Не так давно в столице Италии проходило заседание Римского клуба — самого авторитетного научно-фшюсофского общества, объединяюще - голучшиеумы мира. Основная задача клуба — прогнозировать будущее нашей планеты. На заседании рассматривался один вопрос: «Какая проблема будет самой сложной для человечества в XXI веке?» Лучшие jMbi пришли к выводу, что такой проблемой будут не войны, не голод и нищета, не национа;їьно-религиозные конфликты, не экологические катастрофы и даже не демографический взрыв. Главной проблемой века (удет «кризис идентичности» — поиск человеком самого себя.

Человеке современном мире, как частица в физическом потоке, чув­ствует себя никем. Он приходит в этот мир, совершает в нем мно­жество запрограммированных действий иуходит таким же безликим «винтиком», каким пришел. Но глубоко в подсознании каждый из нас мечтает быть значимым, тем единственным и неповторимым, каким создала его природа. Он мечтает выполнить ту единственную пред­назначенную только для него роль в этом мире. Понять свое предна­значение, найти и выполнить его — это и есть счастье.

Лайтнинг-Ридж

Машина шла по глухой дороге сквозь австралийский буш. Был полдень, и ртутный столбик уже перевалил за отметку +45 °С в тени, а на солнце вообще зашкаливал. Но в кабине было относительно сносно, работали сразу два кондицио­нера. Недаром мой вездеход с прицепленным к нему «до­мом на колесах» назывался «Сахарой» и был предназначен для самых жарких точек планеты. По рации дорожной свя­зи — обязательном атрибуте всех австралийских дальнобой­щиков — была слышна тихая музыка, чей-то могучий храп и разговоры про женщин. Где-то там, за сотни километров от меня, шла своя дорожная жизнь. Полиция предупреждала

водителей о превратностях пути, а те развлекались трепом по рации, спасаясь от одиночества на тысячемильных трас­сах самой жаркой в мире пустынной страны...

Проехав еще миль десять, я затормозил у столба, и обла­ко красной пыли, обогнав машину, ушло вперед. «Городок Лайтнинг-РидЖу — было написано на табличке. — Населе­ние...» И после многоточия жирный вопросительный знак от руки. Мол, кто его знает, какое здесь население, ведь это земля бродяг, надежд и тайн...

«Лайтнинг-Ридж» в переводе — «Огненные Холмы». Так окрестили это место аборигены. Как объяснили мне потом знающие люди, холмы эти богаты железными рудами, а кли­мат — тропическими грозами. Руды притягивают электриче-

ские разряды, и бывали случаи, когда во время сильных гроз молнии ударяли в землю до нескольких тысяч раз в минуту. Зрелище захватывающее и страшное одновременно: сплош­ной поток огня, несущийся с неба. Старожилы обязательно расскажут вам, как однажды в такой вот огненный шторм попало стадо овец в шестьсот голов и мгновенно преврати­лось в шашлыки...

В конце теперь уже позапрошлого века, где-то в 1880-х го­дах, местный искатель приключений Джон Муррей по клич­ке Счастливчик Джек, охотясь за «ушастым мясом» для сво­ей собаки, нашел в заячьей норе красивые камушки. Он не был первооткрывателем, до него их нередко находили аборигены, но они считали эти камушки следами «нечи­стой силы», приносящей несчастье. Джон же первым понял, что их можно пустить в дело. Вскоре к нему присоединил­ся приятель, Боб Баклей — потомок знаменитого Дикого Билла Баклея, приплывшего на эту землю в кандалах с Пер­вым флотом, в трюмах которого вместе с крысами прибы­ли из Англии и первые белые австралийцы, прикованные цепями к нарам. Как только Билл освободился от оков, он тут же сбежал. Двадцать лет Дикий Билл провел среди або­ригенов, став одним из них, и выжил. По тем временам это была редчайшая удача. В австралийском лексиконе даже появилось выражение «баклеевский шанс» — то есть почти нулевой.

В то время, когда Счастливчик Джек и Боб Баклей реши­ли заняться красивыми камушками, в Австралии бушевала золотая лихорадка. Сотни судов из Европы и Азии, наби­тые голодными романтиками и авантюристами, устреми­лись к пятому континенту. Казалось бы, кому в этом золо­том безумии дело до красивых камушков? И тем не менее дальновидные люди нашлись. Первыми перекупщиками опалов стали китайцы. Цена опала тогда была ниже деся­ти центов за карат. Сегодня их лучшие образцы — черно­красный опал — ценятся выше бриллиантов и достигают стоимости десятков тысяч долларов за карат, а городок Лайтнинг-Ридж стал мировой столицей опала.

...Бронзовый от загара парень — дежурный по караван - парку, в котором я решил остановиться, — с показной брез­гливостью отодвинул ногтем пальца протянутый мною па­спорт.

— Здесь эта бумажка ни к чему, — сказал он. — Здесь верят на слово...

— А если совру?! — пошутил я.

— Твое дело, — ответил он. — Правда — это то, что ты считаешь правдой, а остальное никого не касается.

— Согласен, — сказал я и представился.

Он указал мне место, где я мог поставить свой «дом на ко­лесах». Караван-парк был вполне благоустроен: душ и туа­лет под крышей, газовая плита для жарки мяса под деревом, электричество на столбах — частично от солнечных батарей, частично от ветряка.

Говорил мой собеседник с тяжелым акцентом «бушме­на» — не раскрывая рта, будто у него в зубах торчала сигара. Чтобы понять его английский, приходилось напрягаться. От него я узнал, что население городка примерно шесть ты­сяч человек пятидесяти двух национальностей. Есть несколь­ко полицейских, два пивных бара и клуб.

— Если хочешь войти в местную жизнь, устроиться на работу, начать копать опалы или просто завести прияте­лей, то первым делом иди в паб, выпей с ребятами пару кру­жек пива, а дальше само покатится, — говорил он. — У нас нет имен, только клички. Спросишь, к примеру, Джона Смита — никто его не знает. А спросишь Лесного Джо — каждый покажет...

От него я узнал, как стать старателем. Большой бюро­кратии не требуется. Идешь к полицейскому, платишь ему госпошлину в размере двухсот долларов, и он оформляет на тебя участок 50 на 50 метров, не больше и не меньше. Но если приехал с семьей, то 50 на 50 положено на каждого члена семьи, даже на грудного младенца. Ну а дальше ко­пай. Улыбнется фортуна, попадется хорошая жила — через

полгода ты уже богат. Не улыбнется — копай пустую по­роду, пока не надоест. Если хорошо работаешь, но везение не сопутствует, то есть возможность получить и второй участок, но не более того. Фортуна есть фортуна, ее не об­хитришь... Хотя, впрочем, у человека в запасе хитростей сколько угодно...

Спустя какое-то время после открытия этих жил, когда у старателей дела пошли хорошо и стало ясно, что место это богато опалами, сюда, конечно же, бросились крупные фирмы, чтобы скупить землю и начать промышленную раз­работку. Тогда и старателям, и уникальной местной приро­де пришел бы конец. Но ребята встали грудью и заставшій правительство издать закон, по которому разработка опа­лов промышленным способом запрещена. Только частник - старатель имеет право на добычу. Кстати, старателем мо­жет стать каждый, вне зависимости от того, гражданин ты Австралии или нет. Главное — въехать в страну законным путем...

Для нас, россиян, население в шесть тысяч — это в луч­шем случае средних размеров поселок, а для Австралии — вполне серьезный город с внушительным «жизненным пространством». При въезде в каждый населенный пункт висит табличка, на которой указано число жителей. Иногда цифры бывают смешными — пятьдесят человек, а однаж­ды я видел даже цифру «двадцать»... Но все это городки, со своими обязательными атрибутами: мэрия, полиция, банк, паб, мини-супермаркет, бензоколонка, даже если все эти учреждения и находятся под одной крышей, а должно­сти мэра, полицейского и банкира совмещает в одном лице местный владелец пивной...

.. .По совету своего нового приятеля я сижу в пабе за длинным столом с кружкой холодного пива. На потолке лениво крутит­ся вентилятор, создавая видимость прохлады. Полумрак. Окна зашторены, чтобы не проникало солнце, но из открытой вход-

ной двери пышет жаром. Снаружи сейчас выше пятидесяти по Цельсию. Солнце такое яркое, что в дверной проем больно смотреть — режет глаза. У двери с тяжело высунутым от жары языком лежит пес. Ему хочется войти в полумрак прохлады, но боязно — люди этого не любят. Наконец он решается — мол, черт с ними, с людьми, они уже и так налакались пива — и лезет под стол.

Во всю стену паба странный рисунок — зеленая свинья с крыльями застряла между ветвей на верхушке дерева. Поз­же я узнал, что это творение местного художника-аборигена Джона Марри. Парень как-то сильно поддал, и ему начали мерещиться летающие свиньи. Вот он спьяна и сотворил этот сюрреализм. Нарисовал и выставил в окно. Проходил какой-то любитель искусства — увидел, пришел в восторг и купил за полсотни баксов. С тех пор парень уже лет двадцать только и рисует летающих свиней. Разбогател, стал ужасно популярен среди туристов, особенно японцев. Те отваливают ему по тысяче «зеленых» за его шедевр, а то и больше.

...Мужик в майке с бородой Карла Маркса и мышцами культуриста сидит напротив в компании двух татуирован­ных девиц. Потягивая пиво, они рассматривают меня.

— Что-то я тебя раньше не видел, приятель, — говорит мужик.

— Только сегодня прибыл... — отвечаю я.

— Копать или просто так?

— Пока не знаю...

— Ну, что ж... Добро пожаловать, — он протягивает руку, и мы знакомимся.

— Из Сиднея? — спрашивает он.

— Да нет, подальше... Из России...

— О-о-о... —удивляется мужик, — Москва...

На плечо мне наваливается подвыпивший абориген не первой молодости.

— Русский?! — говорит он, садясь рядом. — Я тебе вот что скажу. Когда я воевал во Вьетнаме против коммунистов,

у нас был аборигенский батальон... А рядом стоял батальон американских индейцев... Так вот, когда надо было идти в атаку, индейцы нам говорят: вы идите первыми, потому что вы более примитивные... За это я не люблю американ­цев...

— Брось врать, Тото, — хохочет Карл Маркс. — Ни один абориген никогда не служил в армии... Вас туда не берут...

— Ничего ты не понимаешь, — без обиды огрызается Тото. — Ты ирландец, а все ирландцы тупые...

Оба смеются и подвигают мне наполненную кружку, так как моя уже опустела...

Часа через два мы выходим из паба уже близкими друзья­ми, съевшими вместе «пуд соли». Если я вдруг надумаю ко­пать, то Карл Маркс готов быть моим поручителем и «взять в долю»...

...Городок вызывает романтические воспоминания детства. Таким я представлял себе когда-то Клондайк, зачитываясь Джеком Лондоном. Только вместо космических морозов и укутанных в тулупы мужиков — тропическое пекло и ду­бленые солнцем парни.

Вечер. Жара чуть спала. Я иду по главной улице. Все как положено — бензоколонка, пивная, мэрия, супермаркет... Но есть и свои особенности. Длинное, как ангар, здание с надписью «Черный опал» и реклама — «Самый дешевый в мире». Во всю стену рисунок: группа бородатых мужиков прошлого века в надвинутых на уши черных шляпах роют лопатами дыры в земле... Это своего рода биржа. Здесь встречаются перекупщики со старателями. Одни продают нарытые опалы, другие скупают и развозят их по миру, про­давая во много раз дороже...

Но стоит свернуть с главной улицы, и картина меняется. Шикарный особняк с бассейном стоимостью в «лимон», а ря­дом, на соседнем участке, огромная железная бочка метров трех в диаметре, лежащая на боку, с завешенным просты-

ней входом, где тоже кто-то живет. Или хибара, составленная из ящиков. Значит, первому хозяину уже повезло, а второй еще ждет своей удачи... Или вдруг огороженное пустое поле с надписью на щитах: «Осторожно! Старые штольни. Не сло­май шею...»

Ночевал я в своем караване на колесах. Мне снились снега Юкатана, собачьи упряжки и Белый Клык, который внимательно рассматривал меня... Взгляд у него был такой пронзительный, что я проснулся. Открыв глаза, я похолодел от ужаса: застывшими круглыми глазами на меня смотрел дьявол с торчащими ушами... «Пить надо меньше», — про­неслось в голове. А в следующую секунду я понял, что в от­крытых дверях каравана на задних лапах стоит огромный кенгуру... Я метнулся за фотоаппаратом, но животное оказалось проворнее. Когда я выскочил, кенгуру был ме­трах в двадцати и медленно, огромными прыжками, плыл над кустами, грациозно, как призрак, зависая в утреннем тумане...

Было тихо, свежо и приятно. Я лег, но не прошло и чет­верти часа, как на деревьях проснулись белые какаду и нача­ли орать так пронзительно, что спать было уже невозможно. Тучи их носились в хаотическом беспорядке, будто совершая утренний моцион. Вся крыша каравана была загажена ими. «Хорошо, что коровы не летают!» — подумал я.