Последняя надежда. Судьбы людские. В дебрях Папуа.

Голый паук. «Месяц в деревне». Балаклава и Севастополь.

Гомер. Город до горизонта. Побег из тюрьмы

«На последнем берегу» — так назывался голливудский бое­вик середины 1950-х годов, рассказывавший о гибели мира от атомной войны. После нее осталась лишь земля на краю света — последнее прибежище выживших. Землей этой была Австралия.

Для многих из послевоенной иммиграции это была не та­кая уж и фантастика. Австралия действительно была для них «последним берегом». Об этих людях мы уже говорили и еще будем говорить.

Хотя в целом для Австралии русскоязычная иммиграция не очень многочисленна, в то же время она многогранна и многолика. Ее основу, как мы уже говорили, составляют русские, украинцы и евреи, разными путями и по разным причинам покинувшие Россию. Это потомки тех россиян, которые когда-то бежали от царизма — кто за революцион­ную деятельность, кто от черносотенных еврейских погро­мов. Это потомки солдат и офицеров белых армий, кото­рые когда-то осели в Китае, выброшенные туда событиями 1917 года, а затем уже бежавшие дальше от китайской рево­люции. Это потомки «перемещенных лиц», вывезенных фа­шистами в Германию и не пожелавших возвращаться в ста­линский Советский Союз. Это и потомки полицаев и пре-

дателей, воевавших на стороне немцев и скрывшихся здесь от возмездия. Это евреи, чудом спасшиеся из фашистских концлагерей и пережившие Холокост...

Тысячи историй, трагедий и ненаписанных романов. Вот одна из судеб, с которой автору довелось соприкоснуться.

Сигизмунд Дичбалис родился в Петрограде в семье рус­ской медсестры и кадрового литовского офицера, защищав­шего революцию. Окончил школу, затем училище. Трид­цатые годы, сталинские чистки, гибель отца. Потом Вторая мировая война, на которую он уходит добровольцем. Окру­жение, плен. В плену его судьба пересекается с судьбой гене­рала Власова*. Знание немецкого языка спасает ему жизнь. Конец войны. Генерала Власова казнят, Сигизмунд бежит. Добирается до Австралии. Работа на заводах и в рудниках. Но и здесь неспокойно, советские власти могут потребовать его выдачи. Случайно знакомится с человеком, связанным с западногерманским телевидением, который предлагает ему взять псевдоним и быть их внештатным спецкором в почти дикой тогда еще Папуа — Новой Гвинее. С киноаппаратом в руках он уходит в дебри к папуасам, в места, куда в прямом смысле слова почти не ступала нога белого человека и где каннибализм был тогда еще нормой жизни. Там, на грани смертельного риска, он живет много лет, высылая оттуда свои репортажи...

Мы встретились с ним в середине 1990-х, на одной из ферм восточного побережья Австралии. За окном на лужайке пас­лись лошади, а пожилой человек с сильным акцентом рас­сказывал мне по-русски свою жизнь. Кохмната была устав­лена странными деревянными идолами, а стены увешаны ритуальньши масками. Глубокие трещины на них выдава­ли старину. Заметив мой заинтересованный взгляд, хозяин сказал: «Это все оттуда, из Папуа, все настоящее, древнее.

А. А. Власов (1901-1946), генерал-лейтенант. В ходе войны был пленен и пошел на сотрудничество с немцами, став главнокомандующим Рус­ской освободительной армии (РОА).

Британский музей предлагает мне за них большие деньги, но я не могу продать — это кусок моей жизни»*.

Я не прокурор, чтобы оценивать его жизнь. Она сложна, как, впрочем, и любая другая жизнь. Такими судьбами полна Австралия. О некоторых из них мы еще расскажем.

Однако вернемся к теме иммиграции. Все же большинство ныне живущих русскоязычных австралийцев — это имми­гранты последних десятилетий, так что судьбы их не столь драматичны, как вышеописанная. Хотя и среди них есть весьма любопытные персонажи. Как-то в парилке одного из городских бассейнов я остолбенел от удивления. В углу, на верхней полке под потолком, скрестив, как Будда, ноги и разбросив по сторонам длиннющие руки, сидел голый «паук», весь покрытый татуировкой. Голова его упиралась

О своей жизни Сигизмунд Дичбалис написал в книге «Дегство, отроче­ство, юность: Не по Льву Николаевичу Толстому», изданной в Петер­бурге в 1995 году издательством «Сатис».

в потолок, узкие глазки бегали. Явно, что это был наш рос­сийский «пахан в законе» или «вне закона», скрывавшийся в Австралии, чтобы на родине его не «замочили в сортире». Внизу с тазом горячей воды орудовала обслуживающая его «шестерка». Меня они в упор не замечали и, естественно, не догадывались, что я могу понять их русский язык. Я таки и не мог его понять, ибо толковали они на тяжелой блатной «фене». До меня лишь дошел хриплый приказ босса «шестер­ке»: «Коль, хлобыстни, захолодало!»

Такого сорта иммигранты здесь тоже есть, но они времен­ные...

Не могу с уверенностью сказать, где находится центр сего­дняшней русскоязычной диаспоры — в Сиднее или в Мель­бурне, — но, по статистике, Мельбурн — это город, где про­живает подавляющее число живущих в Австралии русских евреев и не менее половины всех остальных русскоязычных граждан страны. В разных городах Австралии вы встретите такие знакомые для русского уха названия районов и улиц, как Одесса, Крым, Севастополь, Балаклава, Инкерман, Аль­ма, где в основном и концентрируется русскоязычная диа­спора.

Помню, я был удивлен, когда впервые на золотых при­исках Балларата под Мельбурном увидел старый музейный плакат «Севастополь взят!». Мне пришлось поломать голо­ву и воспользоваться подсказкой местного человека, чтобы понять, что плакат этот относится к Крымской войне поза­прошлого века*. Ну а то, что Балаклава («рыбье гнездо»), Инкерман («пещерный город»), Альма (имя реки) — это турецкие названия районов Севастополя — жемчужины Крыма, воспетые еще Гомером, Пушкиным, Куприным, — это мало кто знает не только среди австралийских русских, но и в самой России.

Крымская война (1853-1856) между Российской империей и коалицией в составе Британской, Французской, Османской империй.

В гавань прекрасную там мы вошли. Ее окружают

Скалы крутые с обеих сторон непрерывной стеною.

Около входа высоко вздымаются друг против друга

Два выбегающих мыса, и узок вход в эту гавань.

«Одиссея». Песнь десятая

Так Гомер описал Балаклаву. И неудивительно, что о ней мало известно даже в России, поскольку в советское время эти районы были закрытыми военными зонами, где нахо­дился, в частности, сверхсекретный подземный завод подвод­ных лодок, способный выдержать чуть ли не ядерный удар. А сегодня это райское место облюбовано «новыми русски­ми» — владельцами многомиллионных яхт — для гламур­ного врехмяпрепровождения подальше от людских глаз.

Все эти крымские названия появились в Австралии имен­но как сихмволика той далекой войны, которая для того вре­мени была почти мировой.

То, что мы — российско-советские люди — в подавля­ющем большинстве своем народ «особый», доказывать, по-видихмому, не надо. Мы можем отличаться друг от друга религией, национальностью и даже цветом крови, если бы такое существовало, но только не ментальностью. Советизм из нас улетучивается медленно и только с поколениями, а это требует времени.

В той почти вековой советской жизни мы привыкли иметь в противниках свое же государство. Оно боролось с нами — мы с ним, оно обманывало нас — мы его. Все это привило нам множество специфических качеств: мы любим брать — но не отдавать, требовать — но не помогать, критиковать — но не хвалить. И конечно же, любим то, что выражается ем­ким словохм «халява».

Это вошло чуть ли не в генетический код, который мы гордо несем с собой по хмиру. Поэтому, когда меня спраши­вают, чем отличаются русскоязычные иммигранты Австра­лии, Соединенных Штатов, Канады, Израиля или Германии,

твердо отвечаю — ничем. Хотя слышал и другие мнения, которые, кстати, подтверждают основное правило.

Вспоминаю случайно подслушанный разговор двух наших соотечественников в Мельбурне в районе Балаклавы. Один, постарше, давно, по-видимому, живущий в этой стране, а другой недавно прибывший. Молодой радовался, что Ав­стралия дала ему хорошее денежное пособие. «Ну и что, — скептически заметил старожил, — для этого они нас сюда и позвали, чтобы мы хорошо кушали!»

Думаю, что такое под силу лишь талантливому юмо­ристу.

Еще в советское время в Австралию как-то приехал на гастро­ли московский «Театр на Таганке» и привез пьесу Тургенева «Месяц в деревне». Актеры потом каламбурили, что провели «месяц в деревне», подразумевая Австралию.

И действительно, когда летишь над Сиднеем или Мель­бурном, то под тобой на огромном пространстве, до само­го горизонта, простирается море одно-двухэтажных домов, парков, садов, и лишь где-то в середине этого моря в небо вдруг взлетают пятидесяти-семидесятиэтажные небоскре­бы — деловой центр города.

До самого горизонта — это не метафора. Достаточно ска­зать, что Сидней имеет 32 тысячи улиц, а Мельбурн, который по населению примерно в три раза меньше Москвы, во столь­ко же раз больше ее по площади. Это действительно море небольших домов до самого горизонта, поэтому от россий­ских туристов можно иногда услышать, что Австралия — это большая деревня.

Пожалуй, верно, если исходить из того, что мир вообще большая деревня. Но в этой всемирной деревне есть хутора с будущим, а есть отживающие свой век.

Австралиец терпеть не может жить в многоэтажных до­мах, для него это муравейник, символ нищеты. Независимо от происхождения, в этом вопросе у него психология англо-

сакса: «Мой дом — моя крепость», и свою крепость он хо­чет иметь. Поэтому, если вы встретите в Австралии жилую многоэтажку, то можете быть уверены, что это «государ­ственное жилье» для малоимущих*.

Вообще, надо сказать, что информация об Австралии в Рос­сии недалеко ушла со времен Миклухо-Маклая. Как-то я про­читал в одной из московских газет, что стоимость дома в цен­тре Мельбурна равна примерно стоимости комнаты в мо­сковской коммуналке. А вот услышанный мною разговор двух девиц в московском офисе Аэрофлота. Одна объясняла другой, что в Австралии не хватает женщин, поэтому визы туда дают мгновенно. А если захочешь остаться, то получа­ешь в собственность дом и сто тысяч долларов подъемных... А в Новой Зеландии еще больше... Таких перлов можно привести много.

Но вообще-то, если серьезно говорить о российских женщинах в Австралии, то сегодня это весьма значительная категория, которая даже создала свою ассоциацию «русских женщин».

Чаще всего эта эмиграция происходит через замуже­ство — брачные агентства. В распространившемся пред­ставлении австралийских мужчин русская жена работяща, послушна, нетребовательна и, в отличие от чересчур эман­сипированной австралийки, малозатратна — проще говоря, хорошая домохозяйка. Заключив брак с австралийцем, она приезжает в страну. И тут начинаются сюрпризы для обеих сторон. Ну, во-первых, как мы с вами знаем, она не такая уж послушная и малозатратная. Во-вторых, брак с ее сторо­ны нередко заключается не по любви, а по расчету, но без до­статочного знания австралийских иммиграционных и брач-

Впрочем, не так давно в Мельбурне был построен самый высокий в мире жилой небоскреб с весьма дорогими квартирами, рассчитанными в первую очередь на состоятельные молодые пары. Но это как раз и есть то исключение, которое подтверждает правило.

ных законов. Поэтому, приехав, она с удивлением узнает, что первые два года не может развестись со своим супругом, иначе будет тут же депортирована обратно на родину. Так что, если хочется развестись, то надо или терпеть два года, или возвращаться домой.

А терпеть иногда приходится, так как ее австралийская половина чувствует себя спасителем несчастной женщины, вытащившим ее из кромешного ада. Такое взаимное недо­понимание чаще всего и приводит к конфликтам. Не говоря уж о том, что если мужчина не смог найти спутницу у себя в стране, то, скорее всего, с ним что-то не так: характер, здо­ровье, недостаточная контактность с окружающим миром... Естественно, что это тоже не способствует крепости семьи. И вообще, в межнациональных браках далеких по своим культурам людей заложено много подводных камней.

Это вовсе не значит, что в смешанных браках не бывает крепких счастливых семей. Конечно же, они есть, и немало, но, по статистике австралийского министерства иммигра­ции, среди других иностранных жен русские женщины ли­дируют по проценту разводов.

Встречаются среди российских женщин и весьма «крутые». Об одной из таких вы, возможно, слышали, ибо ее история обошла мировую прессу. 1993 год. Тихая библиотекарша из московской Ленинки эмигрирует с мужем-программистом в Австралию. Поселяются они в Сиднее. Взаимоотношения в семье складываются не лучшим образом. Спустя пару лет сорокалетняя дама заводит себе любовника из местных, ко­торый представляется ей писателем и журналистом «с кри­минальным прошлым». Любовь, как известно, не имеет гра­ниц, и вскоре она уходит к нему. «Прошлое» оказывается не прошлым, а настоящим, и возлюбленный опять в тюрьме. Как в лучших голливудских боевиках, тихая российская дама нанимает туристский вертолет, приставляет к голове пилота пистолет и заставляет его сесть на прогулочный дворик сид-

нейской тюрьмы. Остальное занимает секунды. Гуляющий в это время по дворику любовник прыгает в вертолет, и ма­шина взлетает. Счастливая любовь продолжается целый ме­сяц. Продолжается она и по сей день, но уже в отдельных камерах той же тюрьмы.

Как коренные австралийцы любят своего легендарно­го разбойника Нэда Келли, считая его Робин Гудом, так их русскоязычные сограждане, особенно женщины, полю­били свою «крутую» землячку —Люси Дудко. Ведь толкнула ее на это любовь и... скучная семейная жизнь.