Заимствуя для названия титул бессмертно­го персонажа Ильфа и Петрова, хочу лишь напомнить, что талант «веселого мошенника» интернационален. Да и лучше, чем этими двумя словами, не определишь бурную жизнь тридцати­семилетнего нью-йоркского финансиста, убитого соперником 6 января 1872 года выстрелом в упор.

Менее удачливые и менее энергичные современ­ники часто с ноткой презрения называли Фиска и его друзей, сколачивавших капиталы с шокирую­щей легкостью, — «О, эти новые богачи!» Сегодня, спустя более чем сто лет, на другом континенте, в другой стране, вступившей в период бешеного первоначального накопления, с заметной «интер­национальной» схожестью раздаются подобные же восклицания. На этом фоне небезынтересен яркий эпизод из американского опыта.

Глухой город Браттлборо в южном Вермонте, где прошло детство буду­щего миллионера, представлял собой тихое поселение Новой Англии, где кроме венчаний да отпеваний никаких значительных событий не происхо­дило. Впоследствии жители будут недоумевать, как в их недвижной глубинке могла объявиться столь неуемная и парадоксальная л ичность. Отец Джеймса, чистокровный, сдержанный янки, неделями отсутствовал, промышляя роз­ничной торговлей, и возвращался из своих вояжей в наполовину облегчен­ном фургоне и с наполовину заполненным бумажником. Мать скончалась, когда сын был еще младенцем. Через десять лет появилась мачеха, вскоре за ней сводная сестра Мэри, а Джим (этим уменьшительным именем его будут звать все), почувствовав ослабление домашней опеки, в двенадцать лет бро­сил школу. Отныне грамотность никогда не будет его сильной стороной.

Другие качества его натуры проявятся рано: общительность, живость, быстрая реакция. Несколько лет Джон будет незаменимым помощником отцу в торговых поездках, забавляя и привлекая покупателей каскадом шуток. Однажды некая дама пожаловалась ему на отца, якобы обма­нувшего ее, назвав цену за кусок ситца двенадцать с половиной центов. Мальчик мгновенно ответил: «Папа не сказал вам неправду, но, пожалуй, лучше было бы назначить один доллар за восемь кусков».

Недаром из всех школьных предметов Джон предпочитал арифмети­ку, и жизнь покажет, как он преуспеет в подсчетах.

В пятнадцать он на три года ушел из дома с бродячим цирком, пройдя все ступени — от рабочего арены и зверинца до продавца билетов. Здесь, в цирке, с его пестротой красок и звуков, воплями зрителей и ужимками клоунов, Джим Фиск чувствовал себя в своей тарелке. Пройдут годы, а буффонада, как стиль поведения, нет-нет и проскользнет в его бесчислен­ных выходках и эскападах. Когда ему в 1854 году исполнилось девятнад­цать лет, произошли два события: он открыл собственный торгово-разъ­ездной бизнес, отделившись от отца, и — женился. Шестнадцатилетняя супруга Люси, сирота и студентка местной семинарии, с самого начала была обречена редко видеть мужа. Джим поставил дело с размахом, рассу­див, что жалкая отцовская лошаденка со стареньким фургоном — не его масштаб. На смену им были постепенно приобретены пять упряжек, уп­равляемых нанятыми продавцами, а маршруты вышли за границы Вер­монта, протянувшись к Ныо-Хемпширу и Массачусетсу. Молва о бойком и успешном торговце докатилась до Бостона, и в 1860 году владельцы са­мого крупного и фешенебельного магазина «Jordan 8с Marsh» пригласили Джима на должность оптового коммивояжера. Семья переезжает в Бос­тон, который Люси не покинет уже никогда. Здесь для ветреника и непо­седы Фиска, вплоть до его гибели, будет сохраняться то, что выспренно называют домашним очагом, и что он, несмотря на всю свою бесшабаш­ность, будет в глубине сердца ценить.

Начавшаяся война между Севером и Югом отнюдь не поставила Джи­ма перед дилеммой «с кем быть?» Он был «северянином» по рождению и убеждениям, но поспешил к местам сражений, влекомый не патриотизмом, а коммерцией. Границу с мятежной Конфедерацией защищали тогда войс­ка молодого генерала Уилисса Гранта, будущего послевоенного президента страны, личное знакомство с которым уже в этом качестве нашему герою еще предстоит. А пока боевой генерал, объявив блокаду Юга, пытался безуспеш­но противостоять тому, что остается в тени почти каждой войны, — конт­рабанде. Ее главным предметом был южный хлопок, в котором нуждались прядильные фабрики Севера, а, значит, и такой потребитель юс продукции, как «Jordan 8с Marsh». И Фиск, никогда не заботившийся о «чистоте рук», действуя подкупом офицеров и чиновников, наладил бесперебойное функ­ционирование системы, которая в наше время зовется «теневой экономи­кой». Его биографы утверждают, что в отдельные дни объем продажи конт­рабандного хлопка, перетекавшего через созданные Джимом и его агентами щели в блокадном заграждении, достигал восьмисот тысяч долларов.

Наблюдательный Фиск вспомнил, что на чердаке бостонского магазина он видел груды суконных одеял, блеклая расцветка которых не оставляла надежду на распродажу. Но солдатам-то на полях войны они сгодятся как нельзя лучше! И уговорил старшего владельца, Эбена Джордана, послать его в Вашингтон для переговоров с «дядей Сэмом». Настояв на крупных «командировочных», Фиск поселился в лучшем столичном отеле, завел знакомства с нужными конгрессменами, и вскоре правительственные кон­тракты были подписаны. Причем, к радости «Jordan & Marsh», не только на поставку одеял, но и других текстильных изделий, нужных в войсках: униформ, свитеров, нижнего белья, теплых носков.

Теперь ему не терпелось вложить скопленный капитал в дело. Сомне­ний не было — он это сделает на нью-йоркской бирже. Однако открытая им в 1864 году брокерская контора потерпела фиаско через несколько не­дель. Видно, не подошел золотой ключ, которым он надумал открывать ворота Нью-Йорка. Фраза, которую Джон произнес тогда, запомнилась многим: «Уолл-стрит разрушил мой бизнес. Он поплатится за это». Через пять лет всемирно известная финансовая биржа в полной мере ощутит исполнение этого пророчества.

Когда Гражданская война подходила к самому концу, Джим задумал крупную авантюрную комбинацию, ставшую международной. Еще в самом начале сражений руководители Конфедерации в поисках финансовых ре­сурсов выпустили облигации военного займа, владельцамрр которых стали многие англичане, симпатизировавшие южанам. По мере того как военные поражения последних множшшсь, стоимость облигацирр на лондонской бирже стала опускаться, но еще не опасно низко. Связь между Европорр и Америкой была в то время пароходрюй, работы по прокладке подводного атлантррческого кабеля только начались. Сообщершя из Нового Света до - стигали берегов Англрш через неделю. Этррм рр воспользовался Фиск.

Ближайшим к Англрш был канадский порт Галифакс. Именно здесь Джим зафрахтовал быстроходное судно рр оставррл на нем своего агента с указанием ждать сигнала к немедленному отплытррю. В ррсторррчеашй дєріь 9 апреля 1865 года, когда геріералом Грантом была принята капитуля­ция протррвнррка, на пароход в Галифаксе поступррла телеграмма от Фиска, содержащая одно слово «Вперед!» Гонец оказался в Лондоне на два дня раньше регулярного почтового корабля с американскими новостямрр. Этррх дней хватррло, чтобы успеть продать на бирже полностью обесцененные «южные» облигации на миллионы долларов. Вот теперь можно было ны­рять в финансовые глубины Нью-Йорка.

Его патроном стал опытнейший уолл-стритовский делец Дэниел Дрю, помогший Джиму не только быстро восстановить репутацию успешно­го брокера, но и войти в правление железнодорожной компании «Эри», названной так по имени озера на границе с Канадой, куда первоначально дотянулись из Ныо-Джерси рельсы и аппетиты фирмы. Семидесятилет­ний Дрю был директором компании, ее президентом — сверстник Фис­ка Джей Гулд, а сам Джим через короткое время расположился в кресле казначея. Для всех троих воздух финансового авантюризма был родной стихией. Оставалось ждать случая, и вскоре он представился. Это собы­тие вошло в историю американского бизнеса под названием «Erie Railroad War», что можно перевести как «схватка на рельсах».

В те годы строительство железных дорог было одной из самых при­быльных отраслей индустрии, а ее некоронованным королем с полным основанием считался мультимиллионер Корнелиус Вандербилт. Если на пути его безудержной экспансии возникали небольшие фирмы-владель­цы рельсовых участков, он попросту их проглатывал, как и положено подлинной «акуле капитала». Так Вандербилт решил поступить и с «Эри», вставшей поперек акульева горла: именно по ее трассе он, хозяин огром­ных путей нью-йоркского Централа, вознамерился проложить своим па­ровозам дорогу на Дальний Запад. И тут произошла осечка. Вандербилт прибег к апробированной практике— скупке акций компании-против­ника, доводя их количество до 51 процента, означавшего владение конт­рольным пакетом. Но он недоучел хитрость конкурента.

Троица комбинаторов из «Эри» притворно согласилась с предложением магната, и тот, не почувствовав подвоха, приобрел акции. А Фиск, исполь­зуя все свое красноречие и обаяние, уговорил членов правления срочно вы­пустить на рынок сотни тысяч новых акций за счет перевода в них других долговых обязательств. Разгневанный Вандербилт пустил в ход все средс­тва, включая подкуп чиновников и судей. Результат оказался нулевым, поскольку оружие соперников было аналогичным. В итоге Вандербилт не только не приобрел контроль над «Эри», но потерял миллионы долларов, а Фиск с друзьями-заговорщиками, напротив, потирали руки, подсчиты­вая дивиденды. Шустрые газетчики дознались даже, что в подвале здания, где располагался офис компании, круглые сутки работал печатный пресс, выпускавший бланки новых акций. В своих изданиях они воспроизвели каламбур Джима: «Я стою за свободу прессы», что на английском, не знаю­щем падежей, звучит двусмысленно — «The freedom of the press». А когда в помещении подвала произошел случайный пожар, над его причиной под­шучивали уже ныо-йорщы: «Очевидно, пресс перегрелся».

Два удачливых финансиста, Фиск и Гулд (любопытно, что фамилия Gould означает перемолотое языковыми жерновами слово «gold» — золо­то) в дальнейшем образовали тандем, полагая, что третий в их союзе — лишний. Еще несколько лет закулисных интриг, и старина Дрю выходит из игры, объявляя банкротство. А двое готовятся к следующему прыжку. Грудно было вообразить более противоположные личности во всем, кро­ме «денежного» мастерства. Увеличивая состояние, обычно мрачный, де­ржавшийся в тени Джей Гулд «складывал» миллион к миллиону, не забы­вая о наследниках. В руках бездетного Джеймса Фиска, любителя светских удовольствий и всяческой публичности, огромные деньги обслуживали собственную «красивую жизнь» — и только.

В центре Манхэттена, на 23-й улице, продавалось здание оперного театра, не приносившего доход. Огромный зал на три тысячи мест оста­вался полупустым. Фиск приобретает его за восемьсот тысяч долларов, ремонтирует за половинную сумму и превращает в пышный мраморный дворец. И хотя на фронтоне была установлена огромная надпись «Grand Opera House», а в вестибюле с обезоруживающей безвкусицей воздвиг­ли бронзовый бюст Шекспира, сцена была отдана... французской оперет­те, завоевавшей в то время Париж. Смазливых барышень в кордебалет Джеймс нанимал сам по критериям, ведомым одному ему, темперамен­тному богачу, а ведущие голоса и ножки посылал искать в Европу. Его агент почти договорился даже с самим Жаком Оффенбахом прибыть на нью-йоркскую премьеру «Периколы», но в последний момент маэстро что-то помешало. Лучшие музыканты и дирижеры услаждали слух вос­торженной публики, канкан требовали бисировать, а организатор всего этого восторга, не пропуская ни одного представления, восседал в отде­льной ложе, ловя благодарные взоры и поглаживая самые известные в го­роде усы, за ухоженностью которых следил специальный парикмахер.

Ложу, расположенную непосредственно над первой, занимала фаво­ритка хозяина, неудачная хористка с внешностью роковой красавицы Жозефина Мансфильд. Калифорнийка по рождению, с туманными об­стоятельствами первого замужества, она познакомилась с Джеймсом, ког­да сильно нуждалась в средствах, и его нежное участие быстро переросло в страсть. Он осыпал ее благодеяниями, от одежды до драгоценностей, появлялся с ней в фешенебельных ресторанах. Их конный выезд являл собой зрелище, привлекавшее не только зевак, но и газетчиков. Одним из показателей богатства нуворише*! той далекой доавтомобилыюй эпо­хи было число конных экипажей. Конюшня Фиска была одной из самых больших: пятнадцать лошадей белой и черной масти, две четырехмест­ные кареты, ландо, фаэтоны с золотой отделкой. На прогулку он выезжал в экипаже в шесть «лошадиных сил», отвечавшем его представлениям о красоте: двое белых слуг в черных ливреях впереди, два негра в белых ливреях — на запятках. Спускалась красная ковровая дорожка, и по ней сбегала жеманная кокотка, а следом важно сходил тучный, невысокого роста господин — директор фирмы «Эри» (Фиск стал им после ухода в отставку Дрю), помахивающий тростью с золотым набалдашником, в не­изменном дорогом костюме, жилете, еле сходящемся на груди и украшен­ном бриллиантовой брошью.

Чтобы уменьшить дистанцию между служботі pi развлеченріем, Джеймс уговорил Гулда перевестрі офріс в четырехэтажную часть театрального зданрш. Теперь в роскошный директорский кабинет, к вящему удивленрио посетителей pi к негодовашно рядовых держателей акций, могли запросто заскочить танцовщицы в пачках и трико. Но Фиск только отмахрівался. Он пррюбрел два дома рядом с Оперой и обставил ріх с восточной щед­ростью. В одном посєлрілся сам, а другой отдал Жозефине с ее челядью, так что заботы рр радости окончательно переплелись. На одной ррз пиру­шек ему и мисс Мансфршд представили молодого статного финансріста Нэда Стокса, предложрівшего совместный нефтеочистительный бизнес. Джеймс охотно согласился, не подозревая, что в лице этого человека в его жизнь постучалась трагедрря.

Внезапно в Фріскє, вполне земном увальне, вспыхнула безумная лю­бовь к морю. Вылилась она в покупку двух трехпалубных пароходов, кур - сріровавшррх между Нью-Йорком pi южным Массачусетсом. Каюты были переоборудованы, украшены медью, золотом и зеркалами, в каждую из них он поместил по клетке с канарейкой, назвав птичек по именам своих приятелей, а одну даже — «генерал Грант». Последнее было сделано в па­мять о путешествии в Ньюпорт и Бостон только что избранного президен­та страны на его, Фиска, судне и в его сопровождении. Грант выехал туда на празднование годовщины мирного соглашения в Гражданской ворїнє. У Фиска, как помнит чрітатель, были свои веские причины помнить этот юбилей. Утренний выход в море его кораблей обставлялся пышным ри­туалом, наблюдать за которым собиралрісь сотни зевак. Джеймс, никогда не знавший разнрщы между кабестаном и компасом, появлялся на пирсе, облаченный в полную униформу адмирала флота. Команда ему салюто­вала, гремел духовой оркестр, «адмирал» давал сигнал к отплытию.

Неожиданно к морской славе добавилась военно-сухопутная, хотя его войсковой опыт ограничивался, как было сказано, всего лишь кон­трабандой. Расквартированный в Нью-Йорке 9-й полк Национальной гвардии штата испытывал настолько большие финансовые трудности, что был на грани расформирования. Таяла численность, разбегалась музыкантская команда, не было денег на униформу и оружие. И тогда командование решило обратиться за помощью к Фиску, отлично зная его тщеславие и отзывчивость. Ему был предложен чин полковника со всеми знаками почета, соответствующими званию командира полка. Стимул был настолько соблазнительный, что Джеймс согласился без колебаний. Полк получил необходимые денежные вливания и стал яр­кой приметой городской жизни: его парадные марши под звуки самого лучшего военного оркестра восхищали не только мальчишек, но и их родителей. Правда, грузный полковник в нарушение устава не мог воз­главить шествие верхом, но принимал парад во всем облачении: фураж­ка с кокардой, китель с эполетами и сабля с дорогим эфесом. Видимо, Фиск являл собой уникальный случай в мировой истории, соединив в одном лице «адмирала» и «полковника».

Джеймс не упускал возможности привлечь внимание к своему детищу. В то время событием в городе стало прибытие русского фрегата «Свет­лана» с великим князем Алексеем на борту. Сын императора Александра Второго и будущий военно-морской министр служил на фрегате старшим офицером. Фиск привел в полную парадную готовность сводный оркестр полка и вывел его к окнам отеля, где остановился почетный гость. Грянул российский гимн, за ним — приличествующая случаю героическая му­зыка Мейербера. Надеясь лишний раз покрутиться в высшем обществе, Фиск при полном параде прошел в покои великого князя, был представ­лен ему и в ответ на дежурные приветствия ожидал высочайшего пригла­шения на намеченные торжества. Но такового не последовало. Похоже, князю доложили о содержании последних газет, со страниц которых не сходила хроника двух шумных скандалов, одного финансового, другого личного. И в обоих был замешан помпезный «полковник».

Джеймс приступил к реализации своего давнего плана мести Уолл­стрит. Испытанный союзник по авантюрам Гулд был посвящен в замы­сел. Вдвоем они надумали посягнуть на святая святых — золотой запас страны, который был прерогативой высшей исполнительной власти. А власть эта находилась в руках администрации президента Улисса Гран­та, одной из самых коррумпированных в американской истории. Так что заговорщики выбрали оптимальное время. План строился на быст­рой скупке золота, значительная часть которого хранилась в городских банках, с последующей монополизацией биржевого рынка. Только одна опасность могла помешать: поскольку незыблемый «золотой стандарт» валюты США тогда не существовал (он будет установлен в 1900 году), правительство могло «в ответ» выбросить на рынок золото из федераль­ного резерва. Для нейтрализации такого хода событий существовало про­тивоядие— подкуп, проверенное оружие финансовых пиратов.

Заметной фигурой в нью-йоркском высшем свете был юрист Абел Корбин, известность которого определялась не адвокатскими талантами, а тем, что за год до описываемых событий он стал мужем сестры Гранта и, как поговаривали, его доверенным лицом, «президентовым ухом». Бу­дучи посвященным в заговор, зять-пройдоха обещал содействие, а Фиск и Гулд приступили к операции, скупая золото по существовавшей цене 133 доллара за унцию. Немалые вложения средств через подставных лиц были сделаны на имя Корбина, его жены и даже самой Первой леди. В те­чение нескольких дней цена на золото подскочила неимоверно, достиг­нув к 24 сентября 1869 года отметки 164 доллара. Произошло катастро­фическое падение стоимости бумажных денег, их банковское обеспечение улетучилось. Биржа была разрушена, значительные состояния погибли, многие их владельцы в отчаянии прибегали к самоубийству. Этот день всеобщей финансовой паники вошел в историю американского бизнеса под названием «Черная пятница».

Под давлением непрогнозируемых для денежной системы страны об­стоятельств и по совету Департамента Казначейства президент Грант все - таки распорядился выпустить золото из государственных хранилищ. Но за день до этого всезнающий Корбин предупредил друзей из «Эри», и они успели продать свой «желтый запас» по предельно высокой цене. В итоге Фиск мог подсчитывать миллионные барыши. А вот положение его но­вого приятеля Нэда Стокса оказалось незавидным: «черная пятница» сде­лала его почти банкротом. Чем мог «отблагодарить» разъяренный Стокс своего обидчика? У него оставалось единственное средство — обольсти­тельность Дон-Жуана.

Жозефина Мансфилд была особой влюбчивой, так что особых уси­лий, собственно, не потребовалось. Она начала открыто встречаться со Стоксом, полагая, что Джеймс приручен настолько, что дождь его ассиг­наций, проливаемых на нее, не иссякнет. Поначалу Фиск сражался за кур- тизанку-изменщицу со страстью раненого льва, слал ей бурные письма (склонность к эпистолярному жанру ему вскоре дорого обойдется), жаж­дал объяснений. Но, как это часто случается в жизни, острая увлеченность переросла в столь же острую ненависть, которую подогрело намерение Жозефины придать огласке личные письма Фиска. Писал он их в период шумных скандалов вокруг «схватки на рельсах» компании «Эри» с Ван - дербилтом, неосмотрительно делясь с возлюбленной малопривлекатель­ными деталями закулисных комбинаций.

Теперь влюбленная парочка решила пустить эти письма в дело. Нэд Стокс послал к Фиску эмиссаров, настаивая на уплате огромной суммы отступного. Джеймс отклонил шантаж, и тогда злополучная переписка на­чала просачиваться в печать. Больше всего Фиска заботили те страдания, которые будет испытывать его верная Люси, и он участил искупительные поездки в Бостон. Ссора сторон любовно-финансового треугольника пе­решла в судебную фазу. Джеймс требовал наказания Стокса и Жозефины за шантаж и в качестве доказательств представил показания домашнего слуги, слышавшего переговоры ответчиков об использовании писем. Те, в свою очередь, потребовали большой денежной компенсации за клеве­ту и якобы неоплаченные долги. Адвокаты сторон усердствовали вовсю, газетчики копались в калифорнийском прошлом Жозефины, в не совсем чистом нефтеочистительном бизнесе Стокса, а уж от ежедневных карика­тур на толстяка Фиска просто пестрило в глазах.

Развязка наступила в самом начале 1872 года. Утром 6 января судья вынес решение об отказе во всех требованиях к Фиску, при этом разме­ры судейских взяток остались за границами светской хроники. Стокс был окончательно разорен. Свидетели видели, как он с побелевшим лицом вы­скочил из зала и исчез. Обнаружился Нэд к вечеру того же дня. Выследив, когда Джеймс вошел в вестибюль известного Гранд-Отеля, намереваясь отметить с приятелями успех, Стокс опередил его, проникнув в здание че­рез боковой вход. Он встретил врага с пистолетом в руке на верхней пло­щадке лестничного марша. Это была последняя сцена в короткой жизни Джеймса Фиска, так любившего мелодраматические эффекты.

Впрочем, имел место еще пышный эпилог— похороны, подобных которым город не помнил со дня проводов убитого Линкольна. Гроб с те­лом, облаченным в полковничий мундир, был провезен к Центрально­му вокзалу по заполненным улицам в сопровождении конной гвардии и полкового оркестра. Погребение состоялось на скромном кладбище род­ного городка Браттлборо, жители которого собрали 25 тысяч долларов на памятник своему знаменитому земляку. По углам обелиска красовались четыре полуобнаженных женских фигуры, символизирующие Коммер­цию, Транспорт, Навигацию и Театр. Один местный острослов съязвил: «Усопший так любил фривольных женщин, что и в могиле они не поки­нули его».