Герб «Деляга» Коэн

В 1951-м, в год великих побед Giants, Ларри постоянно вступал в перебранки с фанатами этой команды. Причем не только с на­шими приятелями, но и с их отцами. Ларри тогда был ходячей эн­циклопедией бейсбола. Он швырялся цифрами направо и налево, чем приводил 50-летних мужиков в такое бешенство, что они гото­вы были удавить его.

После хоум-рана Бобби Томсона Ларри целых три дня никто не видел. Каждый фанат Giants, живущий по соседству, недоумевал, куда же подевался Ларри? Они не могли дождаться, когда же смогут поиздеваться над ним.

Но Giants попали во «Всемирную серию» и стали проигрывать Yankees. И тут Ларри внезапно объявился и вновь начал издеваться над фанатами Giants, говоря, что их команда позорит Националь­ную лигу. Он доводил стариков до безумия.

Хотя нам хватало страстей и в бейсболе, и в кондитерской Мальца, примерно в шестнадцать мы начали интересоваться женским полом. Женщины всегда были для меня загадкой. Чем больше я о них узна­вал, тем больше понимал, что ничего не знаю. Как-то разя беседовал со Стивеном Хокингом, физиком, специалистом по черным дырам в космосе. В конце интервью я спросил у него: «Вас называют самым умным человеком на Земле. Есть ли что-то, чего вы не знаете? Что вас до сих пор продолжает поражать?» И он ответил: «Женщины».

Лично для меня это всегда чем-то напоминало песенку из «Моей прекрасной леди».

Почему женщина не может быть больше похожа на мужчину?

Ты действительно обидишься, если я забуду про твой дурацкий день рождения?

Я никогда всерьез не обсуждал девушек со своей матерью. Ведь мать — это не женщина, это мать. Мои отношения с противо­положным полом в школе Лафайета начались не слишком хорошо. Мы с Гербом поспорили на пять долларов, что я смогу проводить Ай­рис Зигель. Айрис была самой очаровательной девушкой из коман­ды поддержки, недосягаемой мечтой, но я мог бы выиграть пари, потому что все, что от меня требовалось, — спуститься вместе с ней по школьной лестнице.

«И я не должен буду держать ее за руку и все такое?»

«Ладно, — согласился Герб. — Пять баксов».

Я прямо направился к Айрис и попытался напроситься проводить ее. Но она сказала, что очень торопится на тренировку. Я признался, что поспорил с приятелем на пять баксов и даже пообещал отдать эти деньги ей. Но она была непреклонна и отправилась, куда собиралась. Не было большего унижения, чем отдавать Гербу эти пять баксов на гла­зах у всех наших приятелей, собравшихся у этой чертовой лестницы.

По крайней мере тогда мне так казалось. Но мой первый поцелуй был еще хуже. Был прохладный вечер, и я только что начал курить.

Подружка А-Бэ жила на одном конце квартала, подружка Герба — на другом. А моя — посередине. Ее звали Джуди. Мне было, наверное, лет семнадцать. Я провожал ее домой с сигаретой, торчащей в зубах, потому что считал, что так я похож на Хемфри Богарта. Мы начали под­ниматься по ступенькам. Она обернулась ко мне, прикрыла глаза и вы­пятила губки. Черт побери, меня хотят поцеловать! И я ответил на по­целуй... с сигаретой в зубах. Она заорала так, что вспыхнули все огни в квартале. Примчались Герб и А-Бэ. По лестнице сбежал отец Джуди. Она плакала. Я оправдывался от чистого сердца: «Я только что начал курить. Я сам не знал, что делаю, прости, прости меня, пожалуйста!»

Герб присмотрелся к губе Джуди и сказал: «Не переживай. Дырка через пару лет зарастет...»

Примерно тогда же человек двадцать парней из нашего района объединились в клуб под названием Warriors. У нас были куртки с буквой W на левой стороне груди. Мы собирались в подвале у А-Бэ, заводили проигрыватель и крутили пластинки. Как-то раз мы с Гер­бом затащили в наш клуб девчонок — Терезу и Анджелу. Тереза сказала: «Я не буду с тобой целоваться, если не будет музыки».

Но наш проигрыватель был сломан. Поэтому Герб сказал: «Поди наверх и принеси радио А-Бэ. Приемник у него в спальне».

Я добыл приемник. Но когда я проходил через кухню, чтобы спу­ститься обратно в подвал, то наткнулся на мать А-Бэ, Дору, которая готовила печенку.

«Куда это ты направился с приемником моего сына?»

«Вниз».

«Зачем это?»

«Хочу послушать бейсбольную трансляцию».

Она пристально посмотрела мне в глаза.

«А мне кажется, что вы там внизу с девчонками».

«Миссис Горовиц, позвольте, я пойду».

«Нет, никуда ты не пойдешь!» — заявила она и загородила дверь.

И как раз в тот момент кто-то из девчонок прокричал:

«Ну где ты там со своей музыкой?»

И тут миссис Горовиц действительно встала насмерть. Мне ниче­го не оставалось, как броситься прямо на нее. Она упала, печенка, миску с которой она держала в руках, подскочила к потолку, а потом

плюхнулась на пол. Вся кухня оказалась заляпанной, так что нам пришлось быстренько сматываться.

Не знаю, что сказал бы об этом профессиональный психо­аналитик. Я же был просто семнадцатилетним пацаном, сгоравшим от желания пообщаться с девушками поближе. На следующий день, когда я стоял на углу с Гербом, появился разгневанный А-Бэ.

«Ты, гад, ударил мою мать?»

«А-Бэ, послушай, все вышло случайно».

«Ты ударил мою мать. И знаешь, что я теперь сделаю?»

«Что?»

«Я пойду к тебе домой и врежу твоей матери, прямо в лицо».

«А-Бэ, если ты пойдешь ко мне и ударишь мою мать по лицу, я пойду к тебе и ударю твою мать в живот».

«Если ты пойдешь и ударишь мою мать в живот, то я...»

Так мы препирались, пока Герб не заметил:

«Нет, вы только посмотрите на этих парней. Они собираются поубивать матерей, но друг друга они даже пальцем не тронут!»

Эллен Дэвид

Жена брата

Можете себе представить, что должен испытать человек, выросший в бедности в Бруклине, когда много лет спустя вдруг окажется за од­ним столом с Энджи Дикинсон, секс-символом того времени? Мне кажется, он сам не мог до конца в это поверить.

Наверное, я был не лучшим кандидатом для призыва на службу во время войны в Корее. К тому же меня брали на флот, а я не умел даже плавать. Однажды, когда я был еще маленьким, мы гуляли у океанского побережья, и меня Зыольше меня к воде не тянуло. Однако по окончании школы перспектив попасть в колледж у меня не было. С тех пор как умер отец, на учебу мне стало наплевать. Ког­да пришла повестка, Warriors устроили мне прощальную вечеринку, и я отправился на медкомиссию. На осмотре у офтальмолога меня поставили в самый конец очереди — видимо, не хотели, чтобы ребя­та в очках задерживали остальных. Потом, когда мы ждали присяги, я вдруг услышал: «Зайгер, отправляйтесь домой».

«Домой?»

«Вы не прошли по зрению. У вас оно настолько плохое, что если на войне вы потеряете очки, то начнете палить во что попало. Если же мы приведем вас к присяге, то должны будем потом вас де­мобилизовать по состоянию здоровья и выплачивать вам пенсию».

И я пошел домой. Рассказал обо всем матери. Она была в восторге. Я вышел на улицу, повернул за угол и увидел всю свою компанию.

«Что случилось?» — потребовал объяснений А-Бэ.

«Признан негодным».

«Ага, а я подарил тебе бумажник... — Это был его прощальный подарок. — Верни мне его обратно».

«Но послушай, А-Бэ, ведь я им уже пользуюсь».

«Ну и что! — возразил он. — Это же бумажник для моряка!»

Если честно, я чувствовал себя потерянным. Детство кончилось. Герб ушел в армию, да и остальные тоже разъезжались кто куда. Моей матери приходилось постоянно выслушивать соболезнования от род­ных и друзей, сыновья которых отправились за блестящим будущим в колледж или за славой в вооруженные силы. Наверное, ей действи­тельно было тяжело смотреть на меня, бьющего баклуши дома.

Когда мой брат, прекрасно учившийся, поступил в школу Ла - файета, декан подошел к нему и спросил:

«Мартин Зайгер? Ларри Зайгер — это ваш брат?»

«Да», — ответил Марти.

Декан приобнял моего брата за плечи и крайне сочувственным тоном поинтересовался:

«А как поживает ваша матушка?»

Как-то отец Герба пригласил меня пройтись, чтобы поучить жизни. Я на протяжении многих лет мечтал быть на месте Герба. У него был отец. У них были деньги. У них был телевизор. Отец Гер­ба спрашивал, что я собираюсь делать.

Я сказал ему, что хочу работать на радио.

«Да ты что? — сказал он. — Это же дурацкие мечты. Ты что, возомнил себя Артуром Годфри?1 Это же глупость! Тебе нужна нор­мальная работа».

Популярный актер и радиоведущий.

У отца Герба была маленькая мастерская, где делали шляпы.

«Я возьму тебя к себе на работу, — сказал он. — Научишься обтя­гивать шляпы. Со временем сможешь стать мастером. А у мастеров бывает трехнедельный отпуск. Так ты сможешь выбиться в люди».

Я занимался всем чем угодно. Мой дядя Лу устроил меня в фир­му по доставке посылок. Я был помощником на грузовике. Наш во­дитель — мы звали его Сумасшедший Краусе — любил, проезжая по улице, сшибать боковые зеркала у припаркованных автомоби­лей. Одно время я продавал молоко в компании Бордена. Но луч­ше всего у меня получилось работать на телефоне в кредитном от­деле универмага.

Здесь я изобрел слово «конгилировать». Такого слова, конеч­но же, нет в языке. Но звучало оно вполне убедительно. И очень мне помогало. Я звонил кому-нибудь из клиентов и говорил: «Если вы не внесете свой взнос до вторника, мы можем полностью конги­лировать ваш счет». Или: «Не исключено, что я буду вынужден реко­мендовать конгилирование», «Тогда шериф конгилирует ваш счет».

Я помню, как один человек умолял меня: «Пожалуйста, не кон - гилируйте меня! Пожалуйста, не надо!»

Я как раз был на работе и слушал радио, когда Dodgers наконец сделали Yankees во «Всемирной серии». Шел 1955 год. Самое удиви­тельное было то, насколько разрядилось напряжение в конце игры. Yankees держались до последнего, и все фанаты Dodgers считали, что сделали ошибку, что Yankees выиграют три пробежки. Но это­го не произошло. Это было здорово, но совсем не так, как могло было бы быть, потому что Герб был в армии.

После того как Герб ушел в армию, в жизни было несколько при­ятных моментов, но все же я чувствовал себя одиноким. Большин­ство друзей разъехались. Я остался один. Через мою двоюродную сестру Джули я познакомился с девушкой, которую звали Фрада. Это была самая обычная девчонка, из тех, что не пользуются кос­метикой.

Знаете анекдот про еврейского парня, который собрался же­ниться? Он пришел к своей матушке и сказал: «Хочу проверить твою интуицию. Я приведу домой трех девушек. Мою будущую жену и двух ее подружек. Посмотрим, сможешь ли ты угадать, на которой

из них я женюсь. За обедом я не буду говорить ничего, что помог­ло бы тебе догадаться».

Они пообедали. Потом девушки ушли.

Парень спросил мать: «Ну, так какая?»

Она ответила: «Вторая».

«Откуда ты узнала?»

«Потому что сразу ее невзлюбила».

В моем случае анекдот был не в тему. Во Фраде не было ничего, за что ее можно было бы невзлюбить. Но нас с ней связывало в пер­вую очередь то, что она была так же одинока, как и я. Шафером на свадьбе был мой брат. Мы с Фрадой сняли в Квинсе квартирку с белым диваном. Но ничего из этого не вышло. Мы прожили вме­сте, кажется, около полугода. Я так и не знаю, что с ней стало потом.