. Дома переоденься, уложи несколь­ко вещей, которые тебе потребуются, возьми драгоценности и те ценные вещи, которые сможешь унести, кое-какую теплую одежду. Потом времени на это не будет. Встретимся через сорок минут на северо-западном углу, в двух кварталах к востоку от главного входа в Терминал Таггертов.

— Хорошо.

— Пока, Чушка.

— Пока, Фриско.

Меньше чем через пять минут Дагни быстро сняла в спальне своей квартиры вечернее платье. Оставила его лежать на полу, слов­но мундир армии, в которой больше не служила. Надела темно-синий костюм и, вспомнив слова Голта, белый свитер с высоким воротни­ком. Она собрала чемодан и сумку с плечевым ремнем. В угол сумки положила драгоценности, втом числе браслет из риарден-металл а, который заработала во внешнем мире, и пятидолларовую золотую монету, заработанную в долине.

Было легко покидать квартиру, запирать дверь, хотя Дагни знала, что, возможно, больше никогда ее не откроет. Когда вошла в каби­нет, на миг показалось труднее. Никто не видел, как она вошла, в передней кабинета не было никого; громадный небоскреб Таггер-

тов казался необычайно тихим. Дагни постояла, глядя на эту ком­нату, на все годы, которые она вмещала. Потом улыбнулась и поду­мала: «Нет, не так уж и трудно»; открыла сейф и взяла те документы, за которыми пришла. Больше ничего из кабинета она не хотела брать, кроме портрета Натаниела Таггерта и карты «Таггерт Транс - контпинентал». Она сломала обе рамы, вынула портрет, сложила карту и сунула их в чемодан.

Запирая его, Дагни услышала торопливые шаги. Дверь распахну­лась, и в комнату вошел главный инженер; он дрожал; лицо его иска­зилось.

— Мисс Таггерт! — воскликнул он. — О, слава богу, мисс Таггерт, вы здесь! Мы звонили повсюду, разыскивая вас!

Дагни не ответила; лишь вопросительно посмотрела на него.

— Мисс Таггерт, вы слышали?

— Что?

— Значит, не слышали! О господи, мисс Таггерт, это... я не могу поверить, никак не могу поверить, но... о господи, что нам делать? Мост... мостТаггертов уничтожен!

Она смотрела на него, будучи не в силах пошевелиться.

— Уничтожен! Взорван! Разрушен, очевидно, в одну секунду! Никто не знает, что произошло, но похоже... думают, что-то слу­чилось с «Проектом “Икс”» и... похоже, это звуковые волны, мисс Таггерт! Мы не можем дозвониться ни до единого места в радиусе ста миль! Это невозможно, не может быть возможным, но, похоже, на этой территории все стерто с лица земли!.. Мы не можем полу­чить никакого ответа! Никто не может получить ответа — газеты, радиостанции, полиция! Мы продолжаем наводить справки, но сообщения, приходящие с границы этого круга... — он содрогнул­ся. — Определенно лишь одно: мост уничтожен! Мисс Таггерт! Мы не знаем, что делать!

Дагни бросилась к письменному столу и подняла телефонную трубку. Рука ее замерла в воздухе. Потом медленно, непрямо, с вели­чайшим усилием, какое только от нее требовалось, стала опускать руку, чтобы положить трубку на место. Ей показалось, что на это ушло много времени, что руке ее пришлось преодолевать какое-то атмос­ферное давление, противостоять которому не могло бы ни одно че­ловеческое тело. И в течение этих нескольких секунд, в тишине сле­пящей боли, она поняла, что испытывал Франсиско в ту ночь, двенадцать лет назад, и что испытывал парень двадцати шести лет, когда в последний раз смотрел на свой двигатель.

— Мисс Таггерт! — воскликнул главный инженер. — Мы не знаем, что делать!

Трубка с легким щелчком легла на место.

— Я тоже не знаю, — ответила Дагни. Через секунду она по­няла, что все кончено. Услышала свой голос, приказывающий этому человеку продолжать наведение справок и потом доложить ей. Она подождала, когда в гулкой тишине коридора смолкнет звук его шагов.

Проходя по терминалу в последний раз, Дагни взглянула на статую НатаниелаТаггерта и вспомнила о данном обещании. «Оно будет те­перь лишь символом, — подумала она, — но тем прощанием, какого Натаниел Таггерт заслуживает». У нее не было никакого пишущего приспособления, но она достала из сумочки губную помаду и, улыб­нувшись мраморному лицу человека, который понял бы, нарисовала большой символ доллара на пьедестале под его ногами.

Дагни первой пришла на угол в двух кварталах от входа в терми­нал. Дожидаясь, она замечала первые струйки паники, которая вско­ре затопит город: автомобили ехали слишком быстро, некоторые были нагружены домашним скарбом, проносилось слишком много полицейских машин, и вдали завывало слишком много сирен.

Весть о разрушении моста, очевидно, уже распространялась по городу; люди поймут, что город обречен, начнется паническое бег­ство, но бежать им было некуда, и это было уже не ее заботой.

Дагни увидела Франсиско издали, узнала его по быстрому шагу, когда еще не могла разглядеть лица. Уловила миг, когда он увидел ее, подойдя поближе. Франсиско с приветливой улыбкой помахал ей ру­кой. Какое-то выразительное напряжение руки превратило это в жест представителя родад’Анкония, приветствующего долгожданного гос­тя у ворот своих владений.

Когда он подошел, Дагни стояла, торжественно выпрямившись, и, взглянув на него, на здания величайшего в мире города, как на нужных ей свидетелей, медленно произнесла твердым, уверенным голосом:

— Клянусь своей жизнью и любовью к ней, что никогда не буду жить для кого-то другого и не попрошу кого-то другого жить для меня.

Франсиско склонил голову, словно приглашая ее войти. Теперь улыбка его была приветственной. Потом поднял чемодан Дагни, взял ее под руку и сказал:

— Пошли.

Корпус, названный «Проект Ф» в честь доктора Ферриса, его создателя, представлял собой небольшое строение из железобето­на, расположенное низко на склоне холма, на вершине которого стоял открытый всем взорам Государственный научный институт.

Из окон института крыша корпуса виднелась маленьким серым пятном среди густо росших старых деревьев; она казалась не боль­ше крышки люка.

Корпус состоял из двух этажей кубических объемов, асимметрич­но поставленных один на другой. На первом этаже не было окон, была лишь усеянная железными шипами дверь; во втором — всего одно окно, казавшееся неохотной уступкой дневному свету, и эта грань кубика походила налицо с одним глазом. Сотрудники института не проявляли интереса к этому зданию и избегали ведущих к его двери тропинок; хотя никто ничего не говорил, но у всех складывалось впе­чатление, что в нем размещается проект для экспериментов над воз­будителями смертельных болезней.

Оба этажа были заняты лабораториями, там было множество кле­ток с морскими свинками, собаками и крысами. Но центром и целью этого строения была подвальная комната глубоко под землей; стены ее были неумело обшиты пористыми листами звуконепроницаемого материала; листы начинали трескаться, в щелях виднелась скальная порода пещеры.

Корпус постоянно сторожил специальный отряд из четырех охран­ников. В ту ночь их команда была увеличена до шестнадцати человек, срочно вызванных по телефону из Нью-Йорка. Охранников, как и дру­гих работников «Проекта Ф», тщательно отбирали по одному признаку: безграничной способности повиноваться. Эти шестнадцать человек были выставлены на ночь снаружи здания и в безлюдных лаборатори­ях над поверхностью земли, где они бездумно несли службу, нисколько не интересуясь тем, что могло происходить внизу.

В подвальном помещении доктор Феррис, Уэсли Моуч и Джеймс Таггерт сидели в расставленных вдоль стены креслах. Напротив них, в углу, стояла машина, похожая на лабораторный шкаф неправиль­ной формы. На ее поверхности расположились ряды застекленных приборов, каждый с сегментом красного цвета, квадратный, похожий на звукоусилитель экран, набор цифр, множество деревянных ручек и пластиковых кнопок, рубильник с одной стороны и красная стек­лянная кнопка с другой. Поверхность машины казалась более выра­зительной, чем лицо управлявшего ею механика. Это был крепкий молодой человек в пропитанной потом рубашке с закатанными выше локтя рукавами; его светло-голубые глаза остекленели от громадной сосредоточенности; время от времени он шевелил губами, словно повторяя заученный урок.

От машины шел короткий провод к находящейся позади нее ак­кумуляторной батарее. Длинные спирали проводов, похожие на изог­нутые щупальца спрута, тянулись по каменному полу от машины к

505

кожаному матрацу, лежавшему под конусом неимоверно яркого све­та. Джон Голт лежал пристегнутым к этому матрацу. Он был раздет донага; маленькие металлические диски электродов на концах про­водов были прикреплены к его запястьям, плечам, бедрам и лодыж­кам. Напоминающее стетоскоп, приспособление было прикреплено к его груди и соединено с усилителем.

— Поймите правильно, — заговорил доктор Феррис, впервые об­ращаясь к нему. — Мы хотим, чтобы вы приняли полную власть над экономикой страны и стали диктатором. Хотим, чтобы вы правили. Понятно? Хотим, чтобы вы отдавали распоряжения, и они были пра­вильными. Уразумейте, что речи, логика, доводы или пассивное по­виновение вас теперь не спасут. Нам нужны идеи — иначе будет пло­хо. Мы не выпустим вас отсюда, пока вы не назовете конкретных мер, которые предпримете для спасения нашей системы. Потом мы заста­вим вас оповестить о них страну по радио.

Он поднял руку, демонстрируя секундомер на запястье.

— Даю вам тридцать секунд, чтобы решить, начнете ли вы гово­рить сразу же. Если не начнете, мы начнем. Ясно?

Голт смотрел прямо, лицо его не выражало ничего, словно он понимал больше, чем было сказано. Он не ответил. Все слышали в тишине тиканье секундомера, отсчитывающего секунды, и сдав­ленное, прерывистое дыхание Моуча, сжимавшего подлокотники кресла.

Феррис махнул рукой механику у машины. Механик включил ру­бильник; вспыхнула красная стеклянная кнопка, раздались два звука: низкое гудение электрогенератора и какой-то стук, размеренный, как тиканье часов, но со странным приглушенным резонансом. Присут­ствующие не сразу поняли, что этот звук идет из усилителя и что они слышат биение сердца Голта.

— Номер три, — сказал Феррис, подав сигнал поднятием пальца.

Механик нажал кнопку под одним из приборов. По телу Голта про­бежала долгая дрожь; левая рука задергалась в спазмах, вызванных током между запястьем и плечом. Голова откинулась назад, глаза за­крылись, губы плотно сжались. Он не издавал ни звука.

Когда механик снял палец с кнопки, рука Голта перестала тряс­тись. Он не шевелился.

Трое вопросительно переглянулись. Глаза у Ферриса были пусты­ми, Моуча — испуганными, Таггерта — разочарованными. Стук серд­ца продолжал раздаваться в тишине.

— Номер два, — сказал Феррис. Правая нога Голта задергалась в конвульсиях от тока, проходившего теперь между бедром и лодыж-

кой. Руки сжали края матраца. Голова дернулась из стороны в сторо­ну, потом замерла.

Биение сердца немного ускорилось. Моуч откинулся назад, при­жавшись к спинке кресла. Таггерт сидел на краешке сиденья, подав­шись вперед.

— Номер один, постепенно, — сказал Феррис.

Торс Голта резко приподнялся, опустился и стал дергаться в долгих содроганиях, пристегнутые в запястьях руки напряглись, теперь ток шел от одного запястья к другому через сердце. Механик медленно поворачивал одну из ручек, увеличивая напряжение; стрелка прибо­ра приближалась к красному сегменту, обозначавшему опасность. Голт дышал шумно, отрывисто.

— Достаточно? — спросил Феррис, когда механик выклю­чил ток.

Голт не ответил. Рот его слегка приоткрылся для дыхания. Биение сердца ускорялось. Но дыхание замедлялось до ровного ритма благо­даря тому, что он расслабился.

— Слишком мягко вы с ним! — крикнул Таггерт, глядя на обна­женное тело.

Голт открыл глаза и взглянул на него. По ним ничего нельзя было понять, кроме того, что взгляд у него оставался твердым и вполне осмысленным. Потом он снова опустил голову и продолжал лежать неподвижно, словно забыв о наблюдателях.

Его обнаженное тело выглядело в подвале неуместно, оно на­поминало древнегреческую статую. В нем была та же образность, но стилизованная в более легкую, динамичную форму, предпола­гающую большую силу и бурную энергию. Это было тело не воз­ничего колесницы, а строителя самолетов. И как образность древнегреческой статуи — статуи человека в образе бога — дис­гармонировала с духом современных залов, так его тело дисгар­монировало с подвалом, предназначенным для доисторической деятельности. Дисгармония эта была резче, потому что он, каза­лось, вполне сочетался с электрическими проводами, нержавею­щей сталью, точными приборами, рычагами контрольной панели. Они отчаянно гнали от себя любые мысли, осознавали только рас­сеянную ненависть и ужас; может быть, отсутствие подобных ста­туй в современном мире превратило генератор в спрута и отдало такое тело в его щупальца.

— Насколько я понимаю, вы специалист по электричеству? — ска­зал Феррис и усмехнулся. — Мы тоже, вам не кажется?

В тишине ответили ему два звука: гудение генератора и биение сердца Голта.

507

— Смешанную серию! — приказал Феррис, ткнув пальцем в сто­рону механика.

Теперь удары тока следовали с неравномерными, непредсказуемы­ми интервалами, то сразу же один за другим, то их разделяло несколь­ко минут. Лишь по конвульсивным содроганиям ног, рук, торса, всего тела можно было понять, идет ли ток между двумя конкретными элек­тродами или между всеми сразу. Стрелки приборов приближались к красным отметкам, потом отходили назад: машина была рассчитана на причинение максимальной боли без вреда телу жертвы.

Не Голт, а наблюдатели находили непереносимым пережидать минуты пауз, заполненных звуком сердцебиения: сердце теперь час­тило в неровном ритме. Паузы были рассчитаны на то, чтобы замед­лить этот ритм, но не дать облегчения жертве, вынужденной ждать очередного удара в любой миг.

Голт лежал, расслабившись, словно не пытался противостоять боли, а покорялся ей, не пытался ослабить ее, а сносил. Когда он раз­жимал губы для дыхания, а они от внезапного удара тока сжимались снова, он не сдерживал дрожь напряженного тела, а предоставлял ей прекращаться в тот миг, когда исчезал ток. Только мышцы его лица туго натянулась, и сжатые губы время от времени кривились. Когда ток проходил по груди, золотисто-бронзовые пряди волос взлетали от дерганья его головы, словно от порыва ветра, и падали на лицо, на глаза. Наблюдатели недоумевали, почему его волосы темнеют, и, на­конец, поняли, что они мокрые от пота!

Ужас от звука сердца, бьющегося так, словно оно вот-вот разорвет­ся, должна была испытывать жертва. Но от ужаса дрожали мучители, слыша неровный, рваный ритм, и затаивали дыхание всякий раз, когда казалось, что он оборвался. Теперь по звуку казалось, что серд­це скачет, неистово колотясь о ребра, в мучении и отчаянном гневе. Сердце протестовало; человек нет. Он лежал спокойно, с закрытыми глазами, расслабив руки и слушая, как сердце борется за его жизнь.

Первым не выдержал Уэсли Моуч.

— О господи, Флойд! — закричал он. — Не убивай его! Не смей убивать! Если он умрет, нам конец!

— Не умрет, — прорычал Феррис. — Захочет умереть, но не ум­рет! Машина не позволит! Она математически рассчитана! Она бе­зопасна!

— Может, хватит? Теперь он будет повиноваться нам! Я уверен, что будет!

— Нет! Не хватит! Я не хочу, чтобы он повиновался! Хочу, чтобы он поверил! Принял! Захотел принять! Мы должны заставить его ра­ботать на нас добровольно!

— Давайте же! — выкрикнул Таггерт. — Чего ждете? Не можете усилить ток? Он еще ни разу не вскрикнул!

— Что это с тобой? — ахнул Моуч, увидя выражение лица Таггер - та, когда ток сотрясал тело Голта: Таггерт пристально смотрел на него, однако глаза казались остекленелыми, мертвыми, но лицевые мышцы вокруг них собрались в отвратительную карикатуру удо­вольствия.

— Достаточно? — то и дело кричал Феррис Голту. — Готов захо­теть того, чего хотим мы?

Ответа они не слышали. Голт время от времени поднимал голову и смотрел на них. Под глазами темнели круги, но глаза были ясными, а взгляд их — осмысленным.

В нарастающей панике наблюдатели теряли голову, голоса их сли­вались в неразборчивые вопли:

— Мы хотим, чтобы вы взяли власть!.. Хотим, чтобы вы прави­ли!.. Приказываем, чтобы отдавали приказы!.. Требуем, чтобы диктаторствовали!.. Приказываем вам спасти нас!.. Приказываем думать!..

В ответ они слышали только биение сердца, от которого зависела их жизнь. Ток проходил через сердце Голта, и оно начинало нерегу­лярно частить, словно спеша и спотыкаясь, и вдруг его тело расслаб­ленно замерло, биение прекратилось. Тишина подействовала на на­блюдателей как ошеломляющий удар, и прежде чем они успели закричать, к их ужасу добавился другой: Голт открыл глаза и поднял голову. Потом они осознали, что гудение мотора тоже прекратилось, что на контрольной панели погасла красная лампочка: ток прекра­тился, генератор не работал.

Механик тыкал пальцем в кнопку, но безрезультатно. Он включал рубильник снова и снова. Пинал машину. Красный свет не загорался; звук не появлялся.

— Ну? — рявкнул Феррис. — Ну? В чем дело?

— Генератор не в порядке, — ответил беспомощно механик.

— Что с ним?

— Не знаю.

— Ищи неисправность и устраняй!

Механик не был квалифицированным электриком; его выбрали для этой работы благодаря не знаниям, а способности, не раздумы­вая, нажимать кнопки; эта задача требовала напряжения всех его умственных способностей. Он открыл заднюю панель машины и тупо уставился на сложную систему спиралей: видимых неполадок не было. Надел резиновые перчатки, взял плоскогубцы, наугад подвер­нул несколько болтов и почесал в затылке.

509

— Не знаю, в чем тут дело, — сказал он. В голосе его звучала бес­помощная покорность. — Кто я такой, чтобы знать?

Наблюдатели подскочили, столпились у машины и уставились на непослушные детали. Действовали они интуитивно: они знали, что ничем не могут помочь.

— Но вы должны починить генератор! — крикнул Феррис. — Он должен работать! Нам нужен ток!

— Мы должны продолжать! —выкрикнул Таггерт; он весь дрожал. Это возмутительно! Я этого не потерплю! Я не отпущу его!

И указал в сторону матраца.

— Сделай что-нибудь! — закричал Феррис механику. — Чего стоишь, сложа руки? Сделай что-нибудь! Исправь генератор! При­казываю!

— Но я не знаю, что с ним, — сказал, хлопая глазами, механик.

— Ну так выясни!

— Как выяснить?

— Приказываю исправить генератор! Слышишь? Заставь его ра­ботать, иначе уволю и брошу в тюрьму!

— Но я не знаю, что с ним, — механик растерянно вздохнул. — Я не знаю, что делать.

— Это вышел из строя вибратор, — произнес голос позади них; они обернулись; Голт с трудом дышал, но говорил твердым, уверен­ным голосом инженера. — Выньте его и снимите алюминиевую крышку. Там увидите два сплавленных контакта. Разъедините их, возьмите маленький напильник и зачистите оплавленные поверхнос­ти. Потом снова наденьте крышку, поставьте вибратор на место, и ваш генератор заработает.

Несколько секунд стояла мертвая тишина.

Механик неотрывно смотрел в глаза Голту, и даже он смог распоз­нать характер искры в темно-зеленых глазах; то была искра презри­тельной насмешки. Он отступил на шаг. Своим бессвязно-тусклым сознанием, каким-то бессловесным, смутным, неясным образом даже этот маленький человек понял смысл того, что происходит в подвале.

Механик поглядел на Голта, троих наблюдателей, машину, содрог­нулся, выронил плоскогубцы и выбежал.

Голт расхохотался.

Трое наблюдателей медленно попятились от машины. Они сили­лись не позволить себе понять того, что понял механик.

— Нет! — внезапно завопил Таггерт, глянул на Голта и бросился вперед. — Нет! Я не дам ему так отделаться! — он опустился на коле­ни и лихорадочно стал искать алюминиевый цилиндр вибратора. —

Я почишо его! Я сам буду управлять машиной! Мы должны продол­жать! Должны сломить его!

— Успокойся, Джим, —с беспокойством сказал Феррис, поднимая его на ноги.

— Не лучше ли... не лучше ли отложить до завтра? — умоляюще произнес Моуч; он смотрел на дверь, за которой скрылся механик; во взгляде его сквозили зависть и ужас.

— Нет! — выкрикнул Таггерт.

— Джим, разве с него недостаточно? Имей в виду, нам нужно быть осторожными.

— Нет! Недостаточно! Он даже ни разу не завопил!

— Джим! — выкрикнул Моуч, испуганный выражением лица Таг - герта. — Мы не можем себе позволить убить его! Ты это знаешь!

— Наплевать! Я хочу сломить его! Хочу, чтобы он завопил! Хочу...

И тут завопил сам Таггерт. Это был внезапный, долгий, пронзи­тельный вопль, словно при каком-то неожиданном зрелище, хотя глаза его были устремлены в пространство и казались невидящи­ми. Зрелище это возникло в его сознании. Защитная стена эмоций, уклончивости, притворства, полумышления и псевдослов, кото­рую он возводил всю жизнь, рухнула в один миг, в тот миг, когда понял, что хочет смерти Голта, полностью сознавая, что за нею последует его смерть.

Таггерт внезапно понял, что направляло все его действия. Не его замкнутая душа, не любовь к другим, не общественный долг или какие-то лживые звуки, с помощью которых он поддерживал само­уважение, то была страсть уничтожать все живое ради неживого. Это было стремление бросать вызов реальности, уничтожая всякую жизненную ценность, с целью доказать себе, что может существо­вать, не считаясь с реальностью, что никогда не будет связан каки­ми-то вескими, непреложными фактами. Минуту назад он был спо­собен сознавать, что ненавидит Голта больше всех на свете, что эта ненависть доказывает порочность Голта, которая не нуждалась в оп­ределении, что он хочет смерти Голта ради того, чтобы уцелеть са­мому. Теперь он знал, что хочет его смерти ценой собственной ги­бели вслед за ним, знал, что никогда не хотел жить, знал, что хотел мучительно уничтожить величие Голта. Он признавал, что это ве­личие, величие по единственной существующей мере, независимо от того, признают его или нет: величие человека, владеющего ре­альностью, как никто другой. В тот миг, когда он, Джеймс Таггерт, понял, что стоит перед выбором: принять реальность или умереть, его эмоции выбрали смерть, лишь бы не капитулировать перед тем

511

царством, выдающимся сыном которого был Джон Голт. Уничтожая Голта, Таггерт это понимал, он искал уничтожения всего существо­вания.

Это вошло в его сознание не посредством слов: поскольку все его знание состояло из эмоций, теперь он был захвачен эмоцией и виде­нием, которого не мог рассеять. Он больше не мог напустить тумана, чтобы скрыть видение всех тех тупиков, какие всегда старался не ви­деть. Теперь в конце каждого тупика он видел свою ненависть к су­ществованию, видел лицо Черрил Таггерт с ее радостным стремлени­ем жить, и это стремление он всегда старался уничтожить, видел свое лицо как лицо убийцы, которого все заслуженно ненавидели, унич­тожавшего ценности потому, что они ценности, убивавшего, чтобы не обнаружить своего неисправимого зла.

— Нет... — простонал он, неотрывно глядя на это видение и тряся головой, чтобы избежать его. — Нет... нет...

— Да, — произнес Голт.

Таггерт увидел устремленный прямо на него взгляд Голта, словно Голт видел то же, что он.

— Я сказал тебе это по радио, так ведь? — спросил Голт.

Это было клеймо, которого Джеймс Таггерт страшился: клеймо и доказательство объективности.

— Нет... — произнес он еще раз слабым голосом, но это был уже не голос живого сознания. Он чуть постоял, слепо глядя в про­странство, потом ноги его бессильно подогнулись, и он сел на пол, все еще глядя в пространство, не замечая ни своих действий, ни окружения.

— Джим!.. — окликнул его Моуч. Ответа не последовало.

Моуч и Феррис не задавались вопросом, что случилось с Таггертом: они знали, что не должны пытаться понять это, дабы не разделить его участь. Они знали, кто сломился в этом подвале. Знали, что это конец Джеймса Таггерта, независимо оттого, выживет его тело или нет.

— Давай... давай уведем Джима отсюда, — дрожащим голосом сказал Феррис. — Отвезем его к врачу... или куда-нибудь...

Они подняли Таггерта на ноги; он не сопротивлялся, покорялся безвольно, переставлял ноги, когда его подталкивали. Это он достиг того состояния, до которого хотел довести Голта. Друзья вывели его из комнаты, держа за руки с обеих сторон. Он избавил их от необ­ходимости признаться себе, что они хотят скрыться от глаз Голта. Голт наблюдал за ними; взгляд его был слишком уж строго прони­цательным.

— Мы вернемся! — рявкнул Феррис начальнику охраны. — Оста­вайтесь здесь и не впускайте никого. Ясно? Никого.

512

Они затолкали Таггерта в свою машину, стоявшую поддеревьями у входа.

— Мы вернемся, — сказал Феррис деревьям и темному небу.

Они были уверены только в том, что им нужно было покинуть подвал, тот подвал, где живой генератор был присоединен к мерт­вому.