О

на посмотрела на подобные браслетам сияющие кольца, от плеч до запястья проступившие на ее руке. Свет пробивался сквозь жалюзи на окне в незнакомой ей комнате. Над локтем красовался синяк, покрытый темными бусинками засохшей крови. Рука лежала на прикрывавшем тело одеяле. Она чувствовала свои ноги и бедра, но все остальное тело охватила необъяснимая легкость, оно словно бы покоилось в воздухе, на некоем сотканном из солнечных лучей ложе.

Повернувшись к Риардену, она подумала: от его былой сдержан­ности, от хрупкой, как стекло, официальности, от гордой готовности отказаться от любого чувства не осталось и следа. Этот новый Хэнк Риарден лежал возле нее в постели после бури, для которой у них обоих не было названия, не было слов, не было выражения, но она жила в их глазах, обращенных друг к другу, и они хотели дать ей имя, значение, поделиться ею друг с другом.

Риарден видел перед собой будто озаренное внутренним светом лицо юной девушки, на губах которой цвела улыбка; локон волос по щеке ниспадал на обнаженное плечо, глаза смотрели с таким выра­жением, словно она была готова принять любые его слова, прими­риться со всем, что ему заблагорассудится сделать.

Протянув руку, он отвел прядь с ее щеки, осторожно, как самый хрупкий предмет. Задержав волосы в пальцах, Риарден посмотрел в глаза Дагни, а потом вдруг поднес прядь к губам. В том, как он це­ловал ее волосы, сияла нежность, но в движении пальцев дрожало отчаяние.

Он откинулся назад на подушку и замер, закрыв глаза. Лицо его казалось юным и мирным. Увидев его на мгновение спокойным, Даг­ни вдруг постигла всю степень несчастий, обрушившихся на Риарде - на; теперь все прошло, решила она, закончилось.

Он поднялся, более не глядя на нее. Лицо его снова стало пустым и замкнутым.

322

Подобрав с пола одежду, он начал одеваться, стоя посреди комна­ты, повернувшись к ней спиной. Он вел себя не так, словно ее не было рядом, но как если бы ему было безразлично, что она тоже здесь. Точными, привычными к экономии времени движениями он засте­гивал рубашку, затягивал ремень на брюках.

Откинувшись на подушку, она наблюдала за ним, любуясь ловко­стью его рук. Дагни нравились серые брюки и рубашка — он казался ей опытным механиком «Линии Джона Голта», оказавшимся, как уз­ник, в плену, за решеткой из солнечного света и теней. Только решетка обернулась трещинами в стене, проломленной веткой «Линии Джона Голта», заранее оповещавшими их о том, что ждет там, за стеной, за окнами этого дома. Она уже предвкушала поездку обратно, по новым рельсам, с первым же поездом от «Узла Уайэтта» до самого своего кабинета в офисе «Таггерт», ко всему, чего теперь была способна до­биться... Впрочем, с этим можно и подождать; ей пока не хотелось ни о чем думать. Дагни вспоминала первое прикосновение его губ — она могла позволить себе насладиться воспоминанием, продлить мгнове­ние, ведь все прочее теперь ничего не значило. Она вызывающе улыб­нулась полоскам неба, проглядывавшим сквозь жалюзи.

— Я хочу, чтобы ты знала, — Риарден остановился у постели, глядя на нее сверху вниз. Он произнес это ровным, четким, бес­страстным голосом. Она покорно посмотрела на него. Риарден про­должил:

— Я презираю тебя. Но это презрение — пустяк по сравнению с тем, что я чувствую по отношению к себе. Я не люблю тебя. И ни­когда не любил. Но я хотел тебя с первого мгновения, с первой встре­чи. Я хотел тебя, как шлюху, с той же самой целью и по той же при­чине. Два года потратил я, проклиная себя, считая, что ты выше греха. Но это не так. Ты — стол ь же низменное животное, как и я сам. Я должен был бы возненавидеть тебя за такое открытие. Но не могу. Вчера я убил бы всякого, кто сказал бы мне, что ты способна делать то, что я заставлял тебя делать. Сегодня я отдал бы жизнь за то, чтобы ничего не изменилось, чтобы ты осталась такой же сукой, как ты есть. Все величие, которое я видел в тебе... я не променяю его на непри­стойность твоего дара получать животное наслаждение. Только что мы с тобой были великими, гордились своей силой, не так ли? И вот что стало с нами, вот что осталось от нас... и я не хочу обманываться в этом.

Он говорил неторопливо, словно бы хлестал себя словами. В го­лосе не было эмоций, в нем слышалось лишь усилие обреченности; интонация его выражала не стремление выговориться, а была полна мучительного — до пытки — чувства долга.

323

— Я ставил себе в заслугу то, что никогда и ни в ком не нуждался. Теперь я нуждаюсь в тебе. Я гордился тем, что всегда поступал соглас­но своим убеждениям. И сдался перед желанием, которое презирал. Это желание низвело мой ум, мою волю, мое существо, мою жизнен­ную силу к презренной зависимости от тебя — не от Дагни Таггерт, которой я восхищаася, но от твоей плоти, твоих ладоней, твоего рта и нескольких секунд сокращения мышц твоего тела. Я никогда не нару­шал данного слова. Я никогда не нарушал принесенной мною клятвы. Я никогда не совершал поступков, которые следует скрывать. Теперь мне придется лгать, действовать украдкой, прятаться. Желая чего-то, я провозглашал свое желание во всеуслышанье и добивался своей цели на глазах у всех. И теперь мое единственное желание выражается сло­вами, которые мне даже противно произносить. Но это мое единствен­ное желание. Я хочу обладать тобой, и ради этого откажусь от всего, что мне принадлежит: от завода, от своего металла, от достижений всей своей жизни. Я хочу обладать тобой ценой, которая мне дороже собственной жизни: ценой уважения к себе — и хочу, чтобы ты знала это. Я не хочу никаких претензий, никаких сомнений, никаких иллю­зий относительно природы нашего поступка. Я не хочу обманывать себя любовью, оценками, верностью или уважением. Я хочу, чтобы на нас не осталось и клочка чести, за которым можно было бы спрятаться. Я никогда не просил о милости к себе. Я сделал то, что я сделал, это мой выбор. Я принимаю на себя все последствия и всю ответственность. Это разврат — я принимаю его таковым, и нет такой высшей доброде­тели, от которой я не отказался бы ради него. А теперь, если хочешь дать мне пощечину, действуй. Мне бы этого даже хотелось.

Дагни слушала его, сев в постели, прижав к горлу край одеяла. Сперва и Риарден видел это, глаза ее потемнели от неверия и гнева. А потом ему внезапно показалось, что она стала слушать его более внимательно и видеть нечто большее, чем просто выражение его лица, хотя глаза ее неотступно следили за ним. Казалось, что она вни­мает некоему откровению, прежде от нее скрытому. И Риарден вдруг почувствовал, что его словно осеняет становящийся все ярче и ярче луч света; отражение его он уже видел на ее лице, с которого стира­лось неверие, сменяясь удивлением, а потом странной ясностью, ка­кой-то тихой и искрящейся.

Когда он умолк, Дагни залилась смехом.

Риарден был поражен, не услышав в нем гнева. Дагни смеялась весело, заливисто, радостно, свободной вольно, как смеются, не ища решение проблемы, а поняв, что ее вовсе не существует.

Дагни решительно, даже немного картинно сбросила с себя одеяло.

324

Она встала, увидела на полу свою одежду и отшвырнула ее ногой.

Встав обнаженной перед Риарденом, она сказала:

— Я хочу тебя, Хэнк. И во мне куда больше животного, чем ты думаешь. Я хотела тебя с самого первого мгновения нашего знаком­ства и стыжусь только того, что не поняла этого сразу. Не знаю почему, но уже два года моей жизни самые радостные мгновения я испытывала в твоем кабинете, когда могла видеть тебя. Я не бе­русь судить о природе того, что ощущала в твоем присутствии и почему. Теперь я просто понимаю это. И не хочу ничего другого, Хэнк. Я хочу, чтобы ты делил со мной постель, ЕСЄ остальное — твое и только твое. Тебе ничего не придется изображать — не надо думать обо мне, не надо заботиться, я не собираюсь посягать на твой разум, на твою волю, на твою сущность или на твою душу, покаты ко мне будешь приходить за удовлетворением самого низ­менного из твоих желаний. Я всего лишь животное, которое не ищет ничего другого, кроме столь презираемого тобой удовольс­твия, но я хочу получать его от тебя. Ты готов отдать за него лю­бую высшую добродетель, а я... у меня их нет, и потому мне нечего отдавать. Я не ищу их, зачем они мне? Я настолько низменна по природе своей, что готова отдать наивысшую добродетель этого мира, лишь бы увидеть тебя в кабине локомотива. Но, увидев тебя, я не останусь безразличной. Не надо бояться того, что ты вдруг стал от меня зависеть. Это я теперь буду зависеть от тебя и твоих прихотей. Ты сможешь иметь меня, когда пожелаешь, в любом мес­те, по любому твоему капризу. Ты назвал этот мой дар непристой­ным? Но именно он позволяет тебе привязать меня к себе надеж­нее, чем любую твою недвижимость. Ты можешь располагать мной в любом качестве, и я не боюсь признать это, мне нечего защищать от тебя и нечего оберегать. Ты считаешь, что наши отношения мо­гут представить угрозу твоим достижениям, но здесь ты ошиба­ешься. Я буду сидеть за своим столом и работать, а когда жизнь вдруг станет невыносимой, буду мечтать о той награде, которую получу, оказавшись в твоей постели. Ты назвал это распутством? Я много порочнее тебя: ты видишь в этом свою вину, а я горжусь нашей связью. Я ставлю ее выше всего, что сделала, выше постро­енной мной дороги. Если меня попросят назвать высшее достиже­ние в моей жизни, я отвечу: «Я спала сХэнком Риарденом». Потому что заслужила это.

Когда он бросил ее на постель, тела их встретились, как два столкнувшихся звука: полный мучения стон Риардена и смех Дагни.

* * *

Невидимый дождь поливал темную улицу, струи его искрящей­ся бахромой стекали с колпака фонаря на углу улицы. Покопав­шись в карманах, Джеймс Таггерт обнаружил, что потерял носовой платок.

Он негромко, но весьма раздраженно выругался, словно дождь, потеря платка и промокшая голова были результатом чьих-то про­исков.

Мостовую покрывал слой грязи; липкая гадость чавкааа под каб­луками, а холод усиленно старался забраться ему за воротник. Джей­мсу Таггерту не хотелось куда-то идти, но не хотелось и останавли­ваться. Впрочем, идти ему было некуда.

Покинув кабинет после собрания правления, он вдруг понял, что больше у него нет никаких дел, впереди долгий, тягостный вечер, и никто не поможет ему скоротать его. Передовицы газет провозгла­шали триумф «Линии Джона Голта», об этом весь вчерашний вечер вопило радио. Заголовки растянули название «Таггерт Трансконти - нентал» на целый разворот, и он с улыбкой принимал поздравления. Он улыбался, сидя во главе длинного стола на заседании правления, пока директора рассказывали о головокружительном взлете акций компании «Таггерт» на бирже и осторожно упрашивали показать письменное соглашение между ним и его сестрой — просто так, на всякий случай, — а потом говорили, что документ вполне законен и является весьма убедительным доказательством того, что теперь Дагни придется немедленно покинуть «Таггерт Трансконтинентал» затем они обсуждали перспективы, сулящие блестящее будущее, и признавали, что компания в неоплатном долгу перед Джеймсом Таггертом.

Все совещание Джеймс просидел, мечтая лишь о том, чтобы оно поскорее закончилось, и он мог бы пойти домой. Только оказавшись на улице, он понял, что именно домой-то его и не тянет. Одиночество пугало его, однако идти было просто некуда.

Джим не хотел никого видеть. Он внимательно следил за глазами членов правления, повествовавших о его величии: лукавыми, масле­ными глазами, в которых легко читалось презрение к нему и, что са­мое страшное, — к самим себе.

Он брел, повесив голову, и иглы дождя то и дело кололи ему шею. Всякий раз, проходя мимо газетного киоска, он отворачивался. Газеты настойчиво трубили о триумфе <Линии Джона Голта» и упорно повторяли имя, которое он не желал слышать: Рагнар Даннескьолд. Направлявшийся в Народную Республику Норвегия корабль с экс-

326

тренным грузом инструментов прошлой ночью был захвачен Дан - нескьолдом. Сообщение это, непонятно почему, воспринималось Джеймсом как личное оскорбление. И в чувстве этом крылось нечто общее с тем, что он испытывал к «Линии Джона Голта».

Все это потому, что я простужен, думал он; ему не было бы так худо, если бы не эта чертова простуда; нечего и думать быть на высо­те, когда ты болен (он-то тут причем?). «И чего они сегодня ждали от него, чтобы он сплясал им и спел?» — гневно бросил он в лицо вооб­ражаемым хулителям своего нынешнего невнятного состояния. Вновь потянувшись за отсутствующим платком, Джеймс ругнулся и решил купить где-нибудь бумажные салфетки.

На противоположной стороне некогда оживленной площади он увидел освещенные окна грошовой лавчонки, все еще открытой в этот поздний час. Вот и еще один кандидат на скорый вылет из дела, подумал Джеймс, пересекая площадь; мысль эта принесла ему удов­летворение.

Внутри магазинчика горели все огни, несколько усталых продав­щиц дежурили за безлюдными прилавками, патефон скрипел ради засевшего в углу одинокого апатичного покупателя. Музыка приглу­шила раздражение в голосе Таггерта: он попросил принести бумаж­ные салфетки таким тоном, словно продавщица-то и была виновна в его простуде. Девушка потянулась к находившемуся позади нее при­лавку, но тут же обернулась и бросила быстрый взгляд на его лицо. Взяв, было, упаковку, она остановилась и принялась уже с откровен­ным любопытством разглядывать покупателя.

— А вы, случайно, не Джеймс Таггерт? — спросила она.

— Да! — рявкнул он. — А вам-то что?

— Ой! — охнула она, как дитя при виде фейерверка, и поглядела на Таггерта так, как, по его мнению, можно смотреть только на ки­нозвезд.

— Сегодня утром я видела ваш портрет в газете, мистер Таггерт, — быстро залопотала она, слабый румянец мелькнул на лице и погас. — Там было сказано, какое это великое достижение и что именно вы сделали всё, только не захотели, чтобы про вас стало известно.

— Ну... да, — проговорил Таггерт. Он уже улыбался.

— А вы совсем такой же, как на снимке, — проговорила она с глу­пым удивлением, а потом добавила: — Надо же, подумать только... вы вошли сюда, собственной персоной!..

— Разве это так уж невероятно? — осведомился он, вдруг почувст­вовав себя несколько неловко.

— Ну, я хотела сказать, что все говорят об этом, вся страна, и вы это сделали — и вот вы здесь! Мне еще ни разу не приходилось ветре-

327

чать такого человека. И я никогда не оказывалась рядом с чем-то важным, ну, то есть так, как будто сама попала в газетные новости.

Джеймсу еще не доводилось чувствовать, чтобы его присутствие буквально озаряло место, где он появился: усталость разом оставила девушку, как если бы магазинчик вдруг превратился в сцену сверше­ния чудес и высокой драмы.

— Мистер Таггерт, а это правда — то, что о вас написали в га­зетах?

— И что же они там написали?

— О вашем секрете.

— Каком секрете?

— Ну, там говорили, что когда все протестовали против вашего моста, не знали, выстоит он или нет, вы не стали спорить с ними, просто продолжили строительство, потому что не сомневались в том, что он выстоит, хотя никто-никто этого не думал. Так что линия была проектом Таггертов, и вы были ее тайным вдохновителем, но храни­ли свой секрет, потому что вам было безразлично, кого будут за это хвалить.

Джеймс уже видел копию пресс-релиза своего отдела по связям с общественностью.

— Да, — промолвил он, — в самом деле.

Девушка смотрела на него так, что он и сам чуть не поверил в свои слова.

— Какой удивительный поступок, мистер Таггерт.

— А вы всегда помните то, что читаете в газетах... так подробно, в таких деталях?

—А что, да, наверно так... все интересное. Важное. Мне нравится читать об этом. Со мной-то ничего значительного не происходит.

Она сказала это бодро, даже весело, без жалости к себе. В голосе и движениях ее сквозила бесцеремонность юности. Голова ее была вся в каштановых кудряшках, на курносом носу, между широко рас­ставленных глаз, цвело несколько веснушек. Таггерт подумал, что такое лицо вполне можно назвать привлекательным, если только за­метишь его, однако причин замечать его не усматривалось. Казалось бы, вполне заурядное девичье личико, если не считать бойкого, пол­ного интереса взгляда, способного обнаружить нечто волнующее и неожиданное буквально за каждым углом.

— Мистер Таггерт, а как это — чувствовать себя великим чело­веком?

— А как это — чувствовать себя юной девицей?

Она рассмеялась.

— По-моему, чудесно.

328

— Ну, тогда вам живется лучше, чем мне.

— Ну как можно говорить такие...

— Думаю, вам даже повезло втом, что не приходится соприкасать­ся с важными событиями, о которых пишут в газетах. Кстати, что вы называете важным событием?

— Ну... важное.

— А что бывает важным?

— А это уже вы должны объяснить мне, мистер Таггерт.

— Ничего важного на свете не существует.

Девушка недоверчиво посмотрела на него:

— И это именно вы говорите такие слова в такой вечер!

— У меня вовсе не празднично на душе, если вам хочется это знать. Никогда в жизни у меня не было более скверного настро­ения.

К огромному удивлению Таггерта, девушка взглянула на него с та­кой озабоченностью, какой он еще не встречал.

— Вы утомлены, мистер Таггерт, — искренним тоном проговори­ла она. — Пошлите их всех к черту.

— Кого?

— Тех, кто заставляет вас унывать. Это несправедливо.

— Что несправедливо?

— Что вам приходится чувствовать себя таким вот образом. Вы пережили нелегкие времена, но победа осталась за вами, и вы може­те сегодня наслаждаться ею. Вы заслужили это.

— И как, по-вашему, я должен это делать?

— Ох, этого я не знаю. Но, по-моему, у вас сегодня должен быть праздник, прием, чтобы к вам заявились всякие знаменитости с шам­панским, чтобы вам подносили всякие вещи... ну, вроде ключей от города — настоящая шикарная вечеринка, — а не так вот, когда вы, один, бродите по городу и покупаете всякие дурацкие бумажные но­совые платки!

— Кстати, дайте мне их, пока вы еще помните, — проговорил Таг­герт, подавая ей монету. — А что касается шикарной вечеринки... вам не приходило в голову, что сегодня я могу не хотеть никого ви­деть?

Искренне задумавшись, девушка сказала:

— Действительно. Я не подумала об этом. Но теперь я понимаю, почему так получилось.

— Почему же? — На этот вопрос у него самого ответа не было.

— Потому что все вокруг хуже вас, мистер Таггерт, — ответила она совсем просто, не пытаясь польстить, просто констатируя факт.

— Вы действительно так думаете?

329

—Я не слишком люблю людей, мистер Таггерт. По большей части.

— Ия тоже. Я не люблю их совсем.

—Я думаю, чтотакому человеку, как вы, не может быть известно, насколько поддыми они могут быть, как они пытаются растоптать тебя или проехаться на твоей спине, если ты им это позволишь. Я ду­мала, что большие люди всегда могут избавиться от них, а не терпеть все время блошиные укусы, но, может быть, это не так.

— А что вы имеете в виду под «блошиными укусами»?

— Ну, я просто всегда говорю себе, когда мне приходится туго: тебе надо пробиться туда, где не придется терпеть разные там була­вочные уколы и гадости, — но, наверно, так обстоит повсюду, только вот блохи крупнее.

— Куда крупнее.

Девушка умолкла, о чем-то задумавшись.

— Забавно, — проговорила она в ответ на какую-то свою мысль.

— Что забавно?

— Когда-то я читала книжку, где было сказано, что большие люди всегда несчастны, и чем они больше, тем несчастнее. Мне это пока­залось непонятным. Но, наверно, так оно и есть.

— Сказано много точнее, чем вы думаете.

Девушка отвернулась, на лиде ее проступило волнение.

— Но почему вас так волнуют великие люди? — спросил Джеймс. — Или вы просто привыкли почитать героев?

Девушка повернулась к Таггерту, и он заметил на ее все еще серь­езном лице отсвет улыбки —настолько красноречивого, обращенно­го лично к нему взгляда ему еще не приходилось видеть, но ответила она тихим, почти обреченным тоном:

— Мистер Таггерт, а на кого же еще смотреть?

В помещении вдруг раздался скрежещущий звук — не звонок и не зуммер, а что-то еще — он хрипел с действующей на нервы настой­чивостью.

Девушка вздрогнула, будто возвращаясь к реальности, а потом вздохнула.

— Все, время вышло, мы закрываемся, мистер Таггерт, — произ­несла она полным сожаления голосом.

— Сходите за своей шляпкой — я подожду вас снаружи, — пред­ложил он.

Она посмотрела на него такими глазами, словно среди всех воз­можностей, которые могла бы уготовить ей жизнь, никогда не дума­ла именно об этой.

— Вы не шутите? — прошептала она.

— Не шучу.

330

Вихрем повернувшись, она бросилась к служебной двери, забыв о своем прилавке, о своих обязанностях и о неписаном женском за­коне — никогда не показывать мужчине, что его приглашение ей приятно.

Задержавшись на мгновение, он проводил ее взглядом. Таггерт не стал уточнять природы своих чувств, он вообще никогда их не ана­лизировал — таким было единственное правило, которого он неук­лонно придерживался в своей жизни; он просто ощущал желание, и оно было приятно ему, другого определения он и знать не желал. Однако на этот раз чувство было рождено мыслью, слишком внезап­ной, чтобы облечь ее в слова. Он нередко встречался с девицами из низших слоев общества, устраивавшими нахальные представления, строившими ему глазки и пускавшимися в грубую лесть по вполне понятной причине; ему они не были ни симпатичны, ни противны; подобное общество немного развлекало его, и он рассматривал их как равных в игре, более чем понятной для обеих сторон. Но эта де­вушка казалась другой. И в уме его застряла невысказанная мысль: проклятая дуреха действительно так думает.

То, что он дожидается ее с нетерпением, стоя под дождем на тро­туаре, и то, что сегодня он нуждается именно в ней, не смущало его и не воспринималось как противоречие. Он не докапывался до при­роды своего каприза. А нечто, не названное и не произнесенное, не могло противоречить себе.

Когда девушка вышла, он отметил в ее облике странную смесь: застенчивый взгляд и высоко поднятая голова. На ней был уродливый плащ-дождевик, окончательно изгаженный крупной дешевой бро­шью на отвороте, и небольшая шляпка с плюшевыми цветами, при­строенная на кудрявой головке под вызывающим углом. Как ни странно, горделивая посадка головы делала ее наряд даже привлека­тельным, как бы подчеркивая, насколько хорошо она умеет носить то, что у нее есть.

— Не хотите ли зайти ко мне в гости, чего-нибудь выпить? — спро­сил Джеймс.

Она кивнула, молча и торжественно, словно не могла так вот вдруг найти подходящие слова. А потом проговорила, не глядя на него, словно обращаясь к себе самой:

— Вы не хотели сегодня никого видеть, но пригласили меня...

Он никогда еще не слышал столь искренней гордости в чьем-либо

голосе.

Не проронив больше ни слова, девушка села рядом с ним на сиде­нье такси. Некоторое время она просто рассматривала небоскребы, мимо которых они проезжали, а потом сказала:

331

—Я слыхала, что подобные вещи иногда случаются в Нью-Йорке, но никогда не думала, что такое может произойти со мной.

— Откуда вы родом?

— Из Буффало.

— Родственники есть?

Она помедлила с ответом.

— Насколько я полагаю, да. Они остались там, в Буффало.

— А что означают эти слова — «насколько я полагаю»?

— Я ушла от них.

— Почему?

— Потому что подумала, что если глне суждено чего-то добиться, мне нужно уйти от них, уйти навсегда.

— Почему? Что-то произошло?

— Ничего. Там ничего и никогда не происходило. Именно этого я и не могла перенести.

— Что вы имеете в виду?

— Ну они... ну, наверно, мне лучше сказать вам правду, мистер Таггерт. Мой отец так ничего и не добился в жизни, и маме было плевать на это, и мне стало тошно оттого, что из всех семерых лишь я одна работала, а остальные, так или иначе, вечно оказывались не удел. Ия подумала, что если не уберусь оттуда, то сдамся... прогнию насквозь, как и они. Поэтому я просто купила однажды билет на поезд и уехала. Даже не попрощалась. Никого не предупредила заранее. Она вдруг усмехнулась внезапно пришедшей в голову мысли:

— Мистер Таггерт, а ведь это был ваш поезд.

— И когда вы приехали сюда?

— Шесть месяцев назад.

— И все это время одна?

— Да, — весело ответила она.

— И чем же вы намеревались здесь заняться?

— Ну знаете, чем-нибудь, куда-то попасть.

— И куда же?

— Ну не знаю, но... бывает, людям всякое удается. Я увидела фото­графии Нью-Йорка и подумала... — она указала на огромные дома, видневшиеся сквозь потеки дождя за окном такси, — я подумала, что тот, кто построил эти здания, не сидит без дела и не скулит о том, что на кухне грязно, крыша прохудилась, трубы засорены, мир вокруг про­клят и... Мистер Таггерт, — она резко дернула головой и посмотрела ему в глаза, — мы были бедны как крысы, и нас это ничуть не смущало. Именно этого я и не могла перенести —того, что им на самом деле все было безразлично. Они и пальцем не хотели пошевелить. Даже вынес­ти мусорное ведро. А соседка все твердила, что я должна обслуживать

332

их, что нет разницы в том, что будет со мной, с ней самой, с любым из нас, поскольку никто ничего не в состоянии изменить!

В светлых глазах ее угадывались боль и решимость.

— Я не хочу говорить о них, — продолжила она. — Только не сей­час. Этого вот — я имею в виду свою встречу с вами — с ними про­изойти не могло. И этим я не хочу с ними делиться. Это событие при­надлежит мне, а не им.

— Сколько же вам лет? — спросил Таггерт.

— Девятнадцать.

Повнимательнее рассмотрев гостью в своей гостиной, Таггерт по­думал, что, если ее чуть подкормить, у нее будет неплохая фигура; девушка казалась слишком худой для своего роста и сложения. На ней было коротенькое поношенное черное платье в обтяжку, которое она попыталась украсить аляповатыми пластмассовыми браслетами, звякавшими на запястье. Стоя посреди комнаты, она озиралась, как в музее, где нельзя ничего трогать, и почтительно пыталась запом­нить все подробности.

— Как вас зовут? — спросил он.

— Черрил Брукс.

— Ну, садитесь.

Он молча соорудил коктейль, а она покорно ждала, присев на кра­ешек кресла. Когда Джеймс подал ей бокал, девушка послушно сде­лала несколько глотков, после чего оставила бокал в руке. Он видел, что она не ощущает вкуса напитка, просто не замечает его.

Сделав глоток, он с раздражением отставил бокал: ему тоже не захотелось пить. Таггерт принялся угрюмо расхаживать по комнате, понимая, что она молча следит за ним, наслаждаясь мгновением, на­слаждаясь огромным смыслом, которым были наделены для нее его движения, его запонки, шнурки его ботинок, его абажуры и пепель­ницы.

— Мистер Таггерт, почему вы так несчастны сегодня?

— Почему вас это волнует?

— Потому что... ну, если у вас сегодня нет права на радость и гор­дость, то у кого же оно есть?

— Именно это я и хотел бы узнать — кто имеет на это право? — Таггерт резко повернулся к своей гостье, слова полились так, как если бы расплавился предохранитель. — Он же не изобретал железную руду и доменные печи, так ведь?

— Кто?

— Риарден. Он не изобретал плавку, химию, поддув и литье. Он не мог изобрести свой металл без тысяч и тысяч других людей. Его металл! Почему он считает его своим? Почему считает своим изоб-

333

ретением? Все пользуются чужими находками. Никто не способен ничего изобрести.

Она с удивлением произнесла:

— Но железная руда и все прочее... они же давно известны. Тогда почему никто не сделал этот металл до мистера Риардена?

— Он сделал это не ради благородной цели, а ради наживы, он никогда не поступал иначе.

— Что же в этом плохого, мистер Таггерт? — Она негромко рас­смеялась, словно бы вдруг разрешив загадку. — Это абсурдно, мистер Таггерт. Вы хотели сказать совсем другое. Вам же известно, что мис­тер Риарден честно заработал все свои деньги, и вы тоже. Вы говори­те мне так просто из скромности, хотя все знают, что все вы сделали огромное дело — и вы, и мистер Риарден, и ваша сестра... она, долж­но быть, совершенно удивительный человек!

— Неужели? Ну это вы так думаете. Сестра моя — жесткая, бес­чувственная женщина, которая расходует свою жизнь на сооружение железнодорожных путей и мостов не ради высшего идеала, но только потому, что ей нравится строить. Если она занимается заведомо лю­бимым делом, чем же здесь восхищаться? Я совершенно не уверен в том, что сооружение этой дороги ради процветающих предпринима­телей Колорадо заслуживает особого одобрения, тем более в то вре­мя, когда бедный люд пораженных безработицей районов так отча­янно нуждается в транспорте.

— Но, мистер Таггерт... вы же сами боролись за сооружение линии.

— Да, потому что таков был мой долг— по отношению к компа­нии, вкладчикам, персоналу. Но не ждите, что я буду радоваться со­деянному. Я не вполне уверен, что все это было так важно... зачем нужен новый сложный металл, когда столько стран отчаянно нужда­ются в простом железе... известно ли вам, что в Китайской Народной Республике не хватает элементарных гвоздей, чтобы приколачивать деревянные крыши к стропилам?

— Но... но мне не кажется, что в этом можно обвинять вас.

—Кто-то все равно должен позаботиться о гвоздях. Человек, умею­щий видеть вещи, не внесенные в его записную книжку. В наши дни не найдешь человека, способного проявить сочувствие — и это когда вокруг столько сграданий! Подумать только, плюнуть на все и на всех, отдав десять лет своей жизни возне с какими-то там металлами. И, по-вашему, это великое свершение? Ну здесь-то речь идет не о вы­сших способностях, а о шкуре, которую не пробить, даже вылив ему на голову тонну стали! В мире можно найти уйму куда более одарен­ных людей, но их имена не попадают в передовицы газет, и вы не

334

станете бежать с шоссе к железнодорожному переезду, чтобы посмот­реть на них — потому что они не станут изобретать мостов, способ­ных стоять вечно, вто время, когда страдания человечества отягоща­ют их души!

Девушка смотрела на него с молчаливым почтением, уже без прежнего энтузиазма, глаза ее погасли. Джеймс почувствовал себя увереннее.

Взяв в руку свой бокал, он сделал глоток, а потом усмехнулся вне­запному воспоминанию.

— Впрочем, это было забавно, — сказал он уже более непринуж­денным и живым тоном, каким разговаривают со старым прияте­лем. — Видела бы ты вчера Оррена Бойля, когда по радио передали первое сообщение с «Узла Уайэтт» Он буквально позеленел... в са­мом деле, сделался таким же зеленым, как залежалая селедка! Зна­ешь, как он провел вчерашнюю ночь, стараясь пережить скверные новости? Нанял себе номер в отеле «Валгалла» — а это тебе не пус­тяк — и, как я слышал, до сих пор все еще там, пьяный вусмерть: ва­ляется под столом в компании избранных дружков и половины всех девок, которых удалось наскрести на Амстердам авеню!

— А кто такой мистер Бойль? — спросила ошеломленная гостья.

— Этот-то? Жирный жлоб, переоценивший свои возможности. Смышленый такой парень, который иногда становится слишком уж умным. Видела бы ты его вчера! Я был в отпаде. От него и от доктора Флойда Ферриса. Этому чистюле не понравилось все, не понравилось ни на грош! — элегантному-то доктору Феррису из Государственного научного института, слуге народа, вещающему словами из патенто­ванной кожи, однако, я бы сказал, что он справился с делом отлично, разве что егозил в каждой фразе —я про то интервью, которое он дал сегодня утром... там были такие слова: «Страна дала Риардену его металл, и теперь мы ждем ответного дара от него стране». Остроумно сказано, если учесть, кто ехал на том милом поезде... У него получи­лось лучше, чем у Бертрама Скаддера... когда приятели, джентльме­ны из прессы, попросили его высказать свое мнение, мистер Скаддер не придумал ничего лучше, чем сказать, что воздерживается от ком­ментариев... Воздерживается от комментариев... — и это Бертрам Скаддер, не умевший заткнуться с самого дня рождения, просили его говорить или нет, шла ли речь об абиссинской поэзии или о состоя­нии дамских комнат на текстильных фабриках! А доктор Притчетт, старый дурак, бродил вокруг да около, утверждая, будто ему точно известно, мол, Риарден не изобретал свой металл, поскольку некий безвестный, но надежный источник сообщил ему, что Риарден украл состав у нищего изобретателя и убил его!

335

Джеймс довольно хихикал. Девушка слушала его как лектора по высшей математике, не понимая ничего, даже стиля изложения, лишь еще более углублявшего тайну, поскольку не сомневалась в том, что он — Он! — имеет в виду нечто совершенно иное.

Таггерт снова наполнил свой бокал, но тут веселье вдруг остави­ло его.

Осев в кресле лицом к гостье, он посмотрел на нее мутными гла­зами.

— Она возвращается завтра, — произнес он, мрачно ухмыльнув­шись.

— Кто?

— Моя сестра. Моя драгоценная сестрица. О, теперь она решит, что стала великим человеком, так ведь?

— Вы не любите свою сестру, мистер Таггерт?

Джеймс ответил ей тем же смешком, настолько красноречивым, что другого ответа не потребовалось.

— Почему? — спросила она.

— Потому что она считает себя безупречной. А по какому праву? И кто вообще вправе назвать себя безупречным? Никто.

— Ну, вы не это хотите сказать, мистер Таггерт.

— Я хочу сказать лишь то, что все мы не более чем люди. А что такое человек? Слабое, уродливое, греховное существо, рожденное для порока, прогнившее до костей, и смирение — единственная до­ступная ему добродетель. Ему следовало бы провести свою жизнь на коленях, моля о прощении за свое грязное бытие. Когда человек на­чинает считать себя самым добрым, самым умным, тут и начинается гниль. Гордыня — худший из грехов, что бы ты ни создал.

— Но если человек знает, что сделал хорошее дело?

— Тогда ему следует извиниться за это.

— Перед кем?

— Перед теми, кто его не сделал.

— Я... я не понимаю вас.

— Конечно же, не понимаешь. Для этого нужны годы и годы заня­тий, трудов на высшем интеллектуальном уровне. Ты когда-нибудь слышала о «Метафизических противоречиях Вселенной», труде док­тора Саймона Притчетта? — Девушка испуганно помотала голо­вой. — Откуда ты можешь вообще знать, что хорошо, а что плохо? Кто может сказать это? Кто может вообще что-либо утверждать? Аб­солютов не существует, как неопровержимо доказал доктор Притчетт. Ничего нельзя считать абсолютным. Все лишь дело частных мнений. Откуда тебе известно, что этот мост на самом деле не рухнул? Ты только думаешь, что это так. Откуда тебе известно, что этот мост во-

336

обще существует? Ты думаешь, что философская система — система доктора Притчетта — вещь академическая, отстраненная, непрак­тичная? Но это не так. Ох, как же это не так!

— Но, мистерТаггерт, линия, которую вы построили...

— Ах, да что вообще представляет собой эта линия? Всего лишь материальное творение... имеет ли оно какое-то значение? Есть ли величие в чем-либо материальном? Только низменное животное мо­жет в изумлении застыть перед мостом, ведь в жизни столько возвы­шенного! Но разве высшие материи когда-нибудь получают призна­ние? О нет! Посмотри на людей. Сколько воплей, сколько стонов на первых страницах газет о том, как удачно расположили несколько кусков бездушной материи. Где же интерес к более благородным те­мам? Кто и когда отдавал первую полосу феноменам духа? Кто заме­чает, кто ценит человека, наделенного высшей чувствительностью? И тебя еще удивляет, что великий человек может быть обречен на несчастье в этом порочном мире!

Наклонившись вперед, Таггерт внимательно посмотрел на свою гостью.

— Я скажу тебе... кое-что скажу... признаком добродетели явля­ется отсутствие счастья. Если человек несчастен, несчастен реально, по-настоящему, это означает, что он принадлежит к числу высших созданий, обитающих среди людей.

На лице ее проступило встревоженное, озадаченное выражение.

— Но, мистер Таггерт, у вас есть все, чего только можно пожелать. Вы получили лучшую железную дорогу страны, в газетах вас называ­ют величайшим бизнесменом века, говорят, что акции вашей компа­нии принесли вам за один день целое состояние, у вас есть все... раз­ве вы не рады этому?

— Нет, —ответил он.

Услышав его краткий ответ, девушка почувствовала безотчетный страх. Она не знала, почему голос ее превратился в шепот:

— И вы предпочли бы, чтобы мост рухнул?

— Я этого не говорил! — отрезал Джеймс. Пожав плечами, он пре­небрежительно взмахнул рукой. — Ты просто не понимаешь.

— Простите меня... О, я знаю, мне нужно еще многому учиться!

— Я говорю о стремлении к чему-то большему, чем этот мост. Стремлении, которое не может быть удовлетворено ничем матери­альным.

— В самом деле, мистер Таггерт? Неужели вам это действительно нужно?

— Ну вот! Задавая такой вопрос, ты немедленно снова оказыва­ешься в грубом материальном мире, где надлежит все взвешивать

337

и наклеивать ярлычки. Я говорю о вещах, которым нельзя дать имя материальными словами... о высших областях духа, недостижимых для человека... Кстати, что представляет собой любой человеческий поступок? Даже сама Земля — не что иное, как атом, кружащий по Вселенной... ну какое значение имеет наш мост в масштабах Солнеч­ной системы?

Внезапное понимание просветлило глаза девушки.

— Это очень благородно с вашей стороны, мистер Таггерт, считать свои достижения недостойными себя. Не сомневаюсь в том, что как далеко вы ни шагнули бы, все равно захотите сделать следующий шаг. Вы честолюбивы. Именно оно более всего восхищает меня в людях — честолюбие. То есть когда они делают, не останавливаются, не сда­ются, а делают. Я понимаю это, мистер Таггерт... даже если не могу понять все большие мысли.

— Ты научишься.

— О, я буду очень усердно учиться!

Восхищение по-прежнему оставалось в ее глазах. Таггерт напра­вился через комнату, дабы заново наполнить свой бокал, чувствуя себя освещенным этим взглядом, как прожектором. В нише за ма­леньким баром висело зеркало. Он заметил в нем свое отражение: высокое тело, испорченное вялой, сутулой осанкой, словно демонс­тративно отрицавшей всякую претензию на человеческое изящество, редеющие волосы., слабый угрюмый рот. Джеймс вдруг понял, что девушка видит вовсе не его — перед ней застыла фигура героическо­го строителя, гордо расправившего плечи под теребящим волосы ветром. Он усмехнулся, довольный тем, как здорово подшутил над девчонкой, чувствуя при этом легкое удовлетворение, чем-то даже похожее на победу, и уж во всяком случае безусловное превос­ходство.

Пригубив напиток, он посмотрел на дверь своей спальни, прики­дывая, не завершить ли это приключение старым добрым образом. Добиться своей цели ему было бы несложно: девушка была слишком потрясена, чтобы артачиться. Красноватой бронзой сверкали ее во­лосы на склоненной под лампой головке, гладкая кожа плеча свети­лась. Джеймс отвернулся. «Зачем мне эти хлопоты?» — подумал он.

Тот намек на желание, которое он испытывал, можно было счесть разве что легким физическим неудобсгвом. Перейти к действиям его побуждала, скорее, мысль не о девушке, а обо всех мужчинах, никог­да не упустивших бы подобной возможности. Тем не менее Джеймс вынужден был признать, что жизнь случайно столкнула его с особой, куда более интересной, чем Бетти Поуп, и, возможно, среди его зна­комых никого лучше просто не было. Мысль эта оставила его безраз-

338

личным. Он не мог оказать этой девице предпочтения перед Бетти Поуп. Он не чувствовал ничего. Перспектива получить удовольствие не стоила усилий, кроме того, у него не было желания это удовольст­вие получать.

— Уже поздно. Где вы живете? — проговорил он, решив снова пе­рейти на «вы». — Выпьем еще раз, и я отвезу вас домой.

Когда он прощался с ней возле двери жалких меблированных ком­нат в какой-то трущобе, девушка все еще боролась с отчаянным же­ланием задать ему самый главный для нее вопрос.

— Смогу ли я... — начала она и умолкла.

— Что?

— Нет, ничего, ничего!

Он прекрасно понимал, что вопрос будет.

— Смогу ли я снова увидеть вас? — наконец вырвалось у нее.

И он с удовольствием промолчал, прекрасно понимая, что охотно предоставит ей такую возможность.

Она еще раз посмотрела на него, словно прощаясь навсегда, и про­говорила— негромко и проникновенно:

— Мистер Таггерт, я очень благодарна вам, потому что... то есть любой другой мужчина на вашем месте попытался бы... ну, мужчины не хотят ничего другого, но вы выше этого, много выше!

Джеймс подошел к ней вплотную и с легкой, полной интереса улыбкой поинтересовался:

— А вы не жалеете об этом?

Девушка отдернулась от него, вдруг ужаснувшись собственным словам.

— Ой, я имела в виду совсем не это! — охнула она. — Боже, я ни­чего не искала, не ждала...

Отчаянно покраснев, она повернулась и взбежала по высокой кру­той лестнице дома.

Таггерт постоял на тротуаре, испытывая странное, тяжелое и ту­манное чувство удовлетворенности, как если бы совершил доброде­тельный поступок и заодно отомстил всем тем, кто выстроился, при­ветствуя первый поезд, вдоль всей трехсотмильной ветки «Линии Джона Голта».

* * *

Когда поезд прибыл в Филадельфию, Риарден оставил ее, не сказав и слова, словно ночи их обратного пути ничего не стоили перед днев­ной реальностью людных станционных платформ и тепловозов, ре­альностью, которую он уважал. Дагни отправилась до Нью-Йорка

339

в одиночестве. Однако поздно вечером в дверь ее квартиры позвони­ли, и она поняла, что ждала его.

Войдя, Риарден ничего не сказал, только посмотрел на нее, делая этим безмолвием свое присутствие более интимным, чем можно было бы выразить словами. На лице его угадывалась легкая тень пре­зрительной улыбки, одновременно и признающей свое — и ее — не­терпение, и осуждающей его. Остановившись посреди гостиной, он неторопливо огляделся; это была ее комната, символ его долгой, рас­тянувшейся на два года муки, место, о котором он думать не смел и все же думал, место, куда он не должен был входить, но где стоял теперь с непринужденностью законного владельца. Опустившись в кресло, Риарден вытянул ноги, а она осталась стоять, словно нуж­даясь в разрешении сесть и терпеливо ожидая его.

— Должен сказать тебе, что ты сделала великое дело, построив эту дорогу, — проговорил он. Дагни с удивлением посмотрела на него; он никогда не отпускал ей столь прямолинейных комплимен­тов; восхищение в голосе Риардена было подлинным, однако тень насмешки еще крылась в его лице, и Дагни показалось, что произнес он эти слова ради какой-то неизвестной ей цели. — Я провел весь день, отвечая на вопросы о тебе, о линии, о сплаве и о будущем. А еще подсчитывая заказы на металл. Они поступают со скоростью нескольких тысяч тонн в час. А что было девять месяцев назад? Я ни­откуда не мог получить ответа. Сегодня же мне пришлось отключить телефон, чтобы не выслушивать лично всех желающих поговорить со мной о своей архисрочной потребности в риарден-металле. Аты чем была занята?

—Не знаю. Пыталась выслушать отчеты Эдди... пыталась спрятать­ся от газетчиков, пыталась найти подвижной состав, чтобы пустить больше поездов по нашей новой линии, потому что уже запланиро­ванных не хватит, чтобы покрыть все потребности, скопившиеся все­го за три дня.

— И сегодня у тебя не было отбоя от желающих повидаться с то­бой, так ведь?

— Нуда.

— И они были готовы отдать что угодно за возможность погово­рить с тобой, так?

— Ну... ну, наверно.

— Репортеры все расспрашивали меня о том, какая ты. Мальчиш­ка из местного листка все твердил, что ты— великая женщина. Он сказал, что ему было бы страшно разговаривать с тобой, даже если бы ему представилась такая возможность. Он прав. Будущее, о кото­ром они все время толкуют и которого так боятся, будет таким, каким

340

его сделала ты, потому что у тебя есть отвага, у них отсутствующая. Своей силой ты открыла им все пути к тому, чего они так жаждут, — к процветанию. У тебя есть сила выстоять против всех. Сила не при­знавать ничьей воли, кроме своей собственной.

Дагни невольно задохнулась: она поняла его цель. Застыв по стой­ке смирно, вытянув руки по швам, не дрогнув и мускулом, с безупреч­ной выдержкой она стояла под сыпавшимися на нее похвалами, как под ударами кнута.

—Тебе также задавали вопросы, правда? — продолжил он, накло­нившись вперед. — И они смотрели на тебя с восхищением. Они вели себя так, словно ты стояла на высокой горе, а им оставалось только, сняв шляпы, взирать на тебя с почтительного расстояния. Верно?

— Верно, — прошептала она.

— И они смотрели на тебя так, словно не смели приблизиться, заговорить в твоем присутствии, даже прикоснуться к складке твоей одежды. Они понимали это и держались подобающим образом. Они ведь смотрели на тебя с почтением, правда? Снизу вверх?

Дернув Дагни за руку, он заставил ее опуститься на колени, при­жал к своим ногам и припал ко рту поцелуем. Дагни беззвучно смея­лась, полуприкрыв глаза, затуманенные удовольствием.

По прошествии нескольких часов, когда они лежали рядом в пос­тели и рука Риардена блуждала по ее телу, он вдруг спросил:

— А кем были твои другие мужчины? — заставив Дагни откинуть­ся на спину, а потом склонился к ней, — и она поняла по выражению его лица, по легкой задержке дыхания, даже по ровному, негромкому, но явно напряженному тону, что вопрос этот стоил ему долгих часов муки.

Он смотрел на нее так, словно в мельчайших подробностях ожи­дал увидеть в ответе незнакомые лица, и зрелище это было для него кошмаром, но отвернуться он не мог; в его голосе звучали презре­ние, ненависть, страдание и странная, не связанная с мучением, лихорадочная нервозность: он задал свой вопрос, крепко прижимая ее к себе.

Дагни ответила спокойно, однако он заметил, как в ее глазах промелькнул опасный огонек, означавший, что она поняла все до конца:

— Кроме тебя у меня был только один мужчина, Хэнк.

— Когда?

— Когда мне было семнадцать лет.

— И долго это продолжалось?

— Несколько лет.

— Кто он?

341

Она отодвинулась, навалившись на его руку; Риарден приподнял­ся на локте, лицо его стало напряженным.

— Этого я тебе не скажу.

— Ты любила его?

— Я не буду отвечать на этот вопрос.

— Тебе нравилось спать с ним?

— Да!

Смех в ее глазах превратил это короткое слово в подобие пощечи­ны, смех говорил о том, что она знает— именно этого ответа он бо­ится и именно его хочет услышать.

Обхватив Дагни обеими руками, он крепко прижал ее к себе, так что стало больно спине; слова его звучали гневно, но в голосе слыша­лось удовольствие:

— Кто он?

Дагни не ответила, она смотрела на него темными, внезапно за­блестевшими глазами, и искаженный болью рот ее сложился в подо­бие насмешливой улыбки.

Прикосновением губ он заставил ее рот сделаться покорным.

Он овладел ею так, будто бурная, полная отчаяния страсть его могла стереть неведомого соперника из ее памяти, из ее прошлого, и более того — будто этим он мог превратить любой фрагмент ее жиз­ни, даже самого соперника в инструмент своего удовольствия. Воз­глас Дагни, обхватившей его руками, сказал Риардену, что именно так она и хотела принадлежать ему.

* * *

Силуэт конвейерной ленты, возносившей уголь к вершине дале­кой башни на фоне исчертивших небо огненных полос, казался исхо­дящей из земли неистощимой чередой черных контейнеров, по диа­гонали пересекавшей закат. Далекий приглушенный лязг угадывался за звоном цепей, которыми молодой человек в синем комбинезоне крепил механизмы к железнодорожным платформам, выстроившим­ся на боковых путях коннектикутской «Шарикоподшипниковой ком­пании Квинна».

Мистер Моуэн из Объединенной сигнально-семафорной компании, располагавшейся на противоположной стороне улицы, стоял рядом и наблюдал. Он остановился по дороге домой со своего предприятия, чтобы проследить за погрузкой. Легкое пальто обтягивало его невысо­кую полную фигуру, котелок покрывал седеющие светлые волосы.

В воздухе уже тянуло первыми сентябрьскими холодами. Все во­рота на территории Квинна были широко открыты, люди и краны

342

вывозили наружу станки, словно извлекали все жизненно важные органы, оставляя труп, подумал мистер Моуэн.

— Значит, еще одна? — спросил он, тыкая большим пальцем в сто­рону предприятия, хотя ответ уже знал заранее.

— А? — буркнул молодой человек, только что заметивший его.

— Значит, еще одна компания перебирается в Колорадо?

— Угу.

—Третья из Коннектикута за последние две недели, — продолжил мистер Моуэн. —А если поглядеть на то, что происходить Нью-Джер­си, Род-Айленде, Массачусетсе и по всему Атлантическому побе­режью...

Молодой человек не смотрел на него и не слушал.

— Словно забыли перекрыть водопровод, — проговорил мистер Моуэн, — и вся вода утекает теперь в Колорадо. И все деньги.

Молодой человек перебросил цепь через укрытый брезентом крупный станок и вслед за ней перелез на противоположную сто­рону.

— Где привязанность к своему родному штату где верность... Но люди бегут. Не знаю, что с ними случилось.

— Все дело в законе, — проговорил молодой человек.

— В каком законе?

— В Законе справедливой доли.

— Как это?

— Я слышал, что мистер Квинн год назад намеревался открыть филиал в Колорадо. Закон разрушил его планы. Поэтому он и решил целиком перебраться туда со всем штатом и оборудованием... во все­оружии, так сказать.

— Не вижу оснований для этого. Закон был необходим. Стыд и по­зор, чтобы старые фирмы, существовавшие из поколения в поколе­ние... Закон здесь был просто необходим...

Молодой человек действовал уверенно и быстро, работа словно бы радовала его. За его спиной громыхал вползавший на небо кон­вейер.

Четыре далекие дымовые трубы казались флагштоками, над ними неторопливо курились дымки, похожие на длинные вымпелы, при­спущенные в красных вечерних сумерках до половины мачты.

Мистер Моуэн привык видеть эти трубы на горизонте еще со вре­мен своих отца и деда. Конвейер был виден из окна его кабинета уже тридцать лет. То, что «Шарикоподшипниковая компания Квинна» мог­ла исчезнуть с противоположной стороны улицы, казалось непости­жимым; о решении Квинна Моуэн узнал заранее и не поверил ему; или, точнее, поверил, как верил глногим словам, которые слышал или

343

произносил, усматривая в них только звуки, не имеющие конкретно­го отношения к конкретной реальности. Теперь он понял, что переезд соседа такой реальностью стал. И стоял возле платформ на боковом пути, будто полагая, что еще может остановить погрузку.

— Неправильно это, — проговорил он, обращаясь ко всему гори­зонту, хотя слышать его мог только один молодой человек на плат­форме. — При отце моем такого не было. Я не из больших шишек. Я не хочу ни с кем сражаться. Что произошло с миром?

Ответа не последовало.

— Ну а ты, например... тебя берут в Колорадо?

— Меня? Нет, я здесь не в штате. Так, подрабатываю. Нанялся, чтобы помочь с погрузкой.

— Ну а что же ты будешь делать после того, как они уедут?

— Не имею ни малейшего представления.

— А что ты будешь делать, если переехать решит кто-то еще?

— Поживем — увидим.

Мистер Моуэн с сомнением посмотрел наверх: трудно было по­нять, к кому относится этот ответ — к нему, или молодой человек адресовал его самому себе. Однако внимание того было полностью приковано к работе; он не смотрел вниз.

Юноша перебрался к покрытым брезентом силуэтам на следую­щую платформу, и мистер Моуэн последовал за ним, глядя вверх, споря с кем-то в пространстве:

— У меня же есть права, так ведь? Я родился здесь. И когда рос, не сомневался, что старые компании останутся на своем месте. Я рас­считывал, что буду руководить заводом, как это делал мой отец. Че­ловек является членом общества, и у него есть право рассчитывать на общество, так ведь?.. С этим что-то надо делать.

— С чем?

— О, да знаю я, тебе-то все это кажется великолепным, так ведь?.. И весь этот таггертовский бум и риарден-металл, и золотая лихорад­ка в Колорадо, и пьяное веселье там, где Уайэтт и его компания рас­ширяют производство, которое и так кипит, как переполненный чай­ник! Всем кажется, что это чудесно — и ничего другого не услышишь, куда ни пойди — и все кругом счастливы, строят планы, как шести­летние детишки на лето, можно подумать, что вокруг сплошной ме­довый месяц на всю страну или постоянное Четвертое июля!

Молодой человек молчал.

— Ну, я-то так не думаю, — проговорил мистер Моуэн. И произ­нес, понизив голос:

— В газетах этого не пишут, учти, в газетах ничего толкового не прочитаешь.

Ответом мистеру Моуэну послужил только звон цепей.

— Ну почему все они бегут именно в Колорадо? — спросил он. — Что там есть такого, чего нет здесь, у нас?

Молодой человек ухмыльнулся:

— Может быть, это как разу вас здесь есть нечто такое, чего нет там.

— Что же?

Молодой человек не ответил.

— Не понимаю. Это же отсталый, примитивный, непросвещен­ный край. Там нет даже сколько-нибудь современного правительства. Худшего правительства не найдешь ни в одном штате. И столь же ленивого. Оно ничем не занято — только содержит суды и полицию. Оно ничего не делает для людей. Оно никому не помогает. Не могу понять, почему наши лучшие компании стремятся сбежать туда.

Молодой человек посмотрел на него сверху вниз, но ничего не сказал.

Мистер Моуэн вздохнул.

— Неправильно все это, — проговорил он. — Закон справедливой доли —вещь, безусловно, хорошая. Свой шанс должен получить каж­дый. И просто стыд и позор, что такие люди, как Квинн, пытаются добиться с его помощью несправедливого преимущества. Почему он не может предоставить кому-нибудь в Колорадо возможность изго­тавливать такие же подшипники?.. По мне, так лучше бы эти типы из Колорадо оставили нас в покое. И литейная конторка Стоктона не имеет никакого права встревать в сигнально-стрелочное дело. Все те годы, которые я потратил на него, дают мне бесспорное право ста­рейшины; это нечестно, это чистая свара в стае, новичков не следует туда допускать. Куда я буду теперь продавать свои стрелки и семафо­ры? В Колорадо были две крупные железные дороги. Теперь «Феникс - Дуранго» закрылась, так что осталась только «Таггерт Трансконти - нентал». Они поступили подло— заставили Дэна Конвея уйти. Всегда должна оставаться возможность для конкуренции... А я уже шесть месяцев жду заказанную у Оррена Бойля сталь, и теперь он говорит мне, что не может ничего обещать, потому что риарден-ме - талл подорвал ему весь сбыт, за этот металл дерутся, и Бойль вынуж­ден сокращать производство. И это нечестно... почему это Риардену можно подрывать чужие рынки... И мне тоже нужно немного риар - ден-металла, но попробуй теперь найди его! Очередь к нему уже вы­строилась на три штата, и никому— ничего, только его старинным дружкам, таким как Уайэтт и Даннагер. Это нечестно. Это прямая дискриминация. Я ничуть не хуже этих ребят. Мне тоже положена моя доля этого металла.

Молодой человек посмотрел на него.

345

— На прошлой неделе я был в Пенсильвании, — сказал он. — И видел завод Риардена. Вот где кипит работа! Там строят четыре новых конвертора и собираются сделать еще шесть... Шесть новых печей... — Он посмотрел на юг. — За последние пять лет на Атланти­ческом побережье никто не построил и одной печи...

Фигура его вырисовывалась на фоне небес над покрытым чехлом двигателем, юноша вглядывался в сумерки с желанием и готовно­стью: так смотрят на что-то далекое и долгожданное.

— Там работают... — проговорил он.

А потом улыбка внезапно исчезла с его лица; он сильно дернул цепь — первая ошибка в привычной череде уверенных, профессио­нальных действий: в нем явно проснулся гнев.

Мистер Моуэн поглядел в сторону горизонта, на конвейер, колеса, дым, мирно плывущий в вечернем воздухе в сторону прятавшегося позади заката Нью-Йорка, и ощутил некоторое облегчение при мыс­ли об этом городе, замкнутом в кольцо священных огней, дымовых труб, газгольдеров и линий высоковольтных электропередач. Он ощу­щал энергию, протекавшую через каждое мрачное сооружение столь хорошо знакомой ему улицы; ему нравилась фигура этого молодого человека, так ладно и уверенно работавшего там, наверху, в движе­ниях его было нечто ободряющее, нечто родственное этому горизон­ту... И все же мистер Моуэн был встревожен тем, что чувствует, как где-то ширится трещина, прорезающая прочные, вечные стены.

— Что-то надо делать, — пробормотал мистер Моуэн. — На про­шлой неделе один из моих друзей отошел отдел — он был нефтепро­мышленником и имел пару скважин в Оклахоме — потому что не смог конкурировать с Эллисом Уайэттом. Это нечестно. Надо, чтобы у маленьких людей оставался свой шанс. Следовало бы ограничить объем добычи Уайэтта. Нельзя позволять заливать рынок нефтью, вытесняя всех остальных... Вчера я застрял в Нью-Йорке, пришлось бросить машину там и приехать на пригородном поезде, потому что мне не удалось найти бензина, говорят, что в городе его не хватает... неправильно это. Надо что-то делать...

Поглядев на линию горизонта, мистер Моуэн попытался понять, что же именно угрожает ей, кто губит ее.

— И что же вы предлагаете делать? — спросил молодой человек.

— Кто... я-то? — отозвался мистер Моуэн. — Не знаю. Я человек маленький. Не мне решать проблемы целой страны. Я просто хочу заработать себе на жизнь. Мне понятно только одно: кто-то должен разобраться в этом деле... Все идет не так... Послушай, а как тебя зовут?

— Оуэн Келлог.

— Слушай, Келлог, и что, по-твоему, происходит в мире?

— Мое мнение не будет вам интересно.

На далекой башне загудел гудок, созывающий рабочих на ночную смену, и мистер Моуэн понял, что уже поздно. Он вздохнул, застегнул пальто и повернулся, чтобы уйти.

— Ну, кое-что все-таки делается, — проговорил он. — Предпри­нимаются определенные шаги. Конструктивные шаги. Законодатели приняли закон, предоставляющий более широкие права Бюро эконо­мического планирования и национальных ресурсов. Верховным ко­ординатором назначили очень толкового человека. Не могу сказать, чтобы я слышал о нем раньше, но газеты уверяют, что от него можно ждать многого. Его имя — Уэсли Моуч.

* * *

Стоя возле окна своей гостиной, Дагни смотрела на город. Было уже поздно, и городские огни напоминали последние искорки, тлею­щие среди черных угольев костра. В душе ее царила тишина; ей хоте­лось удержать разум в покое, чтобы заново пережить все эмоции, еще раз пройти через каждое событие промчавшегося мимо месяца. У нее не оставалось времени радоваться или печалиться возвращению в свой кабинет в здании «Таггерт Трансконтинентал»; дел накопи­лось столько, что она совершенно забыла о недавней ссылке. Она не помнила, что сказал Джим по поводу ее возвращения, и высказывал­ся ли он вообще. Ее интересовало мнение одного-единств енного че­ловека, и она позвонила в отель «Уэйн Фолкленд», однако ей ответили, что сеньор Франсиско д’Анкония вернулся домой в Буэнос-Айрес.

Дагни помнила то мгновение, когда она поставила свою подпись под длинным официальным документом, покончив с существовани­ем компании «Линия Джона Голта». Теперь она снова стала линией Рио-Норте компании «Таггерт Трансконтинентал», хотя поездные бригады не желали отказываться от прежнего названия. Отказ нелег­ко давался и ей; Дагни с трудом заставляла себя не называть линию прежним именем, и все удивлялась тому, почему это дается ей так непросто и почему она ощущает при этом легкую печаль.

Однажды вечером, повинуясь внезапному порыву, она свернула в переулок за углом здания «Таггерт», чтобы в последний раз взгля­нуть на офис фирмы «Линия Джона Голта, Инк.», не зная, чего, собственно, хочет... «Просто посмотреть», — решила Дагни в кон­це концов.

Вдоль тротуара поставили дощатый забор, старое здание начина­ли сносить: оно все-таки не выдержало напора времени. Проникнув

347

за забор в свете уличного фонаря, бросившего однажды тень незна­комца на мостовую, она заглянула в окно своего бывшего кабинета. От первого этажа ничего не осталось; перегородки были сорваны, с потолка свисали сломанные трубы, на полу лежали груды мусора. Смотреть было не на что.

Она спросила у Риардена, не приходил ли он к этому зданию ве­сенней ночью и не стоял ли у двери, борясь с желанием войти. Одна­ко еще до того как он ответил, она поняла, что его здесь не было. Дагни не знала, почему задала ему этот вопрос. Не знала она и того, почему это воспоминание до сих пор тревожит ее.

За окном ее комнаты в черном небе висел освещенный листок календаря — словно маленький ярлык на чемодане. На нем значи­лось: 2 сентября. Дагни вызывающе улыбнулась, вспоминая ту гонку, которую задала его страницам; теперь перед ней не стояло сроков, подумала она, — ни сроков, ни преград, ни пределов.

В замке входной двери повернулся ключ; она ждала, хотела услы­шать этот звук.

Риарден вошел, как делал это уже много раз, ознаменовав свое появление лишь поворотом полученного от нее ключа. Свободным, уже ставшим для нее привычным жестом, он бросил на кресло паль­то и шляпу; на нем был официальный вечерний костюм.

— Привет, — сказала она.

— Все жду того вечера, когда тебя не окажется дома, — отозвался он.

— Тогда тебе придется звонить в контору «Таггерт Трансконти - нентал».

— Всегда? И никуда более?

— Ревнуешь, Хэнк?

— Нет. Просто интересно, что я тогда почувствую.

Он смотрел на нее с другого конца комнаты, не торопясь прибли­жаться к ней, намеренно откладывая это удовольствие. На Дагни была серая офисная юбка и блузка из полупрозрачной белой ткани, пошитая под мужскую рубашку; над талией она расширялась, под­черкивая линию бедер; свет лампы за спиной Дагни обрисовывал перед Риарденом весь конур ее изящного тела.

— Как прошел банкет? — спросила она.

— Отлично. Я удрал при первой возможности. Почему ты не при­шла? Тебя приглашали.

— Не хотела, чтобы нас видели вместе.

Риарден посмотрел на нее, дав взглядом понять, что причина ему ясна. Затем черты его лица дрогнули, складываясь в веселую улыбку.

— Ты много потеряла. Национальный совет металлургов более не станет подвергать себя такому испытанию, как общение со мной в ка-

348

честве почетного гостя. Если только, конечно, этого можно будет избежать.

— А что произошло?

— Ничего. Просто была уйма речей.

— И ты прошел через столь тяжкое испытание?

— Нет... вернее, да, но, в известной мере... я намеревался полу­чить удовольствие.

— Принести тебе чего-нибудь выпить?

— Да, если тебе не трудно.

Дагни повернулась, чтобы выйти. Риарден остановил ее, встал за спиной и взял за плечи; повернув голову Дагни к себе, он поцеловал ее в губы. Когда он оторвался от нее, Дагни вновь притянула его к се­бе жестом властной собственницы, как бы подчеркивая свое право на это. И только потом сделала шаг в сторону.

— Бог с ней, с выпивкой, — проговорил Риарден. — В общем, я не очень-то и хочу, просто приятно, что ты обо мне заботишься.

— Хорошо, вот и позволь мне позаботиться о тебе.

— Не надо.

Риарден улыбнулся, растянулся на кушетке и лег затылком на скрещенные запястья. Он чувствовал себя дома; другого дома у него, похоже, никогда и не было.

— Видишь ли, худшей частью банкета явилось то, что всех при­сутствующих объединяло одно желание— поскорее с ним покон­чить, — проговорил он. — Но одного я не могу понять, зачем в таком случае его вообще нужно было устраивать. Чего ради так старать­ся — ради меня?

Взяв пачку сигарет, Дагни протянула ее Риардену, а потом услуж­ливо поднесла зажигалку. Улыбнувшись в ответ на смешок Риардена, она присела на подлокотник кресла, стоявшего в противоположном конце комнаты.

— Почему ты принял их приглашение, Хэнк? — спросила она. — Ты же всегда отказывал им в своем обществе.

— Не хотелось отвечать отказом на предложение мира — тем бо­лее после того, как я победил их. о чем они превосходно знают. В ор­ганизацию эту я никогда не вступлю, но в ответ на приглашение быть почетным гостем... ну, мне думалось, они умеют проигрывать, сохра­няя лицо. Я считал, что эго благородно с их стороны.

— Сюс стороны?

— Ты хочешь сказать, с моей?

—Хэнк! После всего того, что они сделали, пытаясь остановить тебя...

— Я победил, разве не так? Вот я и подумал... Знаешь, я вовсе не держал на них обиды зато, что они не сумели сразу разглядеть досто-

349

инства металла... Ведь в конце концов они это сделали. Каждый че­ловек учится, как умеет и когда приходит его время. Да, я знал, там были и трусость, и зависть, и ханжество, но подумал, что все это лишь на поверхности —теперь, когда я доказал свою правоту, причем до­казал ее столь очевидно!.. Вот я и решил: меня приглашают, дабы выразить одобрение металлу, а...

За короткое мгновение паузы Дагни улыбнулась; она поняла, что Ри - арден хотел сказать: «.. .а за это я простил бы кому угодно и что угодно».

— Но все было не так, — продолжил он. — И я не знаю, в чем со­стоял их мотив. Дагни, не думаю, чтобы у них такового вообще не было, я просто не знаю... Они устроили этот банкет не с целью пора­довать меня, не с целью что-то от меня получить или хотя бы спасти свое лицо перед публикой. Банкет этот, похоже, не имел никакой цели, никакого смысла. Раньше, осуждая металл, они совершенно не были заинтересованы в том, чтобы не дать ему хода — и сейчас его судьба была им столь же безразлична. Они даже не боятся, что я про­гоню их с рынка —даже это их не волнует! Знаешь, на что был похож этот банкет? Будто им кто-то подсказал, что некоторые ценности сле­дует чтить, причем именно таким образом... вот они и принялись совершать все необходимые телодвижения, как призраки, бездумно повторяющие далекие отзвуки лучших времен. Я... я просто не мог вытерпеть этого.

Она сказала нарочито бесстрастным тоном:

— И ты еще не считаешь себя щедрым!

Риарден посмотрел на нее; глаза его в удивлении просветлели:

— Почему ты так на них сердита?

Дагни покачала головой и, стараясь скрыть нежность, ответила:

— А ты-то хотел порадоваться...

— Наверно, и поделом мне. Я не должен был ничего ожидать. Сам не знаю, чего я хотел.

— А я знаю.

— Я никогда не любил подобных мероприятий. Не знаю, почему я решил, что на этот раз все будет иначе... Знаешь, когда я отправ­лялся туда, мне казалось, что металл преобразил все вокруг, даже людей.

— О да, Хэнк, знаю!

— Словом, я шел не туда, где можно искать чего-то такого... Пом­нишь? Ты сказала однажды, что праздники должны быть только у тех, кому есть что праздновать.

Яркий кончик ее сигареты застыл в воздухе; Дагни замерла. Она никогда не рассказывала ему о той вечеринке, не говорила ни о чем, связанном с его домом. И через мгновение негромко произнесла:

— Помню.

— Я знаю, что ты хотела этим сказать... И знал это еще тогда.

Он глядел прямо в глаза Дагни. Она потупилась.

Риарден умолк, а когда заговорил снова, голос его прозвучал уже весело:

— Худшее в людях, это когда они расточают не оскорбления, а комплименты. Терпеть не могу ту их разновидность, которой меня сегодня потчевали — как все, если послушать, во мне нуждаются: город, страна, весь мир... Очевидно, с их точки зрения, высшей славы достигает тот, кто имеет дело с нуждающимися в нем людьми. А я тер­петь не могу людей, которые во мне нуждаются.

Он посмотрел на Дагни:

— Вот ты. скажем, нуждаешься во мне?

— Отчаянно нуждаюсь, — совершенно искренне ответила она.

Риарден расхохотался.

— Нет. Я совсем о другом. Потом, ты говор ишь это не так, как они.

— И как же я это говорю?

— Как торговец, как человек, который платит за то, чего хочет. А они лопочут, подобно попрошайкам, протягивающим к тебе жес­тяные миски.

— Я... плачу за это, Хэнк?

— Не изображай невинность. Тебе в точности известно, что имен­но я имею в виду.

— Да, — ответила Дагни; она улыбалась.

— Ах, да и к черту их всех! — он беззаботно махнул рукой и потя­нулся, изменив позу, наслаждаясь возможностью расслабиться. — Я не гожусь в публичные фигуры. Во всяком случае, теперь это ниче­го не значит. Нам незачем думать, что они видят или не видят. Пусть просто оставят нас в покое. Путь перед нами открыт. Каким будет ваш следующий проект, мисс вице-президент?

— Трансконтинентальная магистраль из риарден-металла.

— И как скоро она тебе понадобится?

— Завтра утром... Через три года, начиная с этого дня.

— И ты предполагаешь, что осилишь ее затри года?

— Если «Линия Джона Голта»... то есть Рио-Норте, будет работать так, как сейчас.

— Она будет работать лучше. Это всего лишь начало.

—Я уже составила план монтажа. По мере поступления денег будем проводить сегментную замену колеи на рельсы из риарден-металла.

— О-кей. Начнем, когда тебе будет угодно.

— Я перекину старые рельсы на прежние ветки — иначе они дол­го не протянут. И через три года ты сможешь доехать по собственно-

351

му металлу до Сан-Франциско, если кто-нибудь соберется устроить там банкет в твою честь.

— Через три года у меня будут заводы по производству риарден - металла в Колорадо, Мичигане и Айдахо. Таков мой план.

— Твои собственные? Филиалы?

— Угу.

— А как насчет Закона справедливой доли?

— Неужели ты думаешь, что он протянет еще три года? Мы устро­или им такую демонстрацию, что всю гниль сметет. За нас целая стра­на. Кто сейчас захочет остановить ход событий? Кто захочет слушать ерунду? Сейчас в Вашингтоне активно работает лобби людей высшего сорта. Они намереваются отменить этот Закон на следующей сессии.

— Я... я надеюсь на это.

— Последние несколько недель выдались очень трудными для меня: надо было начинать стройку новых печей, но теперь, когда все улажено, когда дело идет полным ходом, я могу сесть и отдохнуть. Могу посидеть за своим столом, посчитать деньги, могу бездельни­чать, как уличный прохвост, могу следить за поступлением заказов на металл и выстраивать их в очередь... Кстати, когда у тебя завтра утром первый поезд на Филадельфию?

— Ну не знаю.

— Не знаешь? И какой толк от такого вице-президента? Я должен быть на заводе в семь утра. Около шести у тебя ничего нет?

— Насколько я помню, первый отходит в пять тридцать.

— И ты разбудишь меня вовремя, чтобы я не опоздал, или прика­жешь, чтобы задержали отправление?

— Я разбужу тебя.

— О-кей.

Риарден умолк, Дагни смотрела на него. Входя, он показался ей утомленным; но теперь лицо его разгладилось — ни следа усталости.

— Дагни, — спросил он вдруг; интонация его изменилась, в ней таилась некая откровенная нотка, — почему ты не захотела, чтобы нас видели вместе?

— Не хочу становиться частью твоей... официальной жизни.

Риарден ответил непринужденным тоном, но не сразу:

— Когда ты была последний раз в отпуске?

— Кажется, два... нет, три года назад.

— И что ты тогда делала?

— Отправилась на месяц в Адирондаки. Вернулась через неделю.

— У меня это было пять лет назад. Только я ездил в Орегон, — улег­шись на спину, он глядел в потолок. — Дагни, давай съездим в отпуск вместе. Возьмем мой автомобиль и уедем на несколько недель, куда

352

угодно, просто будем ездить по каким-нибудь проселкам, где нас ник­то не знает. Не оставим адреса, не будем читать газет, не прикоснем­ся к телефонной трубке — никаких официальных контактов.

Она встала. Подойдя к Риардену, Дагни остановилась возле кушетки и посмотрела на него; горевшая за ее спиной лампа прятала ее лицо — она не хотела, чтобы он заметил, как она старается не улыбнуться.

— Но ты же можешь взять отпуск на несколько недель, правда? — спросил Риарден. — Все уже на ходу. Никаких проблем не предвидит­ся. А в ближайшие три года такой возможности уже не будет.

— Хорошо, Хэнк, — проговорила она, заставляя свой голос казать­ся спокойным.

— Ты согласна?

— И когда ты хочешь уехать?

— Утром, в понедельник.

— Хорошо.

Она повернулась, чтобы отойти. Схватив Дагни за руку, Риарден притянул ее к себе и повалил на себя; он удерживал ее в неудобной позе, запустив пальцы в волосы, припав к ее губам; другая рука его скользила от прикрытых тонкой блузкой лопаток, к талии, к ногам. Она шепнула:

— Ну вот, а говоришь, что не нуждаешься во мне!..

Она оторвалась от него и встала, откинув волосы со лба. Риарден, лежа, смотрел на нее, глаза его сузились, в них мелькала ясная искор­ка особенной, насмешливой заинтересованности хозяина. Дагни по­смотрела на себя: бретелька ее комбинации соскользнула с плеча, и та повисла наискось, обнажая грудь, прикрытую только прозрачной блузкой. Она подняла руку, чтобы поправить одежду. Риарден шлеп­нул ее по руке. Дагни ответила понимающей улыбкой. Она нетороп­ливо отошла и, повернувшись к нему, наклонилась над столом; паль­цы ее лежали на краю столешницы, плечи сдвинулись назад. Именно такой контраст он любил — контраст ее строгих нарядов и полуобна­женного тела, контраст совладелицы железной дороги и принадле­жащей ему женщины.

Риарден сел, удобно расположившись на кушетке и протянув впе­ред скрещенные ноги; он опять смотрел на нее взглядом собствен­ника.

— Ты сказала, что хочешь проложить трансконтинентальную ко­лею из риарден-металла, мисс вице-президент? — спросил он. — А что если я не дам тебе рельсов? Теперь я могу выбирать заказчиков и назначать им любую цену. Если бы это случилось год назад, я бы потребовал, чтобы ты взамен спала со мной.

— Жаль, что не потребовал.

— А ты согласилась бы?

— Конечно.

— В рамках дела? Как часть сделки?

— Если бы это касалось тебя, да. Тебе это понравилось бы, правда?

— А тебе?

— Да... — шепотом повторила Дагни.

Подойдя к Дагни, Риарден обхватил ее за плечи и припал губами к груди, прикрытой тонкой тканью.

А потом молча посмотрел на нее долгим взглядом.

— А что ты сделала с тем браслетом? — спросил он.

Они никогда не заговаривали об этой вещице, и Дагни не сразу сумела ответить.

— Я храню его, — ответила она.

— Я хочу, чтобы ты носила этот браслет.

— Если люди догадаются, тебе придется хуже, чем мне.

— Надень его.

Дагни достала браслет из риарден-металла. Молча, не отрывая глаз от его лица, она протянула Риардену руку: на ладони поблескивала иссиня-зеленая полоска. Смотря ей в глаза, он защелкнул браслет на ее запястье. И когда застежка сомкнулась под его пальцами, Дагни нагнулась и поцеловала их.

Земля полотном развертывалась перед капотом автомобиля. Вью­щееся между холмами Висконсина шоссе было здесь единственным свидетельством человеческих трудов, шатким мостом, переброшен­ным через разлившийся океан кустов, деревьев и трав. Море это ка­тилось ровными волнами желтовато-оранжевой пены; вдоль склонов холмов поднимались редкие красные струи, в низинах под чистым бледно-голубым небом нежились островки сохранившейся еще зеле­ни. Окруженный красками почтовой открытки капот автомашины казался произведением ювелира: солнце искрилось на хромирован­ной стали, а в черной эмали отражалось небо.

Вытянув ноги вперед, Дагни уютно устроилась в уголке возле окна; ей нравились и широкое, уютное сиденье, и ласковое прикос­новение солнца к плечам; нравилась и прекрасная местность.

— А мне бы хотелось увидеть сейчас рекламный щит, — прогово­рил Риарден.

Дагни рассмеялась: он ответил на ее невысказанную мысль.

— Что здесь продавать и кому? Мы уже час как не видели ни од­ного дома, ни одной машины.

— Именно это мне и не нравится, — он чуть наклонился вперед над рулем, лицо его стало недовольным. — Посмотри на дорогу.

354

Длинную полосу выбелило до мучнистого блеска валявшихся в пустыне костей, словно солнце и снег съели все следы шин, бензина, сажи, любые следы цивилизации. Из угловатых трещин в бетоне под­нимались зеленые травы. Дорогой не пользовались и не чинили ее много лет, однако трещин было немного.

— Хорошая дорога, — отметил Риарден. — Построена надолго. И явно рассчитана на интенсивное движение.

— Да...

— Не нравится мне это.

— Мне тоже, — Дагни усмехнулась. — Но вспомни, как часто мы слышали жалобы на то, что рекламные щиты портят пейзаж. Здесь эти нытики могли бы насладиться девственным пейзажем, — и доба­вила: — Терпеть их не могу.

Дагни не хотела тяжести, тонкой змейкой вторгавшейся в ра­дость дня. За последние три недели она не раз ощущала смутную тревогу при виде пейзажей, скользивших перед клинообразным капотом автомобиля. Дагни улыбнулась: именно капот служил неподвижной точкой отсчета, в то время как земля пролетала мимо; капот оставался центром, фокусом, мерилом безопасности в расплывающемся, растворяющемся за окном мире... капот впе­реди и руки Риардена на руле... Она снова улыбнулась: им дове­лось видеть окружающий мир в суженном формате, и это ей нра­вилось.

После первой недели скитаний, пока они ехали наугад, следуя воле неведомых перекрестков, он как-то сказал ей:

— Дагни, а отдых обязательно должен быть бесцельным?

Она со смехом ответила:

— Нет. Какую же фабрику ты хочешь посетить?

Риарден улыбнулся — своей вине, которую не хотел признавать, объяснениям, которых не обязан был давать — и ответил:

— Заброшенный рудник около залива Сагино, о котором я слы­шал. Говорят, он истощен.

Они отправились через весь Мичиган к руднику. А потом ходили по окружавшим яму ярусам, останки крана рукой скелета нависали над их головами, и чья-то ржавая коробка от завтрака попалась ей под ноги. Она ощутила укол тревоги, более острой, чем печаль, но Риарден бодрым тоном проговорил:

— Какое там истощен! Я покажу им, сколько тонн руды и долларов еще можно извлечь из этого места!

Когда они возвращались к машине, он сказал:

— Если бы я мог найти подходящего человека, то уже завтра купил бы этот рудник и поставил его работать.

355

На следующий день, когда путь их пролегал на запад и юг, к рав­нинам Иллинойса, он после долгого молчания вдруг произнес:

— Нет, придется подождать, пока отменят закон. Человек, способ­ный заставить работать этот рудник, не будет нуждаться в моих на­ставлениях. А тот, кому буду нужен я, не стоит и гроша.

Как и всегда, они могли болтать о своей работе, не опасаясь непо­нимания. Но они никогда не разговаривали друг о друге. Риарден вел себя так, словно их страстная близость была единожды состоявшим­ся, безымянным физическим фактом, не основанном на общении двух разумов. Каждую ночь ей казалось, что она лежит в объятиях незнакомца, позволяющего ей видеть каждое чувственное содрога­ние его тела, но никогда не позволявшего заметить ответного трепе­та души. Она лежала возле него нагая, но на руке ее оставался браслет из риарден-металла.

Дагни видела, как ненавистно ему расписываться именами «мис­тер и миссис Смит» в неряшливых придорожных гостиницах. Иногда вечером, когда Риарден оставлял фальшивую подпись, довершая об­ман, Дагни замечала гневную складку его губ. Ей было плевать на многозначительное лукавство гостиничных клерков, как бы предпо­лагавшее соучастие в постыдном грехе — поиске запретного удоволь­ствия. Однако она видела, что и ему все это безразлично, когда они оставались вдвоем, когда он на мгновение прижимал ее к себе и она смотрела в его живые, не знающие вины глаза.

Они ехали через маленькие города, по забытым сельским доро­гам, по местам, подобных которым не видели уже давно. Вид городов вселял в душу Дагни смятение. Прошел не один день, прежде чем она поняла, чего ей так не хватает в первую очередь: вида свежей краски. Дома напоминали мужчин в мятых костюмах, утративших даже же­лание стоять прямо: карнизы были похожи на поникшие плечи, по­косившиеся ступени крылечек напоминали обтрепавшиеся обшлага, разбитые, заколоченные досками окна производили впечатление заплат. Прохожие на улицах смотрели на новый автомобиль не как на редкое зрелище, но так, как если бы этот сверкающий аппарат явился из иного, уже невозможного мира. На улицах машин попада­лось немного, чаще всего они встречали телеги. Дагни успела уже забыть облик и назначение конных повозок и совершенно об этом не жалела.

Она даже не улыбнулась на железнодорожном переезде в тот день, когда Риарден, криво усмехнувшись, показал ей в сторону появившегося из-за холма местного поезда, впереди которого, пыхтя черным дымом из высокой трубы, тащился древний паро­возик.

— Боже мой, Хэнк, это совсем не смешно!

— Я знаю, — ответил он.

Где-то через час пути, когда они отъехали миль на семьдесят, она сказала:

— Хэнк, ты когда-нибудь видел, чтобы «Комету Таггерта» тащил через континент такой вот угольный монстр?

— Чего это ты? Не стоит расстраиваться.

— Прости... Только я подумала, что и моя колея, и все твои новые печи окажутся бесполезными, если мы не найдем человека, способ­ного производить новые дизельные тепловозы. Причем если мы не найдем его достаточно быстро...

— На тебя работает Тед Нильсен из Колорадо.

— Да, если он сумеет открыть новый завод. Он вложил в акции «Линии Джона Голта» куда больше денег, чем следовало бы.

— Однако вложение оказалось весьма выгодным, не правда ли?

— Да, но оно его затормозило. Теперь он готов идти дальше, но не может найти станки и инструменты. Сейчас их не достать нигде, не купить ни за какую цену. Ему отвечают только обещаниями и отговор­ками. Он прочесывает всю страну, разыскивает всякое старье на за­крытых заводах. И если он не начнет производство в ближайшее вре­мя...

— Начнет. Кто теперь сможет его остановить?

— Хэнк, — вдруг проговорила Дагни, — а не могли бы мы съез­дить в одно место, которое мне хотелось бы увидеть?

— Конечно, куда захочешь. Итак?

— В Висконсин. Во времена моего отца там работал большой мо­торостроительный завод. У нас была ветка к нему, но мы закрыли ее — лет семь назад, когда завод обанкротился. Думаю, теперь это один из самых бесперспективных районов. Может, там найдутся ка­кие-нибудь станки для Теда Нильсена. Завод могли и не заметить — место там богом забытое, и нет никакого транспорта.

— Я найду его. А как он назывался?

— Моторостроительная компания «Двадцатый век».

— Ну конечно! Когда я был молодым, эта фирма считалась одной из лучших, если не самой лучшей. Помню даже, что закрылась она как - то странно... только не знаю, в чем эта странность заключалась.

На расспросы у них ушло три дня, но, наконец, они отыскали эту выбеленную, заброшенную дорогу — и катили теперь под желтой листвой, казавшейся морем золотых монет, к бывшей компании «Двадцатый век».

— Хэнк, а что если с Тедом Нильсеном что-то случится? — нару­шила вдруг молчание Дагни.

— Почему это с ним должно что-то случиться?

—Не знаю, но... но вот был же Дуайт Сандерс. Был и исчез. А с ним и «ЮнайтедЛокомотив». Состояние прочих заводов не позволяет им заняться выпуском дизелей. Я уже перестала верить обещаниям. По­том.. . потом какой может быть толк от железной дороги, на которой нет движущей силы?

— И от всего прочего, кстати...

Листья трепетали на раскачивавшихся ветром ветвях. Мили сменя­лись милями, и кругом были только кусты, деревья, травы всех оттенков рыже-красного, и живые, словно огонь: казалось, что они что-то праз­дновали и полыхали всем своим буйным, нетронутым изобилием.

Риарден улыбнулся:

— Что ж, а в глуши все-таки что-то есть. Она начинает мне нра­виться. Это какая-то новая, еще никем не открытая страна.

Дагни радостно кивнула:

— Здесь хорошая почва — посмотри, какая буйная раститель­ность. Я бы вырубила весь этот кустарник и построила...

Улыбки разом исчезли с их лиц. Труп, замеченный обоими в траве возле обочины, оказался ржавым цилиндром бензонасоса, на кото­ром еще сохранились остатки стеклянного циферблата.

Кроме него было заметно немногое. Несколько обугленных стол­бов, бетонный блок и искорки стеклянной пыли на месте бензозапра­вочной станции — все утопало в кустах и открывалось лишь внима­тельному взгладу, а по прошествии года-другого вообще должно было исчезнуть под покровом растительности.

Они дружно отвернулись и поехали дальше, не желая интересо­ваться тем, что еще могли скрывать многомильные заросли. В маши­не повисло тягостное молчание: можно было лишь гадать о том, сколько всего уже сгинуло под покровом кустов и трав.

Дорога оборвалась за поворотом на склоне холма. Перед ними возник изрытый пустырь, над которым из земли и клочьев асфальта торчало несколько каркасов бетонных блоков. Кто-то потрудился над ними, разбив стены и увезя обломки; никакая трава не могла уже расти на ставшей бесплодной земле. На гребне далекого холма, на фоне неба, подобный кресту над огромной могилой стоял покосив­шийся телеграфный столб.

Потратив три часа и проколов шину, они проползли на самой ма­лой скорости по мягкому бездорожью — через канавы, по колеям, оставленным колесами телег — до селения, лежавшего позади холма с телеграфным столбом на вершине.

Внутри скелета, оставшегося от прежнего промышленного город­ка, стояли несколько брошенных домов. Все, что можно было вывез-

358

ти, уже увезли; Дагни заметила буквально несколько человек. Строе­ния превратились в вертикально стоящие руины; их сотворило не время, а человек, оставивший после себя хаотично отодранные доски, снятые куски кровли, дыры во взломанных погребах. Казалось, чьи - то слепые руки, жадные и ненасытные, шарили наугад, забирая все подряд, не зная, что именно может понадобиться завтра.

Среди руин обнаруживались и населенные дома; поднимавшийся из их труб дым был единственным заметным движение в городке. На окраине торчал железобетонный остов, некогда принадлежавший школе; он походил на череп с пустыми глазницами выбитых окон... С него свисали редкие пряди волос — оборванные провода.

За городком, на далеком холме, стоял завод моторостроительной компании «Двадцатый век». Стены, кровля его и дымовые трубы про­изводили впечатление строгой, неприступной крепости. Снаружи он казался в полном порядке — кроме серебристой водонапорной баш­ни, бак которой заметно накренился.

Не заметив и следа дороги к заводу на поросших густыми зарос­лями холмах, они подъехали к ближайшему дому, из трубы которого сочилась жидкая струйка дыма. Дверь была открыта. Услышав звук работающего автомобильного двигателя, на пороге показалась ста­руха. Согбенная, опухшая, одетая в сшитое из мешковины платье, она едва перебирала ногами. Старуха посмотрела на машину без удивления и любопытства; пустые глаза ее принадлежали существу, давно потерявшему способность чувствовать что-нибудь, кроме усталости.

— Не покажите ли вы нам дорогу к заводу? — спросил Риарден.

Женщина ответила не сразу; казалось, она разучилась разговари­вать:

— К какому еще заводу?

— К этому, — показал Риарден.

— Он закрыт.

— Я в курсе. Но есть ли к нему какая-нибудь дорога?

— Не знаю.

— Любая дорога, может быть, тропка?

— В лесу их много.

— А машина там сможет проехать?

— Кто знает.

— Так как же нам туда добраться?

— Не знаю.

За ее спиной они увидели скудную обстановку дома.

Бесполезная газовая плита была накрыта какими-то тряпками, духовка ее служила шкафом. В углу стояла сложенная из камней печ-

359

ка, в которой под старым чайником горело несколько поленьев, по стене тянулась длинная полоса сажи. На ножках стола был пристроен белый предмет: снятая со стены чьей-то ванной комнаты фарфоровая раковина, полная подгнившей капусты. В бутылке на столе стояла сальная свеча. На полу не осталось никакой краски; его шершавые серые доски казались зримым воплощением боли в костях той жен­щины, что гнулась над ними и терла, пока не проиграла сражение с грязью, въевшейся теперь окончательно.

За спиной старухи молча, по одному, собрался целый выводок детей. Они смотрели на автомобиль не с присущим их возрасту любопыт­ством, а с напряженным вниманием дикарей, готовых исчезнуть при первом признаке опасности.

— Сколько миль будет до завода? — спросил Риарден.

— Десять, — ответила женщина и добавила: — А может, и пять.

— А далеко ли до следующего города?

— Здесь нет никакого следующего города.

— Другие города найдутся всегда. Я хочу сказать, сколько до него ехать?

— Не знаю.

На пустыре у дома, на куске бывшего телеграфного провода, ви­сели какие-то линялые тряпки. Посреди грядок скудного огорода бро­дили три тощих курицы, четвертая съежилась на насесте, устроенном из прежней водопроводной трубы. Посреди полной отбросов лужи пристроились две свиньи; через грязь была проложена дорожка из кусков взятого с дороги бетона.

Услышав вдали скрежет, Дагни и Риарден заметили мужчину, на­биравшего воду из общественного колодца с помощью блока и верев­ки. Наполнив ведра, он неторопливо направился в сторону автомо­биля. Два полных ведра казались слишком тяжелыми для тонких рук. Возраст его было трудно определить.

Он остановился у машины и принялся разглядывать ее. Полные хитрости и подозрительности глаза то и дело обращались к незна­комцам.

Достав десятидолларовую бумажку, Риарден потянул ее ему:

— Не покажете ли нам путь к заводу?

Тот посмотрел на деньги с угрюмым безразличием, не шевельнув­шись, не протянув к ним руки, не поставив ведер на землю. Если есть на свете человек, совершенно лишенный жадности, подумал а Дагни, то он перед нами.

— У нас здесь деньги не в ходу, — проговорил он.

— Но ты же как-то зарабатываешь на жизнь?

— Ага.

360

— Ну тогда что же заменяет вам деньги?

Мужчина опустил ведра, словно бы вдруг сообразив, что ему не обязательно сгибаться под их весом.

— Деньгами мы не пользуемся, — повторил он, — просто меняем одно на другое.

— А как вы торгуете с людьми из других городов?

— Мы не бываем в других городах.

— Нелегкая у вас здесь жизнь.

— А вам-то что?

— Ничего. Просто любопытно. А почему вы никуда не уезжаете?

— У моего старика была здесь бакалейная лавка. Только завод вот закрылся.

— А почему вы не уехали?

— Куда?

— Куда угодно.

— Чего ради?

Дагни посмотрела на ведра: их роль исполняли две прямоуголь­ные жестяные банки с веревочными ручками; прежде они служили канистрами для масла.

— Слушай, — проговорил Риарден, — можешь ли ты показать нам дорогу к заводу, если она есть?

— Дорог здесь много.

— А найдется ли пригодная для автомобиля?

— Наверно.

— И какая же?

Мужчина задумался, стараясь разрешить проблему:

— Ну что ж, если вы свернете налево у школы и поедете прямо до кривого дуба, там и будет дорога, вполне пригодная для машины, если только пару недель не было дождя.

— А когда дождь был в последний раз?

— Вчера.

— А другой дороги нет?

— Ну, если вы сумеете проехать пастбищем Хансона, а потом сквозь лес, там будет хорошая прочная дорога, до самого ручья.

— А мост через ручей еще остался?

— Нет.

— А как насчет других дорог?

— Ну, если вам обязательно нужна дорога для автомобиля, по ту сторону Миллерова надела есть мощеная дорога, для машины лучше не найти, надо только повернуть направо у школы и...

— Но ведь эта дорога не ведет к заводу, так ведь?

— Нет, не ведет.

361

—Хорошо, — сказал Риарден. —Значит, нам придется искать до­рогу самим.

Он как раз нажимал на стартер, когда в ветровое стекло ударил камень. Стекло было не бьющимся, однако по нему разбежались тре­щины. Малолетний хулиган с гадким смешком исчез за углом, сопро­вождаемый взрывом хохота детей, расположившихся за соседними окнами или в каких-то укрытиях.

Риарден подавил готовое сорваться с губ ругательство. Мужчина обвел улицу вялым взором и чуть нахмурился. Старуха глядела на происходящее без малейших признаков интереса. Она просто стояла и молчаливо наблюдала, подобно фотореактивам фиксируя изобра­жение просто для того, чтобы запечатлеть его, даже не понимая того, что видит.

Дагни уже несколько минут рассматривала ее. Бесформенная фи­гура женщины не говорила ни о возрасте, ни о нарочитом пренебре­жении к себе; кроме того, хозяйка дома, похоже, была беременна. Это казалось невероятным, однако, приглядевшись повнимательнее, Даг­ни заметила, что похожие на пыль волосы еще не поседели, морщин на лице почти не было; старческий вид ей придавали пустые глаза, согбенная спина, шаркающая поступь.

Дагни спросила:

— Сколько тебе лет?

Женщина посмотрела на нее без обиды, как смотрят, услышав бес­смысленный вопрос.

— Тридцать семь, — ответила она.

Они уже отъехали на несколько кварталов, когда Дагни с ужасом воскликнула:

— Хэнк, эта женщина всего на два года старше меня!

— Да.

— Боже мой, как им удалось докатиться до такого?

Он пожал плечами:

— А кто такой Джон Голт?

Последним, что они увидели при выезде из городка, стал реклам­ный щит. Изображение все еще угадывалось на свисавших с него клочьях бумаги, только прежде яркие краски превратились в смер­тельную серость. Рекламировалась стиральная машина.

За городом, далеко в поле, неторопливо ходил человек, фигуру его искажало уродливое, неестественное напряжение: он тянул за собой плуг

До моторостроительного завода компании «Двадцатый век» они добрались через два часа, преодолев при этом две мили. И, подняв­шись на холм, поняли, что странствие их оказалось бесполезным. На

362

двери главного входа висел ржавый замок, но в огромных окнах зия­ли внушительные бреши, и завод был, по сути, открыт для всех и все­го: сурков, кроликов и сухих листьев, обильно нанесенных ветром внутрь.

Его выпотрошили уже давно. Крупные станки эвакуировали ци­вилизованным образом —в бетоне пола еще оставались аккуратные отверстия для их крепления. Остальное стало добычей случайных грабителей. Эти не оставили ничего, кроме такого мусора, который счел бы бесполезным самый нуждающийся бродяга — груда проржа­вевших, бесформенных обломков металла, разбитых досок, штука­турки, битого стекла — и кроме поднимающихся ровными витками к крыше стальных лестниц, построенных надежно и прочно.

Они остановились в просторном зале; из дыры в крыше наискось падал луч света, звонкие отзвуки их шагов таяли вдали, в рядах пус­тых помещений. Заметавшаяся между стальными балками птица, свистя крыльями, вылетела через прореху в крыше.

— На всякий случай надо бы осмотреться, — предложила Даг - ни. — Ты идешь по мастерским, я — по пристройкам. Давай, только побыстрее.

— Тебе лучше бы не бродить здесь в одиночестве. Не знаю, на­сколько безопасны здесь полы и лестницы.

—А, ерунда! Я вполне способна ориентироваться на заводе и знаю, что интересует старьевщиков. Мне просто хочется побыстрее убрать­ся отсюда.

Проходя безмолвными цехами, где под потолком еще висели про­ржавевшие захваты стальных кранов, замечая над головой геомет­рически совершенные линии, она ничего не хотела видеть, но застав­ляла себя смотреть.

Это было все равно как вскрывать труп любимого. Плотно стиснув зубы, Дагни озиралась по сторонам, словно водя лучом прожектора. Шла она быстро — задерживаться где-либо не было никакой необхо­димости.

Остановилась она только в комнате, прежде, похоже, служившей лабораторией. Здесь ее внимание привлекла проволочная катушка. Она торчала из груды мусора. Дагни никогда еще не видела подобно­го рисунка обмотки, тем не менее он показался ей смутно знакомым, словно явившимся из какого-то случайно уцелевшего и очень дале­кого воспоминания. Она потянула за катушку, но даже не смогла сдвинуть ее с места: та казалась частью какого-то погребенного в ку­че всякой дряни механизма.

Помещение вполне могло оказаться экспериментальной лабора­торией— если только она правильно определила назначение нахо-

363

лившихся на стене остатков оборудования: огромного множества электроподводов, кусков тяжелого кабеля, свинцовых труб, стеклян­ных трубок, встроенных шкафов без полок и дверей. В груде мусора было много стекла, резины, пластмассы, с ними соседствовали серые обломки сланца, использовавшегося для графитовых изоляторов. По всему полу были разбросаны листы бумага. Среди мусора попадались и предметы, явно не принадлежавшие былым владельцам этого по­мещения: пакеты из-под поп-корна, бутылка из-под виски, журнал, издававшийся какой-то сектой.

Дагни еще раз попыталась извлечь катушку из груды старья. Та опять не пошевелилась. Нагнувшись, она принялась разбирать мусор.

К тому мгновению, когда Дагни распрямилась и посмотрела на свою находку, она успела порезать руки и перепачкаться в пыли. Перед ней были разломанные остатки модели электромотора. Боль­шинство частей его отсутствовало, однако того, что оставалось, было достаточно, чтобы представить себе его прежнюю форму и назначение. Дагни никогда не видела такого мотора или чего-то на него похожего. Она не могла до конца понять особенности конструк­ции и тех функций, которые двигатель должен был исполнять.

Дагни внимательно осмотрела черненые трубки и странной фор­мы контакты. Она попыталась определить их назначение, перебирая в уме все известные ей типы двигателей и все возможные реяшмы работы их частей.

Все знакомое ей не соответствовало модели. Она казалась мото­ром, генератором, однако Дагни не могла определить, на каком виде топлива он может работать. Двигатель не был рассчитан на пар, мазут и все известные ей источники энергии.

Внезапно сорвавшееся с губ Дагни восклицание стало не просто звуком, а толчком, бросившим ее на груду мусора. Опираясь на локти и колени, она ползала по полу, подбирая все попадавшиеся ей листки бумаги, отбрасывая одни, берясь за следующие. Руки Дагни тряс­лись.

Она обнаружила часть того, на чье существование уже не надея­лась — тонкую стопку скрепленных вместе машинописных лист­ков — остаток отчета. Начало и конец его отсутствовали; клочки бумаги под зажимом свидетельствовали о том, что отчет прежде был куда более объемистым. Бумага успела пожелтеть и высохнуть. В от­чете содержалось описание двигателя.

Осматривавший разоренную энергостанцию завода, Риарден услышал ее вопль:

— Хэнк!!!

364

Дагни словно бы колотило от ужаса.

Он бросился на голос. Дагни стояла посреди комнаты, руки ее кро­воточили, чулки были порваны, костюм перепачкан пылью... но пальцы крепко держали стопку листков.

— Хэнк, как ты думаешь, на что это похоже? — спросила она, ука­зывая на непонятной формы обломок у своих ног; в голосе ее звучала напряженная, полная истеричного изумления нотка, свойственная только что пережившему потрясение, оторвавшемуся от реальности человеку. — На что это похож?

— Ты поранилась? Что случилось?

— Нет!.. Не обращай внимания, не смотри на меня! Со мной все в порядке. Взгляни вот на это. Знаешь, что это такое?

— Что ты с собой сделала?

— Мне пришлось выкопать его из груды мусора. Но со мной все в порядке.

— Ты вся дрожишь.

— Сейчас ты тоже будешь дрожать, Хэнк! Посмотри на эту вещь. Просто посмотри и скажи мне, что это такое.

Риарден послушно посмотрел вниз, и тут взгляд его вдруг стал сосредоточенно-острым — он опустился на пол и принялся тщатель­но изучать предмет.

— Какой странный способ соединять узлы двигателя, — хмурясь, задумчиво заметил он.

— На, прочти, — сказала Дагни, протягивая ему страницы.

Прочитав, он оторопело посмотрел на нее и воскликнул.

— Бог ты мой!

Дагни уже сидела возле него на полу, и какое-то мгновение они не могли произнести ни слова.

— Это все катушка, — сказала Дагни. Ей казалось, ум ее вступил в какую-то гонку, она не могла уловить и передать все то, что вдруг откры­лось ее сознанию; слова одно за другим торопливо слетали с ее губ.

— Сначала я заметила катушку, потому что видела похожие чер­тежи, не точь-в-точь, но что-то подобное... много лет назад, когда еще училась в колледже... старая книга, в ней было написано, что от идеи этой отказались... отказались давным-давно— но я любила читать все, касавшееся железнодорожных двигателей. В той книге говори­лось, что одно время идея эта разрабатывалась, люди потратили годы на эксперименты, но так и не сумели решить задачу и в итоге сдались. После мысль эту забросили не на одно поколение. Я и не думала, что кто-нибудь из ученых мог воспользоваться ею в наше время. Но кто - то сделал это. Сделал и решил задачу!.. Хэнк, ты понимаешь, что это значит? Люди когда-то пытались изобрести двигатель, способный

365

поглощать статическое электричество из атмосферы и потреблять его, превращая в собственную мощность. Этого не сумели сделать. Об этой идее забыли. Но вот она, воплощенная в железе.

Дагни указала на обломки двигателя.

Риарден кивнул. На лице его не было улыбки. Он сидел, разгляды­вая остатки модели, сосредоточившись на чем-то своем, сокровен­ном — причем, не слишком счастливом.

—Хэнк! Разве ты не понимаешь, что это значит? Перед нами вели­чайшая революция в энергетике после изобретения двигателя внут­реннего сгорания— нет, нечто большее! Этот двигатель уничтожит остальные — сделает возможным абсолютно все. Можно будет послать к черту Дуайта Сандерса вместе со всеми подобными ему личностями! Кто захочет иметь дело с дизелями? Кто захочет возиться с нефтью, углем, заправочными станциями? Разве ты не видишь того, что вижу я? Новый, с иголочки локомотив величиной с половину нынешнего, но в десять раз более мощный. Автогенератор, работающий буквально на считанных каплях топлива и не имеющий предела мощности. Са­мый чистый, быстрый и дешевый способ передвижения из всех извес­тных человеку. Разве ты не видишь, что за какой-то год сделает этот двигатель с нашими транспортными системами и со всей страной?

На лице Риардена не проступило даже тени волнения. Он нето­ропливо произнес:

— Но кто спроектировал его? И почему эту модель бросили здесь?

— Мы выясним это.

Он задумчиво взвесил на руке странички.

— Дагни, если ты не найдешь проектировщика, то сумеешь ли восстановить двигатель по этим обломкам?

Она надолго задумалась, а потом уже унылым тоном произнесла:

— Нет.

— И никто не сможет. Кто-то создал этот двигатель. Он работал, если судить по записям. Более великого изобретения я не видел. Дви­гатель этот работал. И мы не способны вновь оживить его. Чтобы дополнить отсутствующие детали, нужно обладать умом, не менее великим, чем у этого безвестного изобретателя.

—Я найду его, даже если для этого придется забросить все осталь­ные дела.

— ...и если он еще жив.

Немного помолчав, Дагни задумчиво спросила:

— Что навело тебя на такую мысль?

— Едва ли он жив. В ином случае, разве он оставил бы свой шедевр гнить в куче мусора? Разве бросил бы изобретение такого масштаба?

366

Если бы автор его был еще жив, ты уже давно получила бы свои локомотивы с автогенераторами. И тебе не пришлось бы разыскивать его, потому что имя его уже было бы известно всему миру.

— Не думаю, чтобы эта модель была изготовлена очень давно.

Риарден посмотрел на бумагу, на слой ржавчины на поверхности

двигателя.

— Я бы сказал, около десяти лет. А может быть, и чуть больше.

— Нам придется найти его или кого-нибудь из тех, кто его знал. Это более важно...

— ...чем все, что производится ныне или принадлежит кому-ни­будь. Не думаю, что нам удастся найти изобретателя. А если мы не сумеем это сделать, никто не сможет повторить его достижение. Ник­то не сможет восстановить его двигатель. От него осталось немногое. Это всего лишь намек, бесценный намек, однако, чтобы понять его, требуется ум из тех, которые рождаются раз в столетие. Как, по-тво­ему, способны на это наши нынешние инженеры?

— Нет.

— Сейчас не осталось даже просто классного проектировщика. А новых идей в моторостроении не было слышно уже много лет. Эта профессия или вымирает, или уже умерла.

— Хэнк, но ты понимаешь, что значит... если двигатель этот удаст­ся построить?

Риарден коротко усмехнулся:

— Я бы сказал, примерно десять лет, прибавленных к жизни каж­дого жителя этой страны, если учесть, сколь многое станет проще и дешевле производить, сколько часов человеческого труда можно будет высвободить для других работ, и насколько больше можно будет сделать за это время. Ты говоришь — локомотивы? А как насчет ав­томобилей, кораблей и самолетов с двигателями подобного рода? А есть еще тракторы. И электростанции, располагающие неограни­ченным запасом энергии, без топлива, за которое нужно платить, если не считать нескольких пенни, необходимых для работы преоб­разователя. Этот двигатель мог бы привести в движение всю страну, вдохнуть в нее огонь. Он может принести электрическую лампочку в самый отдаленный уголок, даже в дома тех людей, которых мы ви­дели сегодня в долине.

— Может принести? Обязательно принесет. Я найду того челове­ка, который изобрел его.

— Мы попытаемся, — Риарден резко распрямился, бросил еще один взгляд на поломанную модель и произнес с невеселым смеш­ком: — Вот и двигатель для ветки «Линия Джона Голта»... —А потом заговорил во властной манере руководителя:— Во-первых, надо

367

отыскать здесь их отдел кадров. Просмотреть личные дела, если они остались. Потом нужно установить имена их исследователей и инже­неров. Я не знаю, кому сейчас принадлежат эти руины, и подозреваю, что владельца будет очень трудно найти, иначе он просто не позволил бы нам попасть сюда. Затем мы обследуем все комнаты лаборатории. Позднее можно будет послать сюда на самолете нескольких инжене­ров, чтобы они прочесали весь завод.

Они направились к выходу, но на пороге Дагни на мгновение за­стыла.

— Хэнк, здесь не было ничего более ценного, чем этот двига­тель, — негромко проговорила она. — Он стоил больше, чем весь этот завод со всей его продукцией. Тем не менее он брошен и оставлен в куче мусора. Это единственная вещь, которую никто не потрудился забрать или украсть.

— Это и пугает меня больше всего, — признался Риарден.

Отдел кадров искать долго не пришлось. На двери его красовалась

соответствующая табличка, однако ею все и ограничилось. Внутри не было ни мебели, ни бумаг — ничего, кроме битого стекла.

Они вернулись назад, в комнату, где остался двигатель. И, ползая на коленях, осмотрели каждую частицу мусора на полу.

Находок оказалось немного. Они отложили в сторону бумаги, сре­ди которых не было страниц отчета и прочих записей, относящихся к двигателю. Пакеты из-под попкорна и бутылка из-под виски свиде­тельствовали о вторжении варварских орд, прокатившихся по поме­щению подобно волнам и унесшим невесть куда все нужные им ос­татки.

Они обнаружили несколько кусочков металла, которые могли отколоться от двигателя, однако обломки эти были слишком не­значительными, чтобы представлять собой какой-либо интерес. Мотор выглядел так, словно части его выломали какие-то мароде­ры, решившие найти им применение в повседневной жизни. Ос­тавшееся имело слишком необычный вид, чтобы кого-то заинте­ресовать.

Стоя на коленях, упираясь ладонями в усыпанный песчинками пол, Дагни ощущала в душе трепет гнева, жгучего, бессильного гнева, рожденного видом разрушения. Она гадала, не стал ли подводной кабель мотора веревкой для чьих-то там пеленок, не сделался ли его маховик блоком для общего колодца, не превратился ли его цилиндр в горшок для герани, стоящий сейчас на подоконнике того самого миляги, что оставил здесь бутылку из-под виски.

На холме еще было светло, но из долины уже наползала голубая дымка.

368

Они закончили с делом, когда уже стемнело. Дагни поднялась и прислонилась к пустой оконной раме, чтобы ощутить прикоснове­ние вечерней прохлады колбу. Небо сделалось темно-синим.

— Этот двигатель мог бы привести в движение всю страну, вдох­нуть в нее огонь.

Она посмотрела на мотор. А потом выглянула в окно и вдруг за­стонала, вздрогнув всем телом и уронив голову на руку, упиравшую­ся о косяк рамы.

— В чем дело? — спросил Риарден.

Дагни не ответила.

Риарден выглянул наружу. Далеко внизу, в долине, в сгущающей­ся тьме, едва светились слабые огоньки сальных свечей.