Эд знал, сколько в нашей стране людей, страдающих бессонницей. Он поинтересовался у меня, не хочу ли я попробовать вести такую программу с полуночи до пяти утра.

Момент был выбран удачнее некуда. Не знаю, согласился бы я переехать в Вашингтон, если бы мать была еще жива. Последние годы ее жизни я находился рядом с ней. А незадолго до предложения Mutual женился на Шэрон, бывшей учительнице математики. Она посчитала идею ночного шоу интересной и поддерживала меня в ре­шении уехать из Майами. И еще я нашел хорошего агента — Боба Вульфа. Боб представлял интересы многих бейсболистов, а со вре­менем стал работать с баскетбольной звездой Ларри Бердом. Он был гостем моей программы и предложил мне стать его клиентом. Но просто агентом Боба называть нельзя. Боб для своих клиентов был мать, отец и почти что супруг. Я разговаривал с ним каждый день, и он привел мою жизнь в норму.

Мое отношение к деньгам осталось в общем прежним. Как гово­рит мой друг Герби: «Люди не меняются, меняются только обстоя­тельства». В Майами никогда много не платили. Если бы я остал­ся там, то, наверное, и по сей день не рассчитался бы со своими долгами. Боб решил, что в моей жизни нужны перемены. Он догово­рился с Mutual о более высокой зарплате для меня и передал управ­ление моими средствами инвестиционной компании в Бостоне.

Вначале новое шоу базировалось в Майами. Джеки Глисон и Дон Шула были моими первыми гостями. В ту ночь только 28 маленьких станций по стране передавали нашу программу. В январе 1978-го еще не существовало ночных рейтингов. По крайней мере я тако­го не помню. Знаю только, что все пошло хорошо с самого нача­ла. Программа была серьезной, но сама себя всерьез не восприни­мала. В этом и была ее прелесть. За одну секунду настроение мог­ло меняться — от гениальных прозрений до истерического хохота.

Ничего подобного в эфире еще не было. Были, конечно, ка­кие-то местные диджеи со своими утренними фишками. Но не было такого сплава юмора и серьезных разговоров, а также слушателей со всех концов страны, которые могли звонить в эфир. Формат пере­дачи оставался неизменным на протяжении многих лет. Я в течение часа задавал вопросы гостю (или гостям). Потом приглашенные от-

вечали на вопросы слушателей по телефону — на это отводилось два часа. А потом шли два часа свободного общения в эфире, когда каждый мог позвонить в студию с любым вопросом.

Спустя месяца два шоу переехало в Вашингтон. Был найден не только нужный момент, но и нужное место. Неизвестно, как у меня получалось, но я всегда умудрялся оказаться там, где происходило все самое интересное. Лучше всего я могу объяснить это так. Когда-то дав­но в Chicago Bears1 был замечательный игрок Дик Буткус. У него было превосходное чувство мяча. Говорили, что Буткус всегда там, где мяч. Подобное чувство есть и у меня в моей сфере деятельности.

В конце 1970-х — начале 1980-х в Вашингтоне жизнь кипела. Тог­да слова «средства массовой информации» еще не приобрели столь дурную славу, как сейчас. У них было уважение общества. Расследо­вание Вудворда и Бернстайна2 относительно Уотергейтского взло­ма всего за несколько лет до этого вынудили президента Никсона уйти в отставку. Двое репортеров стали национальными героями. Роберт Редфорд и Дастин Хоффман изобразили их в фильме «Вся президентская рать». Для журналиста в 1970-е не было места лучше, чем Вашингтон. Политики пролетали через столицу, словно здесь стоял турникет, но журналисты оставались на службе. Это были люди особой породы, практически вымершей сегодня. Им оставля­ли лучшие столики в ресторанах.

Каждый, кто что-то представлял собой в Вашингтоне, обедал в ресторане Дюка Зейберта. Бен Брэдли, редактор Washington Post; Джордж Аллен, тренер Washington Redskins; Эдвард Беннет Уильямс, знаменитый адвокат и хозяин Baltimore Orioles; все политики. Мы с Дюком сдружились сразу же. Он не спал, слушая мои программы, и вскоре за мной был закреплен центральный столик, тот самый, который сразу же видел каждый входящий. Я каждый день приходил к Дюку на ланч. И он отказывался подавать мне счет.

Прошло не так много времени, как мое шоу попало в пятьдесят лучших, и его слушал даже Тед Коппель3, когда ехал домой после

Профессиональный футбольный клуб, выступающий в Национальной фут­больной лиге.

2 Репортеры The Washington Post.

3 Популярный тележурналист (АЕС), вел шоу Nightline.

ночного телеэфира. Благодаря звонкам слушателей со всех концов страны мы чувствовали пульс всей Америки. Эд Литтл не ошибся. Страна была уже не такой большой. Какой-нибудь парень из Фе­никса интересовался жизнью и работой мэра Нью-Йорка. Матчи Суперкубка волновали людей от побережья до побережья. Жите­ли Миссисипи смеялись над шутками в нашей программе совсем так же, как жители Висконсина.

А потом случилось 4 ноября 1979 года. Даже человек, который мог представить себе, что вся страна может настроиться на одну радиопрограмму, не предвидел такого. Этот день захватил внима­ние всех американцев и удерживал его на протяжении последую­щих 444 дней.

В тот день в шесть тридцать утра за полмира от нас иранская студентка, спрятав под одеждой кусачки, подошла к воротам аме­риканского посольства в Иране. Перекусив цепи, она впустила туда три тысячи вооруженных людей. Шестьдесят шесть сотрудников посольства были взяты в заложники. В вечерних новостях амери­канским зрителям показали, как их с завязанными глазами вели по улицам. Все без исключения звонки в ту ночь были о заложниках. И на следующую ночь тоже. За все время моей работы на радио я никогда не слышал такого гнева в людских голосах. Люди были вне себя, во-первых, из-за того, что какая-то кучка террористов смогла так унизить Соединенные Штаты; а во-вторых, потому, что мы ока­зались беспомощны перед лицом происходящего.

Боевики требовали экстрадиции бывшего лидера Ирана, шаха[36], который лечился в Соединенных Штатах, а потом уехал в Марокко. Они хотели, чтобы Штаты принесли извинения за то, что поддержи­вали шаха и его действия, и чтобы имущество и вклады шаха были конфискованы. Теперь ясно, что тогда мы недооценили значение переворота в Иране. Когда аятолла Хомейни вернулся из Парижа, чтобы взять власть в Иране в свои руки, всем казалось, что это самый обычный переворот, которые нередко случаются в истории разных государств. Мы не сознавали, что с этого самого момента Америка вступила в непрекращающийся конфликт с радикальным исламом.

Когда были захвачены заложники, Джимми Картер пользовался большой поддержкой народа. Президент только что достиг невоз­можного — он убедил Израиль и Египет подписать историческое соглашение в Кэмп-Дэвиде. Это достижение никто не оспаривает и по сей день. Но, когда были захвачены заложники в Иране, Кар­тер допустил ошибку, подобную ошибке Джона Маккейна накануне последних выборов. С наступлением экономического кризиса Мак­кейн сказал: «Я приостанавливаю свою кампанию». Когда были взя­ты заложники, Картер фактически приостановил свое президент­ство. Он говорил только о заложниках и даже не зажег огни на рож­дественской елке в Белом доме. Судьба заложников захватила его целиком, как и всех в Америке.

Мой друг Герб пришел ко мне на программу и сказал, что при­давать случившемуся настолько большое значение — ошибка. «Это неправильный путь для ведения переговоров», — заметил он, а уж он-то знал, о чем говорит, потому что он был профессиональ­ным переговорщиком и даже написал бестселлер под названием «Обо всем можно договориться»1. «Иранцы, как никто, умеют тор­говаться, у них такая культура, — сказал Герби. — Поэтому это все равно что прийти в магазин ковров и сказать продавцу: “Мне нра­вится вот тот ковер в витрине. Я очень хочу его купить. Мне он край­не необходим!” И что, как вы думаете, произойдете ценой?»

Некоторые из женщин-заложников и те, кто плохо себя чувство­вал, были освобождены в качестве жеста доброй воли. Но, увидев, что остальных пятьдесят два человека Картер вернуть домой не мо­жет, американцы стали отворачиваться от него. Как-то рано утром в апреле 1979 года, когда я еще вел свое шоу, пришла информация о попытке спасения заложников и о том, что самолет со спасателями рухнул в пустыне и восемь человек погибло. Тогда не существовало круглосуточной службы новостей, которая могла бы передавать со­общения обо всех изменениях ситуации. Так что место новостной заняла наша программа. Мы разбудили сенатора Генри Джексона, который приехал к нам в студию, чтобы принимать звонки, в яро­сти от того, что президент не поставил его в известность о предпри-

Coen Н. You Can Negotiate Anything (1982). Издание на русском языке: Коэн Г. Обо всем можно договориться. — М.: ACT, 2010.

нятой попытке спасения. И хотя в ту ночь звонки в основном были доброжелательными — по крайней мере мы хоть что-то пытались сделать! — по мере того, как люди начали осознавать поражение Америки, настроение нации падало.

Если бы кто-нибудь проводил мониторинг звонков в мою про­грамму, он сразу понял бы, что у Картера не было шансов на пере­избрание. Но, как всегда, в нашем шоу находилось место и для юмора. Перед выборами 1980 года Картер отказался участвовать в дебатах в Сиракузах1, потому что Рональд Рейган настоял на том, чтобы в них участвовал и независимый кандидат Джон Андерсон. Шли разговоры о том, что на сцене должно было остаться пустое кресло, символизирующее неявившегося Картера. Но умные голо­вы все же одержали верх, и президент не был унижен пустым крес­лом. В ту ночь мне позвонили из Сиракуз:

«Ларри, это Кресло. Я так расстроено, так расстроено. Меня по­крыли лаком, сделали новую обивку... Это должен был быть мой звездный час, и в последний момент мне отказали!»

Мне показалось, что мой собеседник — неглупый человек, так что я поддержал его игру:

«Что ж, прогноз на восьмидесятый год неутешительный. Плани­руете ли вы принять участие в следующих выборах?»

«Я подумываю о том, чтобы предпринять новую попытку в во­семьдесят четвертом, — ответил он. — Так что пора подыскивать Кушетку, чтобы она баллотировалась вместе со мной».

Вот какие вещи сходили с рук поздно ночью...

Были разговоры об октябрьском сюрпризе, о маневре, рассчи­танном на то, чтобы в последний момент спасти и заложников, и президентство Картера. Но ничего не произошло. Победа Рейгана была внушительной. Буквально через несколько минут после того, как он произнес президентскую клятву, заложники были освобож­дены. Когда их привезли в Соединенные Штаты, то держали по­дальше от прессы. После встречи со своими родственниками в Вест - Пойнте они отправились в Вашингтон для торжественного приема. И я опять оказался в нужном месте в нужное время. Бывших за-

Город в штате Нью-Йорк.

ложников разместили в отеле Marriott в Кристал-Сити, по соседству с нашей студией. Кто-то из наших сотрудников встретил на дискоте­ке в отеле военных моряков, которые были в заложниках, и убедил одного из них прийти ко мне на шоу. Он два часа рассказывал нам, как заложники общались между собой при помощи записок на туа­летной бумаге, и прочие подробности их заключения.

Ох, как же прав был Эд Литтл! Ни один из слушателей, будь он в Майами или в Денвере, не отключил свой приемник во время это­го интервью. И точно так же никто из тех, кто слушал нас через сеть American Forces в Берлине или Сеуле, не стал переключаться на дру­гую волну. Мое влияние распространялось все дальше и дальше, пока я приближался к центру событий.

Через 69 дней после инаугурации Рейгана президент был ранен при попытке покушения на его жизнь буквально кварталах в пяти от ресторана Дюка Зейберта. Не знаю почему, но когда я услышал новость, то вдруг почувствовал, что с Рейганом все будет в порядке. И он сам, как оказалось, чувствовал то же самое. Много лет спустя он рассказал мне, что даже не понял, что в него стреляли. Он решил, что прыгнувший на него охранник сломал ему ребро, когда затал­кивал его в машину, чтобы защитить от выстрелов. Рейган действи­тельно не осознал, что причиной боли была пуля, ударившая его рикошетом, пока не посмотрел вниз и не увидел кровь.

Выстрелы прозвучали рядом с серым каменным забором отеля Hilton. Там располагался самый большой танцевальный зал в го­роде. Все прекрасно знали это место. Это была улица, по которой гулял весь город. Если бы мне пришлось остаться в Майами, уверен, попытка убийства президента была бы самой важной темой разго­воров. А сейчас я находился буквально в центре событий, проходя по дороге в ресторан Зейберта мимо огороженного предупредитель­ными лентами места преступления. Стрелявшего, Джона Хинкли - младшего, должен был защищать в суде мой хороший друг Эдвард Беннет Уильямс. Вскоре я познакомился ближе и с Рональдом и Нэн­си Рейган.

Программа постепенно начинала жить собственной жизнью. Сенатор Эл Гор заезжал к нам в студию поздно ночью, чтобы выйти в эфир в качестве гостя. Появился постоянный собеседник, который

звонил нам из Портленда. Он не говорил ничего, только оглуши­тельно хохотал. Мы прозвали его Портлендским хохотунчиком. Если я спрашивал его о чем-то, он начинал смеяться, причем так зарази­тельно, что все, кто его слышал, не могли ничего с собой поделать и начинали хохотать вместе с ним. Если Портлендский хохотунчик какое-то время не звонил, то слушатели начинали интересоваться, куда он делся. Наше шоу стало добрым другом ночных сторожей, дежурных медиков, пилотов, полицейских и допоздна засидевшихся над учебниками студентов. Однажды мне позвонили из Арканзаса. Это был губернатор Билл Клинтон.

«Мы сейчас же выслушаем вашу точку зрения, губернатор, — сказал ему я, — но сначала скажите мне, что вы делаете в пол­третьего ночи?»

«Да не важно...» — ответил он.

Стивен Кольбер1 утверждал, что лишился невинности во время прослушивания нашего шоу.

Если вы настраивались на нашу волну, вы не могли предугадать, что вас ожидает — смех или слезы. Однажды у меня в гостях был актер, певец и комик Дэнни Кэй. В три часа ночи позвонила жен­щина и сказала:

«Дэнни, никогда в жизни не думала, что когда-нибудь буду разго­варивать с вами. Разве был у меня шанс поговорить с вами? Я хочу рассказать, как мой сын любил вас. И очень хотел походить на вас. Он знал все ваши песни. Он служил на флоте и был убит в Корее. Мне прислали его личные вещи. Среди них была единственная фотография, с которой он никогда не расставался. Это ваша фото­графия. Я поставила ее рядом с фотографией сына и вытираю с них пыль каждый день. Я рада, что могу рассказать вам об этом».

Дэнни Кэй заплакал. В студию он пришел вместе с братом, и он тоже заплакал. Я тоже не мог сдержать слез. А потом Дэнни Кэй сделал удивительную вещь.

«У вашего сына была любимая песня?» — спросил он.

«Дина», — ответила она.

И он спел ей эту песню.

Американский актер, сатирик, режиссер и писатель. Известен своей сати­рической новостной передачей The Colbert Report (Comedy Central).

Это были минуты, о которых невозможно забыть, они навсегда остаются в душе.

Когда был убит Джон Леннон, я в течение пяти часов принимал звонки о нем. Многие плакали. До той ночи я и не знал, насколько сильно «Битлз» влияли на человечество. Позвонил Милтон Берл1. Я начинал понимать, что моя программа стала тем местом, где весь народ может собраться и погоревать вместе.

Но все-таки больше всего я любил веселые моменты. Например, в четыре часа утра я мог заняться спиритизмом. Конечно, я понятия не имел, о чем говорю, когда предсказывал будущее.

«Завтра, — говорил я звонившему, — вы будете в Хьюстоне».

«Но я в Детройте!» — возражал он.

«Это неважно. Завтра вы войдете в аэропорт Хьюстона. И позна­комитесь с женщиной по имени Марта. Она станет самой большой вашей любовью».

«Но я уже женат!»

«Верьте мне».

Мне позвонили создатели фильма «Охотники за привидениями» и предложили сыграть себя самого. Они снимали меня с сигаретой в руке, за микрофоном. Поэт Род Маккьюэн пришел ко мне, не имея представления о реальном размере моей аудитории.

«У меня выходит новая книга, и каждый, кто купит ее, отрежет клапан суперобложки и пришлет мне, получит бесплатно мою по­следнюю аудиозапись», — пообещал Маккьюэн. 15 200 человек при­слали ему клапан обложки. Маккьюэн едва не разорился.

Газета USA Today начала выходить в 1982 году, и ее основатель Эл Нейхарт спросил, не хочу ли я вести в ней еженедельную колонку. Это была газета для тех, кто узнавал новости по телевидению. Тор­говые автоматы с этой газетой даже выглядели, как телеэкраны. Вначале USA Today не принимали всерьез. Ее даже прозвали ее МсРарег — по аналогии с McDonald’s. Но газета стала еще одним знаком того, что мир меняется. Мое шоу привлекало к нам все боль­ше людей. И сегодня USA Today — крупнейшая национальная еже­дневная газета.

Актер, сценарист («Серенада Солнечной долины», «Этот безумный, безум­ный, безумный мир» и др.).

Я выпускал ночную программу, писал для USA Today и выходил в телеэфир местного телеканала каждый субботний вечер. Началь­ству телеканала так нравились мои субботние программы, что они решили выпускать их пять раз в неделю. Я должен был выходить в эфир в начале вечера, перед прайм-таймом. Генеральный менед­жер компании пригласил меня на обед и был со мной очень любезен.

«Еще четыре недели должно идти другое шоу, — сказал он. — Так что следующий месяц занят. Это дневная программа, которую мы попытались пустить вечером. Но шансов у нее нет. Через месяц ее отменят, и тогда ты начнешь работать».

Речь шла о «Колесе фортуны». Дневное шоу! Ха-ха! Никаких шан­сов! Да это самое долгоживущее шоу в американской телевизион­ной истории! Прошло уже 25 лет, а оно все еще в эфире.

Задумайтесь: если бы «Колесо фортуны» провалилось и моя ежедневная программа пошла бы в эфир, я никогда не оказался бы на CNN. Иногда плохое оборачивается хорошим. Порой и в бейсбо­ле лучшие передачи — те, которые не были сделаны.

Несмотря на то что мне не очень-то нравились мокрое лето и злые зимы Вашингтона, в общем было неплохо. Мой брак с Шэрон распадался. Переезд из Майами дался не очень легко. Как-то утром я пришел домой и обнаружил, что мои приемные дочки — дети Шэ­рон — завязали все мои носки узлами. Но со временем дети приспо­собились к новой жизни. Хуже было то, что интенсивность наших отношений с Шэрон никогда не приближалась к какому-то средне­му значению. Это была либо десятка, либо ноль. Даже после того, как мы развелись, мы продолжали встречаться.

Моя дочь Хая захотела жить со мной. К этому моменту мы с Шэрон уже расстались, и Элин согласилась, что Хае нужен отец. Поэтому Хая переехала ко мне из Майами. Это было серьезное изменение в моей жизни. Я никогда не растил ребенка самостоятельно. И вот неожи­данно на моем попечении оказалась двенадцатилетняя девочка.

Никогда не забуду наш первый вечер. Я встретил ее в аэропорту и привез в свою квартирку, в которой была только одна спальня. В квартиру побольше мы должны были переехать лишь на следую­щей неделе. А в эту неделю ей пришлось спать на диванчике в боль­шой комнате.

Я пошел спать, размышляя о том, как мне со всем этим справиться. «Ну, парень, — говорил я себе, — вот ты и взял на себя ответствен­ность. Но я же понятия не имею, как быть отцом. Я же работаю все ночи напролет. Кто будет за ней смотреть? Что мне делать со всем этим?»

Утром я проснулся и увидел, что Хая сидит на краешке моей кро­вати.

«Ты вставал ночью?» — спросила она.

«Да», — ответил я.

«И пил воду из стакана?»

«Да, там стоял стакан с водой, и я ее выпил».

«Ты выпил мои контактные линзы».

Так началась для меня жизнь родителя. Однажды утром я открыл глаза и увидел какую-то морду прямо перед своим носом.

«Правда, лапочка?» — спросила Хая.

Она завела трех хорьков — они жили в ванной. Летом она под­рабатывала на Капитолийском холме и ходила со мной к Дюку Зейберту. Это было идиллическое время. Мы посещали бейсболь­ные матчи с Эдвардом Беннетом Уильямсом1. Я сидел рядом с ним, когда Orioles выиграли «Всемирную серию» в 1983-м, и подружил­ся с комментатором этой команды Джоном Миллером. Однажды Джон объявил, что в следующем иннинге он изобразит Ларри Кинга. Никто из радиослушателей не подозревал, что я сидел в тот момент рядом с ним. Так вот сбылась мечта моего детства — я си­дел в кабинке комментатора и вел репортаж об игре. В ту же ночь мне позвонил один из слушателей и поинтересовался: «Вы были на игре?»

«Нет», — соврал я, чтобы посмотреть, что будет.

«И вы не слышали репортаж?»

«Нет».

«Там Джон Миллер спародировал вас».

«И как у него получилось?»

И человек ответил:

«Очень похоже».

Известный адвокат, владелец Orioles.

А потом был еще один телефонный звонок. Мне тогда так нрави­лось в Вашингтоне, что я далеко не сразу осознал, насколько верно был выбран момент.