Читатели старшего поколения, думает­ся, не забыли появившийся в середине пятидесятых годов роман американского писателя М. Уилсона с таким названием, только братья носили другую фамилию —

Мэлори— и были придуманы автором, чтобы показать, к каким семейным катаклиз­мам может привести конфликт между чистой на­укой (речь шла о прообразе телевидения) и пого­ней за чистоганом. Роман был опубликован в США в 1951 году, когда в мичиганском городе Бэттл Крик скончался вполне реальный персонаж истории амери­канского бизнеса, миллионер Уильям Келлогг, млад­ший из двух братьев, совершивших переворот в тра­дициях и обычаях питания целой нации. Каждый из них за долгую жизнь (а прожили они ровно по девя­носто одному году) мог не единожды сказать о другом именно этими словами — «брат мой, враг мой», что, впрочем, для человечества не было «свежей» форму­лой, если припомнить библейских Авеля и Каина.

В середине прошлого столетия местечко Бэттл Крик (Battle Creek), по­лучившее название по имени речки, на берегах которой когда-то перво­поселенцы сражались с индейцами, — было ничем не примечательным, глухим поселком Среднего Запада. И оставаться бы ему таковым, если бы протестантская секта «адвентистов седьмого дня» не выбрала его своей штаб - квартирой. Среди населения, насчитывавшего тогда немногим более ты­сячи человек, быстро распространились главные постулаты религиозных
«отщепенцев»: вера во второе пришествие Христа, признание субботы седьмым днем недели, а также культ повседневной воздержанности и ве­гетарианства. Истовым приверженцем нового вероучения стал и глава многодетного семейства, владелец крошечной мастерской по изготовле­нию метелок Джон Престон Келлогг. Генеалогия этой не совсем обычной фамилии уходит в глубину веков, предоставляя биографам докапываться до германо-шотландских или иных языковых корней. Во всяком случае, современные Келлогги предпочитали древнескандинавские источники, романтически интерпретирующие «кеИ» как «весну», a «log» — как ручей. Хотя во всех поколениях среди них обнаруживаются не романтики, а су­ровые прагматики, умеющие добиваться цели. Это полностью относится и к двум сыновьям метелочного мастера (всего имевшего от двух браков двенадцать детей) —Джону Харви, родившемуся в 1852 году, и его млад­шему (1860) брату Уильяму-Кейту.

Для них обоих с самого детства адвентистские ритуалы, особенно в пи­тании, стали привычкой. Было бы заблуждением полагать, что повальное увлечение оздоровительными диетами— принадлежность нашего вре­мени. Отнюдь нет. Так, в тридцатые годы XIX века, когда единственными средствами «массовых коммуникаций» оставались церковные проповеди да робко зарождающаяся пресса, бурным поветрием внезапно стало уче­ние пресвитерианского священника Сильвестра Грэхема о телесном здо­ровье. Этот популярный гуру утверждал, что у человечества есть четыре главных врага: мясо, белая мука, алкоголь и... секс. Панацеей он объявил зерно грубого помола, а анафеме предавал соль и специи. Питаться при­готовленным по этим рецептам месивом было почти невозможно, но его сочинения неплохо расходились, хотя по справедливости их следовало бы назвать «Книги о невкусной, но здоровой пище». Однако именно они при­глянулись основательнице и главному пророку секты адвентистов седьмо­го дня Эллен Уайт, посчитавшей, что мир нуждается в диетическом прибе­жище. В 1866 году она открыла в своей «столице» учреждение с довольно претенциозным названием: лечебно-оздоровительный реформаторский институт.

Через десять лет в родной городок вернулся старший из братьев Кел­логг— двадцатичетырехлетний Джон, только что закончивший меди­цинский колледж в Нью-Йорке по специальности «гигиеническая тера­пия». Лучшей кандидатуры, чем этот наследный адвентист-доктор, на должность главного врача института и придумать было нельзя. Спустя пару лет он переименует свое детище в Санаторий (именно так, с боль­шой буквы, хотя принимал поначалу двенадцать пациентов) и будет его бессменно возглавлять шестьдесят семь лет подряд, вплоть до своей кон­чины. А что же младший брат Уильям? Родительская авторитарность и вечные попреки Джона, который был старше на восемь лет, привели его к юношеской замкнутости и склонности проводить время не с домочад­цами, а с единственным домашним животным — лошадью по кличке «Пятно», чья арабская родословная была скорее семейной легендой. Но мальчик так верил в ее реальность, что пронес свою детскую увлечен­ность через годы: пройдет всего полстолетия, и он станет владельцем са­мой крупной в стране конюшни скаковых арабских лошадей.

А пока четырнадцатилетний Уильям посчитал свое школьное образо­вание завершенным и вступил на путь мелкого бизнеса. На несколько лет он — разъездной продавец метелок в отцовской мастерской. Кабриолет и сани стали его транспортным средством, а география перемещений даже вышла за пределы Мичигана. 1880-й год— приметная дата в его биогра­фии. Во-первых, он женился, внеся в семейный дом все свои накопле­ния — тысячу долларов, а во-вторых, получил первую работу с твердой оплатой. Его женой стала сверстница-соседка, дочь булочника Эллен Дэ­вис, а работодателем — родной брат Джон, к тому времени превратив­ший Санаторий в известный «центр здоровья». Обычно жесткий, просчи­тывающий варианты Джон Келлогг на сей раз допустил промашку. Ну никак он не мог предположить, чем обернется через два десятилетия его братское приглашение. Оклад Уильяму он положил мизерный — 6 дол­ларов в неделю, о выходных днях и отпуске предложил забыть. Что же касается самой работы, то это была помесь порученца со слугой: бухгал­тер, кассир, клерк по снабжению, письмо нош а, а в промежутках — лич­ный брадобрей и чистильщик обуви главного врача, всегда недовольного, переполненного упреками в лености. В дневнике того времени Уильям записывает: «Я вечно боюсь остаться бедняком!»

Между тем Санаторий рос, а вместе с ним росла и слава доктора Джона. К старому лечебному корпусу он пристроил дополнительный, что позво­лило принимать одновременно до пятисот пациентов. К их услугам были массажные кабинеты, ванны с бодрящим содержимым, первая практика электроаппликаций. К вегетарианской диете — строгому канону адвен­тизма— добавил самые последние достижения медицинской диагнос­тики. И изучал их не просто по литературе, а в лучших клиниках Вены, Лондона и Берлина. Посещал занятия знаменитого Луи Пастера в париж­ском институте микробиологии. И всю эту причудливую смесь научных знаний, религиозных догм и опыта гигиениста Джон перелил в десятки сочинений, разошедшихся по стране. Среди пациентов доктора Келлог­га в разные времена были многие мировые знаменитости, тем более, что еженедельный лечебный курс стоил немалых денег. В списках почетных клиентов можно встретить, например, имена промышленников Джона Рокфеллера и Генри Форда, писателя Бернарда Шоу и полярного иссле­дователя Руаля Амундсена, и даже олимпийского чемпиона по плаванию Джонни Вайсмюллера, позднее ставшего неувядаемым кино-Тарзаном (не без помощи ли лечения в Санатории?).

И все же главным увлечением неугомонного главврача оставался по­иск новых, безупречных питательных составов, способных совершить чудо возрождения человеческого организма. И поскольку одному было несподручно возиться с печами и котлами, он привлек к экспериментам Уильяма, явно без воодушевления занимавшегося рекламой санаторных изданий или разборкой огромной почты. На несколько лет кухня лечеб­ного учреждения превратилась в лабораторию, где два энтузиаста стали готовить то, что впоследствии назовут революционным переворотом в традициях питания.

Как выглядел в конце XIX века обычный утренний завтрак американ­ской семьи? Кусок жирного бекона с яичницей, жареный картофель или тарелка каши, а в завершение внушительный кусок яблочного пирога. Конечно, молотобойцу или кузнецу было несложно утилизировать этот Монблан калорий. Но новая промышленная эпоха уже замещала кувалду и молот машинами и автоматами, возвещая наступление пресловутого не­подвижного образа жизни. Что же противопоставил этому доктор Джон с помощником-братом? Поначалу, в соответствии с канонами Сильвест­ра Грэхема — манипулирование с зернами пшеницы, превращавшимися в твердые сухари. После неприятности с одной из пациенток, сломавшей за завтраком свой протез и потребовавшей компенсации в размере деся­ти долларов, пришлось искать альтернативные варианты. Было решено зерна предварительно размачивать в кипятке, а затем разогретую массу пропускать через пару стальных валков. Режимы времени менялись от пятнадцати минут до часа, но с огорчительной последовательностью пе­ред братьями представало тягучее и липкое пшеничное тесто. И тут вме­шался Его Величество Случай, исстари, еще со времен Исаака Ньютона, награждающий неутомимость исследователей.

Однажды летом 1894 года Уильям колдовал над плитой и так увлекся, что забыл о порции давно замоченных зерен. Пшеница пролежала в воде более двух суток и даже заплесневела. Прежде чем месиво было выбро­шено. братьев что-то подтолкнуло выпарить его и расплющить в валках. В выходной воронке примитивной установки лежали тонкие, мелкие хло­пья, прекрасно пропеченные. С плесенью быстро справились, производя длительное замачивание в оловянной посуде. Так в скромном санаторном «пищеблоке» родился продукт, получивший название «cereal». Слово это, сравнительно новое для английского языка, восходит к латыни, где при­лагательное «cerealis», означающее «сделанный из зерна», имеет в качест­ве прародительницы имя римской богини плодородия Цереры. Джон тут же решил, что успех достигнут и можно на самодельном оборудовании перейти к внедрению. Его не смущало, что хлопья имели вкус опилок, а пациентов удерживал от бегства из столовой лишь авторитет доктора. Но Уильяма этот авторитет уже давно тяготил.

Врожденный практицизм подсказывал ему, что золотую жилу от­крытия следует разрабатывать немедленно. И если старший брат с его научными фантазиями и религиозным менторством будет этому пре­пятствовать, — он выйдет, наконец, из повиновения. Один из совре­менников, близко наблюдавший противостояние двух Келлоггов, точно заметил: «Они были похожи на двух людей, пытавшихся одновремен­но подняться по одной и той же лестнице». Уильям настаивал: настоя­щий коммерческий успех невозможен без улучшения вкусовых качеств хлопьев. И собственноручно пропитывал их ячменным солодом и даже сахаром. «Только строгость начального рецепта, — парировал Джон, — иначе сниму свое имя с продукции». Младший брат понимал, что рас­сылка пакетов с хлопьями по почте старым пациентам бесперспективна и предлагал индустриализовать процесс. Старший страшился превра­щения Санатория в фабрику, помятуя, что богоугодное дело — гнать торговцев из храма.

Многие часто наблюдали забавную сценку, когда по дорожкам Сана­тория быстро перемещался на велосипеде толстоватый маленький доктор Джон во всем белом, от шляпы до обуви, а рядом семенил яростно жести­кулирующий Уильям. Так проходило их утреннее производственное со­вещание. Белые одежды — очередное чудачество главврача, были данью его последнему увлечению. Бэттл Крик посетил популярный в те времена пропагандист здорового питания Гораций Флетчер. Его главной установ­кой, получившей название «флетчеризм», являлась необходимость тща­тельного пережевывания пищи перед проглатыванием каждого кусочка, а именно — точно тридцать два движения ртом, по числу зубов. Плюс к этому— белый цвет платья и всех аксессуаров— тогда, мол, солнечные лучи, свободно достигая тела, помогут пищеварению.

Но Уильяму было не до чудачеств. Как он и предполагал, конкуренты не дремали. Позднее подсчитали, что на грани веков идею массового вы­пуска готовых к употреблению зерновых хлопьев подхватило более со­рока различных компаний, не останавливавшихся ни перед чем, чтобы добыть рецепты нового изделия, благоразумно запатентованного Келлог­гами. Ответом Уильяма было создание нового продукта — кукурузных хлопьев (corn flaces) — и строительство завода для его выпуска. В послед­ний раз он предложил брату сотрудничество, но тот заносчиво отказался, полагая, что без его вечного покровительства дело не сладится. И ошибся. В 1906 году Уильям Келлогг создает собственную фирму по производству
корнфлекса. Начинает с главного — с рекламы, которая, являясь сегодня кровью американского бизнеса, тогда только зарождалась.

Прежде всего, он задумался над оформлением коробки с корнфлексом, и интуиция не подвела его. Факсимильная подпись владельца компании как бы символизировала надежность качества содержимого. Уже минуло сто лет с момента первого появления этого имени в торговых витринах, но и сегодня преемники процветающего продовольственного гиганта

мало что изменили во внешнем облике изделия. Раз­ве что немного позднее рядом с рукописной вязью фамилии «Келлогг» появился веселый петушок, ук­расивший запомнившийся торговый знак. В одном из интервью представители компании так объясни­ли появление его «ку-ка-ре-ку!» на глянцевой карто­нке: «С незапамятных времен петухи приветствуют наступление нового дня. Наш продукт тоже “при­ветствует'1 покупателей каждое утро перед завтра­ком вот уже десятки лет». Припоминается, что если другой знаменитый петух — пушкинский «золотой петушок» (кстати, эта сказка является вольным пе­реложением Пушкиным сюжета из книги «Альгамб­ра» известного американского писателя Вашингтона Ирвинга) будил своего хозяина по утрам прене­приятными новостями, то его младший заокеанский «коллега» — красногребешковый петушок Келлог­га — несет утреннюю вкусовую радость. Однако броскость упаковки была только одной из составляющих в тотальном рекламном наступлении быв­шего метелочного торгового агента. В ведущих женских журналах страны Уильям закупил целые страницы, с которых миловидные манекенщицы, обнимая колосья пшеницы или сочные початки кукурузы, улыбались потенциальным покупательницам. Известная человеческая слабость — удовольствие от получения чего-либо бесплатно— была использована весьма своеобразно. Келлогг успешно провел нашумевшую рекламную операцию, получившую название «Подмигивание». Женщины разных

городов были весьма заинтригованы, прочитав в га­зетах такое анонимное объявление: «Подмигните вашему бакалейщику, и вы увидите, что произой­дет». Понятно, что любопытной тут же вручалась бесплатная коробка корнфлекса. Надо сказать, что Уильям поначалу опасался, что вся эта по своему дерзкая акция сорвется, столкнувшись с общественным поведенческим ханжеством. Но куда там! От покупательниц, готовых к игривости, не было отбоя. В одном Ныо-

Йорке объем продажи кукурузных хлопьев подпрыгнул с двух грузовых вагонов в месяц до одного в день (завод Келлогга вскоре перешел на от­грузку продукции по стране товарными составами).

Не забыты были и дети. Внутри пачек с корнфлексом их поджида­ли неожиданные сюрпризы: миниатюрная жюльверновская подлодка «Наутилус» или фотографии кумиров бейсбола. Но, пожалуй, апофео­зом рекламного натиска Уильяма стало его вторжение в 1912 году на Бродвей, Великий Белый Путь, когда на крыше од­ного из зданий Таймс-Сквер появилось грандиоз­ное (30X15 м) световое табло, по размерам не имевшее тогда аналогов в мире. Америку охватил настоящий бум. Сухие завтраки фирмы «Kelloggs» стали необходимым элементом рациона. Завод в Бэттл Крике, полностью перестроенный после по­жара 1907 года, по насыщенности автоматикой и транспортными системами справедливо сравни­вали с автомобильным конвейером Форда в сосед­нем Детройте. Вот тогда-то и встрепенулся стар­ший брат Джон Келлогг.

Только теперь он осознал, что опекаемый и по­нукаемый Уильям прочно переместился с вечного второго места на лидирующее. «Несправедливая перемена»,— решил Джон и начал многолетние судебные тяжбы о незаконности использования в торговой марке фамилии Келлогг без его согласия.

В течение десяти лет в местных судах следовали одна за другой многочисленные «братоубийственные» стычки, в которых стороны попеременно менялись местами, становясь то истцом, то ответчиком. Джон даже опускался до клятвопреступления, за­являя, что младший брат якобы воспользовался его поездкой в Европу и исподтишка присвоил семейное имя в меркантильных целях, тем самым нанеся в медицинских кругах моральный ущерб главному врачу. Не удер­жался он и от того, чтобы на базе подсобных производств разросшегося Санатория создать собственную продовольственную фирму с тем же, став­шим популярным названием. Ничего не помогло. В декабре 1920 года Вер­ховный суд штата Мичиган подтвердил правоту Уильяма Келлогга по всем пунктам. Это была полная победа, и вместе с тем поставлена последняя точка в давнем семейном конфликте. В последующие двадцать пять лет до смерти Джона два брата, живя в одном городе, никогда не встречались.

Уильям, которому к этому времени было уже около шестидесяти, дав­но подумывал о наследнике. Из пяти детей, рожденных в браке с рано
скончавшейся Эллен, он с юных лет выделял смышленого Леонарда (вто­рой брак с санаторным врачом Кэрри Стейне был бездетным, супруги чаще всего жили раздельно, и примечательным этот союз был, пожалуй, только тем, что брат у брата «увел» хорошего специалиста). Сын быст­ро стал незаменимым помощником отца, показав себя не только талан­тливым бизнесменом, но и незаурядным изобретателем. Более двухсот патентов было зарегистрировано на его имя, среди них, например, со­хранившаяся до наших дней технология изготовления вощеной бумаги в качестве внутреннего пакета, сохраняющего свежесть и вкус продукта. Отцовский опыт и сыновняя энергия, соединившись, вывели компанию «Келлогг», выпускавшую уже десятки вариантов зерновых хлопьев, на просторы мирового рынка: в 1914 году был открыт филиал в ближнем зарубежье — Канаде, а вскоре и в Австралии.

Уильям страдал болезненной бессонницей и убедил себя, что найдет спасение только в морских путешествиях. За Египтом последовали Фи­липпинские острова, за Японией и Индией — Аляска и Южная Африка. Обычно замкнутый и молчаливый, лишенный каких-либо предрассуд­ков, он позволял себе одну постоянную причуду: его апартаменты в оте­лях должны были непременно находиться на седьмом этаже, а номера заканчиваться магической семеркой. Это же, кстати, относилось и к циф­ровой комбинации его автомобильных номеров. Столь загадочную при­вязанность он объяснял так: «Я был седьмым сыном своего отца, родился в седьмой день недели, в седьмой день месяца. Кроме того, в фамилии “Келлогг” семь букв». Добавим от себя, что Уильям оставался всю жизнь пусть не истовым, но адвентистом седьмого дня.

Однажды в начале 20-х годов, вернувшись из многомесячного вояжа, он обнаружил, что оставленный «на хозяйстве» Леонард плохо справил­ся с делами фирмы, поставленной на грань финансового кризиса. Отец не стал учитывать, что глубинные причины этого лежали в общей пос­левоенной экономической депрессии. Он был разгневан, а опыта в се­мейных ссорах ему было не занимать. Обидчивый сын подал в отставку. Пришлось снова думать о «престолонаследии». Выбор по мужской линии был невелик, только внук Джон (сын опального Леонарда), старатель­ный и толковый юноша, показался подходящим кандидатом. И Келлогг, не щадя сил, стал вовлекать его в бизнес. Джон, боготворивший деда, по­всюду следовал за ним по пятам: разбирался в тонкостях работы ново­го оборудования, участвовал в заседаниях совета директоров компании. Рабочим нравились его общительность и простота. Постепенно его роль стала настолько значительной, что он был назначен вице-президентом.

И вдруг посреди, казалось бы, безоблачной карьеры произошло не­счастье. Лошадь, которую объезжал Джон, споткнулась на незаметной яме, наездник был выброшен из седла и с серьезными травмами госпита­лизирован. Он уже никогда не оправился от этого падения. Жесткий дед, для которого сердобольность и бизнес были несовместимыми понятиями, подождал немного, поговорил с врачами и освободил внука от вице-пре - зидентства, предложив стать торговым агентом. Униженный Джон ушел из компании, переехал в Чикаго, где попытался открыть небольшую собс­твенную фирму. Спустя два года его безжизненное тело было обнаружено в служебном кабинете. В предсмертной записке не содержалось никаких объяснений причин самоубийства.

Следует заметить, что Келлогг был довольно странным миллионером. Дворцы или яхты вовсе не интересовали его. Он чуждался публичности, отказывался от почетных званий и наград, никогда специально не пози­ровал фотографам. Большой редкостью является его единственный порт­рет кисти известного английского художника Фрэнка Сэлсбери. Персона­жу с пытливым взглядом и неулыбчивым лицом на этом полотне 78 лет. Достоянием прессы стало высказывание Келлогга: «Значительно легче заработать состояние, чем умно им распорядиться». Предметами его пос­тоянной заботы были мир природы и мир детства.

Ранчо в Калифорнии он приобрел для большой конюшни чистопо­родных арабских скакунов. Устраиваемые здесь конные праздники стали достопримечательностью (на одном из них, увы, и пострадал внук Джон). Если в голливудских фильмах требовалась восточная экзотика, то именно тут проводились съемки «лошадиных» эпизодов. Прославленная звезда немого кино Рудольф Валентино, всегда игравший шейхов или их сыно­вей, в зрительской памяти был неотделим от четвероногих красавцев из калифорнийской конюшни Келлогга.

Вся страна знала о созданном Уильямом научном птичьем заповед­нике на мичиганском озере Галл-лейк, где осенью находили прибежище тысячи водоплавающих птиц, уток и канадских гусей, а миллионы посе­тителей любовались красотами первозданного пейзажа. И все же самой известной стороной его деятельности, кроме индустрии питания, была филантропия. Всю жизнь ощущавший недостаточность своего образова­ния, он передал миллионы долларов на создание более полутора тысяч программ — строительство учебных центров и медицинских комплексов для молодежи, где комбинация знаний и спорта должна была дать свои всходы. Он так сформулировал свое кредо финансового жертвователя: «Я буду помогать людям, чтобы они помогали сами себе».

Келлогга рано стала мучить тяжелая глаукома, а в последние десять лет он и вовсе потерял зрение. Один за другим ушли из жизни брат Джон, жена Кэрри, сын Леонард... Старик остался один. Его постоянным спут­ником была лишь собака-поводырь Ринетта, без которой он не покидал дом, однако продолжал интересоваться событиями внешнего мира. Не­задолго до смерти (1951 г.) он получил письмо, продиктованное братом Джоном перед кончиной, но не отправленное адресату по воле секретаря, посчитавшей, что в здравом рассудке старший брат никогда бы не послал подобное младшему. Вот цитата: «Я глубоко сожалею, что обстоятельства развели нас в разные стороны. Убежден, что ты был прав в выборе пути продовольственного бизнеса. Будущие поколения будут благодарны тебе. Я искренне желал бы исправить все то горькое, что причинил тебе...» Ах, как поздно пришло это письмо! С опозданием на целую жизнь.

Да, у Уильяма Кейта Келлогга было слабое зрение, но он обладал пора­зительным даром предвидения. Вот почему его детище, промышленный гигант «Келлогг», процветает и поныне. Несколько красноречивых цифр: объем продажи — более шести миллиардов в год, число сотрудников — 18 тысяч, десятки заводов на всех континентах...