В

первые годы на CNN я курил во время передач. Но зрители об этом не знали, потому что я держал сигарету под столом — точно как Джонни Карсон. Если дымок начинал виться из-под стола, я просто прикрывал тлеющую сигарету рукой, чтобы скрыть его. Это давало мне возможность не дожидаться рекламной паузы, что­бы зажечь спичку.

Иногда я не курил во время программы из уважения к своему го­стю. В этих случаях во время перерывов я бросался в туалет, чтобы принять свою дозу. Одним из таких гостей был Эверетт Куп — главный врач в администрации Рональда Рейгана. Предупредительные надпи­си на сигаретных пачках сегодня — это заслуга Купа. Табачная про­мышленность его ненавидела. Да и сам Рейган в конце концов в нем разочаровался. Президент не любил, чтобы кто-то нарушал статус-кво, к тому же Рейган всегда поддерживал большой бизнес. С его точки зрения, не стоило выступать против табачной промышленности.

Однако Куп вел себя настолько независимо, что уволить его было сложно. Он носил бороду, чем напоминал не то любимого дедушку, не то Санта-Клауса. Он был честен и приятен в общении. И было совершенно ясно, что он искренне стремится защитить здоровье сограждан. Он приводил точные факты — ив этом достиг большого мастерства. Правда заключается в том, что мы до сих пор не знаем точно, почему курение приводит к раку легких или инфаркту. Но мы знаем, что оно приводит к этим заболеваниям. Если кто-то требо­вал представить доказательства, то Куп говорил что-нибудь вроде: «Я не могу представить вам доказательства того, что вы умрете, если выпадете из самолета. Но статистически это более чем вероятно».

Куп пришел на CNN в феврале 1987 года. По окончании интер­вью он посмотрел на меня очень озабоченно и спросил: «Вы нор­мально себя чувствуете?»

«Да».

«Вы курите?»

Я курил. Курил даже в душе. Я выкуривал по три пачки в день на протяжении 36 лет.

Я много с чем не согласен в современной жизни. Но я не могу отрицать тот факт, что отношение к курению сегодня сильно изме­нилось. Когда я начинал работать на радио, курили все. Посмотрите любую старую кинокартину — все актеры дымят. Есть такой знаме­нитый фильм — «Молодые врачи», где играют Дик Кларк и Фредди Марч. В этом фильме есть сцена спора между Кларком, молодым врачом, и Марчем, врачом старым, о том, как следует лечить паци­ента. И во время этого жаркого спора они не прекращают дымить друг другу в лицо. Не помню в точности, о чем там у них шла речь, но, если вы увидите эту сцену сегодня, она у вас вызовет смех: «Мы здесь ради здоровья!»

Я курил и никогда не ощущал, что это яд. Когда куришь, не за­думываешься о том, что это вас убивает, даже если об этом пре­красно знаешь. Нонсенс. Почему умные люди делают глупые вещи? Не знаю, но могу точно сказать вам, что курение порой является причиной очень странного поведения.

Актер Юл Бриннер снял рекламный ролик, который завещал по­казать после своей смерти. В нем он говорит: «Теперь, когда меня нет с вами, я хочу вам сказать: не курите! Что бы вы ни делали, ни в коем случае не курите!» Когда я видел этот ролик на телеэкране, я старался переключить канал.

Но вместе с тем я помню рейс U SAir, которым я летел из Вашинг­тона в Питсбург. В середине 1980-х на рейсах коммерческих авиа­компаний еще можно было курить, хотя кое-какие ограничения уже начинались. Для курильщиков отводили последние три ряда кресел. Однако, если хотя бы один из пассажиров в этих последних рядах был против, пилот объявлял рейс «некурящим».

И вот все курильщики уселись сзади, готовые зажечь спички. На­роду в самолете было много. Перед самым взлетом в салон ворвался припоздавший пассажир. И сел на предпоследний ряд. Мы взлетели. Все, кто сидел в последних трех рядах, — за исключением одного человека — закурили. Но очень скоро раздался голос пилота, объяв-

ляющий: «Внимание, пассажиры трех задних рядов! Один джентль­мен обратился с просьбой не курить. Поэтому наш рейс объявляется некурящим».

Определить, кто был этим джентльменом, было несложно. И зна­ете, что мы сделали? Мы не просто продолжали курить, мы стали выпускать дым ему прямо в лицо. А когда замечали подходящую к нам стюардессу, прятали горящие сигареты, прежде чем она успе­вала добраться до нас.

В конце концов пилот вновь обратился к пассажирам: «Ну что, мальчишки в задних рядах продолжают дурить? Ну что ж, мы вы­нуждены будем задержать вас, когда приземлимся».

Да, я старался не смотреть ролик Юла Бриннера. И дымил в лицо тому бедняге — некурящему пассажиру. Но я присоединился к ак­теру Ларри Хэгмену, когда он предложил участвовать в Дне против курения. Идея была в том, что вы и ваш партнер по акции должны были не давать друг другу курить, постоянно перезваниваясь и под­держивая друг друга в этом нелегком деле. Я выдержал часов пять или шесть.

Это лишь несколько примеров того, как может вести себя ку­рящий человек. Курение — не просто дурная привычка, это стиль жизни. Я любил курить. Кроме того, Ларри Кинг совсем не собирал­ся умирать. Честное слово, до того дня, как у меня в гостях был Куп, я за 30 лет работы пропустил не больше недели. Я выходил в эфир даже с больным горлом, и мне не приходило в голову отказаться вести программу.

Я не бросал курить и не бросал работать. Я выходил в эфир на CNN, вел ночные программы на Mutual, писал в газету, высту­пал с речами. Чем больше я был на публике, тем лучше управлял своей жизнью.

«Мне не нравится, как вы выглядите, — сказал Куп, прежде чем выйти из студии CNN. — Сделайте одолжение: завтра первым делом покажитесь врачу».

Мы расстались, и я отправился на радио. В эту ночь гостем мое­го шоу был Дэвид Хальберстэм, писатель, завоевавший Пулитце­ровскую премию. Его брата, кардиолога, я не один раз принимал на своих программах. Майкл Хальберстэм был одним из первых

среди врачей, кто начал говорить о пользе ежедневного приема аспирина.

Не знаю, оказала ли на Дэвида влияние профессия Майкла. Но когда мы закончили наше общение, в три часа ночи, во время перерыва, перед началом открытых теледебатов со слушателями, Дэвид повернулся ко мне и спросил:

«Вы нормально себя чувствуете?»

«Да».

«Вы не слишком хорошо выглядите».

Позже многие говорили, что мое лицо в тот день имело серова­тый оттенок, что является одним из признаков приближения ин­фаркта. Но я не чувствовал ничего необычного... пока не прошел еще один час.

Примерно в четыре часа утра у меня вдруг заболело правое плечо, а потом боль стала спускаться вниз по руке. В пять часов я ушел из студии и поехал домой. Боль не проходила и была такой, что я даже не мог уснуть. Я позвонил своему врачу.

Боль в правом плече — довольно странный симптом инфар­кта. Боли в груди не возникало. Мой врач подумал, что проблема в желчном пузыре, потому что он может быть причиной рефрак­торных болей.

«Подождите с час, — сказал он, — и, если боль не прекратится, приезжайте в больницу, я вас осмотрю».

Прошел час, боль никуда не делась. Хая спала. Я не стал ее будить, за что она до сих пор на меня злится. Но я сам не имел представления, насколько все в действительности серьезно. Я просто не хотел беспокоить ее. Вместо этого я позвонил моему продюсеру на CNN, Тэмми Хаддад, чтобы она приехала и отвезла меня в больницу Университета Джорджа Вашингтона. Она заеха­ла за мной примерно в половину восьмого. По дороге я курил в машине.

Мы подъехали к отделению скорой помощи. Оно называется в народе отделением Рональда Рейгана, потому что именно сюда его привезли после покушения. Выйдя из машины, я заметил, что боль отступила. Так ведь всегда и бывает. Непонятно почему, но стоит приехать к врачу, как у тебя тут же все перестает болеть.

«Тэмми, — сказал я, выходя из машины, — подожди меня здесь. У меня уже ничего не болит. Кажется, все в порядке».

Я зашел в заполненное народом помещение приемного покоя. Мне показалось, что, прежде чем кто-нибудь мной займется, прой­дет не один час. Поэтому я развернулся и собрался уходить. На са­мом деле, чего меня осматривать? У меня ведь больше ничего не бо­лело. Я пошел к машине, но ее не оказалось на месте. Оказывается, охрана потребовала, чтобы Тэмми отъехала от входа.

Тогда еще никто и слыхом не слыхивал о мобильных телефонах. Я не мог позвонить ей и попросить вернуться за мной. Поэтому я опять пошел в приемный покой. Там был человек с папкой для за­писей — наблюдатель. Я и не знал, что так положено. Во многих больших отделениях скорой помощи есть такие люди. Их задача: выявить в очереди тех, кому требуется незамедлительная помощь. Это имеет смысл — вдруг человек с инфарктом окажется в очереди пятым после четверых со сломанными мизинцами. Наблюдатель и должен обращать внимание на таких людей.

И вдруг этот крупный мужчина подошел прямо ко мне и спросил:

«У вас что-то с сердцем?»

«Нет».

«Пройдемте со мной».

Я вошел за ним в кабинет — тот самый, в который посту­пил Рейган. Пришел врач скорой помощи. Я объяснил ему, что у меня заболело правое плечо, а потом боль переместилась вниз по руке. Тут же к моей груди оказались присоединены контакты электрокардиографа, а в запястье воткнута иголка капельницы. Никто даже не спросил у меня страховое свидетельство. Появи­лась Тэмми, увидела, что происходит, и поехала домой за Хаей. Место Тэмми рядом со мной занял продюсер с радио Mutual Пэт Пайпер.

Появился доктор Уоррен Леви.

«У меня все прошло, — сказал я ему. — Больше ничего не болит».

«Вот что я вам скажу, — ответил Леви. — Если вы останетесь, я тоже останусь с вами, потому что нам нужно сделать кое-какие анализы, когда боль снова вернется».

Я обратил внимание, что он не сказал «если». Он сказал «когда».

«Ну ладно, — сказал я ему. — Я подожду». И он оставил меня сидеть там, страстно мечтающим о сигарете. Но в приемном покое скорой помощи курить не разрешалось.

Через какое-то время боль действительно вернулась, причем это была самая дикая боль, которую я только испытывал в жизни. Вра­чи и медсестры взяли свои анализы, повесили результаты на доску в другом конце кабинета и собрались вместе, чтобы оценить их. И вдруг повернулись и бросились ко мне.

Удивительно, как все-таки юмор помогает в жизни.

«Кажется, дело тут не в растянутой мышце», — сказал я Пэту.

Прилетел доктор Леви, посмотрел мне в глаза и заявил:

«Мистер Кинг, должен сказать вам всю правду. У вас инфаркт».

«Я умру?»

«Хороший вопрос. Потому-то вам и платят такие деньги. На са­мом деле этого никто не знает. Пока рано об этом говорить. Однако у вас есть три огромных преимущества. Во-первых, инфаркт слу­чился в больнице, а не где-нибудь на склоне горы. Во-зторых, это правосторонний инфаркт. При таком типе инфаркта в 75% случаев пациент выздоравливает даже без медицинского вмешательства».

Я узнал, что при правостороннем инфаркте нарушается лишь 17% объема кровообращения. И от него можно умереть, но вероят­ность такого исхода невелика.

В-третьих, мне повезло в том, что больница Университета Джор­джа Вашингтона была одной из немногих, где применялось экспе­риментальное лекарство, под названием tPA (тканевый активатор плазминогена), разрушающее тромбы, блокирующие ток крови в артериях. Единственная проблема была в том, что в 1% случаев применение этого средства приводило к инсульту.

Мне было все равно. В тот момент я чувствовал, что уже уми­раю. Как только я подписал согласие на применение средства, мед­сестра начала вводить tPA. Потом, когда я увидел ту подпись, ока­залось, что она совершенно нечитаема. Прошло пять минут, и боль прекратилась. Сейчас это средство используют повсюду на скорой помощи.

Кардиолог, который занялся мной, доктор Ричард Кац, сказал, что я должен буду остаться в больнице на неделю. К этому времени

уже приехала Хая. Она передала сообщение Гербу, который в тот момент летел в Вашингтон. Еще она позвонила Энджи Дикинсон.

«Энджи, — сказала ей Хая. — У меня ужасные новости».

«Можешь не говорить, — ответила Энджи. — У тебя сдох хорек».

Герб приземлился в аэропорту, услышал, что объявляют его имя, и тут же решил, что что-то случилось со мной. Он до сих пор не по­нимает, почему так подумал. Он просто знал. Поговорив с Хаей по телефону, он помчался прямо в больницу.

Но тут обнаружилась другая проблема. Меня положили в специ­альную палату для «сердечников», куда допускали только ближай­ших родственников. Но это же был Герб! Вскоре он шагал по кори­дору к моей палате, оглядываясь на несуществующих людей и со­общая невидимым собеседникам так, что слышали все вокруг: «Да, да, я об этом позабочусь! Я с ним поговорю!»

Я, должно быть, выглядел как живой труп. И он, увидев меня, не придумал ничего лучшего, как протянуть руки, чтобы заключить меня в объятья. О, друг мой...

Я тоже протянул руки к нему, и в результате мы выдернули все провода, присоединенные к монитору.

По коридору разнеслось «бип-бип-бип». Вероятно, на экранах у дежурной сестры отразилось, что пациент из 12-й палаты скон­чался.

Прибежали доктора и медсестры, вышвырнули Герба вон и при­соединили все на место. В моей жизни намечалось много пере­мен. Я был уверен, что врачи запретят мне курить. Но им не при­шлось этого делать. Я был настолько напуган, что мне не надо было даже говорить об этом. Я всегда любил хороший стол — с тех пор, как впервые попробовал приготовленный матерью обед. Но те­перь даже не попытался возражать, когда мне сказали: «Больше никаких жирных бараньих отбивных». Я понимал, что поступал неправильно. Я делал глупости, но я не был глупцом.

В будущем мне предстояло питаться овсяными хлопьями и бана­нами с обезжиренным молоком на завтрак, салатом на обед и кури­цей либо рыбой с тушеными овощами на ужин. Единственное ла­комство, которое я мог себе позволить, — это обезжиренный йо­гурт без сахара.

Через неделю мне разрешили покинуть больницу. Хая повезла меня домой. По дороге я вынул из кармана пачку сигарет и выкинул ее в Потомак1. Больше я никогда не курил.

Через полгода с небольшим я пришел на обследование — пер­вое после инфаркта. Я встал на тренажер, и не прошло двух минут, как наблюдавший за мной врач сказал: «Достаточно».

«В чем дело?»

«Вам необходима операция на сердце».

«Что?»

Я был в шоке. Как же так? Я бросил курить, поменял рацион, потихоньку стал заниматься физкультурой и на час сократил свое ночное радиошоу. Я даже купил новую одежду, потому что, достав из шкафа вещи к весне, обнаружил, что все они пропахли табаком. Все годы, пока я курил, я никогда не замечал этого. Я отнес все вещи в химчистку, но запах все равно остался.

«Вам не стоит продолжать, — сказал врач. — У вас явно закупо­рены сосуды. Нагрузка слишком велика. Вы можете умереть прямо на месте».

«Я, конечно, пришел проверить мою устойчивость к стрессу, — ответил я, — но такого точно не ожидал. Поэтому хотел бы услы­шать мнение другого специалиста».

Данные обследования были посланы в Нью-Йорк, известному кардиологу — племяннику Герба. Он просмотрел их и тут же пере­звонил мне.

«Все верно, — сказал он. — Операция действительно необходима. Я бы вам порекомендовал доктора Уэйна Айсома. Это прекрасный хирург и прекрасный человек».

«Хорошо», — сказал я.

Но почему-то все откладывал и откладывал обращение к хирургам. И даже могу сказать почему: я боялся смерти. Нежелание принимать решение приводит порой к странным вещам. Я стал убеждать себя, что в любой момент может быть изобретено лекарство от закупорки сосудов, что однажды я возьму газету и прочитаю огромный заголовок: «Больное сердце можно вылечить. Ларри Кингу не нужна операция».

Река, на берегу которой расположен г. Вашингтон.

Трудно описать, как я боялся. Если бы мне сказали, что опера­ции можно избежать, если вообще отказаться от секса, я бы соблю­дал обет безбрачия по сей день. Но таких возможностей мне никто не предоставлял. Я останавливался, чтобы успокоить дыхание, захо­дя в аэропорт, и принимал нитроглицерин при малейшем признаке боли в груди.

Но если уж мне суждено было умереть, я хотел умереть в Нью - Йорке. Через два месяца после того знаменательного обследования была назначена операция. Меня ждали доктор Айсом и Пресвите­рианский госпиталь Нью-Йорка.

Многие, кто пережил подобную операцию, звонили мне и рас­сказывали, что ничего страшного в ней нет. Но чем ближе был день X, тем сильнее я переживал. Несмотря на всю поддержку и шут­ки друзей, я мог думать лишь об одном: а вдруг я вижусь с ними в последний раз?

На радио гостем моей последней программы перед операци­ей в Нью-Йорке был Арт Бухвальд[43]. Он заявил, что почему-то всег­да приходит на шоу, ведущий которого вскоре оставляет наш мир. Потом рассказал о том, как его жене была сделана операция на сердце. «Но если уж говорить начистоту, — заметил он, — нико­му нет никакого дела до ваших проблем. Друзья согласны выслу­шивать вас не более трех минут. Знакомые — не более двух. А не­знакомые — одну... если только это не коронарное шунтирование».

На следующий день, в пятницу, из Балтимора, где он вел репор­тажи об играх Orioles, приехал Джон Миллер, забрал меня из Ва­шингтона и повез в Нью-Йорк. Я не слышал, кажется, ни слова из того, что он говорил мне дорогой. В голове у меня крутилось только одно: они вскроют мне грудную клетку, они вскроют мне грудную клетку. Операция была назначена на вторник. Это были мои последние выходные.

В Нью-Йорке я остановился у брата. Когда-то давным-давно, ког­да Марти только родился, я хотел выкинуть его в окно за то, что он отбирал у меня родительское внимание. По мере того как мы взрос­лели, различия между нами росли все сильнее. Я тратил деньги, едва

они у меня появлялись. Марти же был очень бережливым и прятал их по всей квартире. Однажды я обнаружил два четвертака, кото­рые он спрятал, и забрал их. Когда он узнал, то совершенно вышел из себя.

«Да я дам тебе эти пятьдесят центов», — уговаривала его мать.

«Не в этом дело! Это принципиальный вопрос! Он украл мои деньги!»

«Это не кража! Вы же братья!»

«Нет, кража! Его нужно посадить в тюрьму!»

Когда я переехал в Майами, мы вообще отдалились друг от друга. Но если смотришь на своего брата с мыслью, что эти выходные мо­гут быть последними, которые вы проводите вместе, возникает не­кая близость. Через шесть месяцев, когда выяснилось, что Марти нуждается в такой же операции, мы стали еще ближе. Видимо, все дело в генах.

Я должен был лечь в больницу вечером в воскресенье. Сейчас, когда все контролируют страховые компании, можно ложиться в больницу прямо з день операции. И вот наступило воскресенье — мрачный дождливый ноябрьский день, похожий на саму смерть.

Я отправился в больницу с братом, его женой Эллен и присоеди­нившимся к нам Бобом Вульфом. Хая и Энди тоже приехали туда. В приемном покое мы увидели Марио Куомо, стоявшего рядом с главврачом. Они хотели пожелать мне удачи. Марио привез мне в подарок бейсбольную перчатку. Я храню ее до сих пор.

«Мистер Кинг, — сказал главврач, — хочу заверить вас, что вы получите самый лучший уход. Все уже подготовлено. Вам не нужно заниматься никакими бумагами. Все взял на себя мистер Вульф. Прошу, пройдемте в палату».

Мы поднялись на лифте на 18-й этаж. Вот это палата! Из окна от­крывался великолепный вид на Ист-Ривер. Там была замечательная мебель и огромный телевизор. Единственное, что указывало на то, что я в больнице, — мониторы рядом с кроватью.

Пока мы взирали на все это великолепие, главврач радостно про­возгласил: «В этой же палате лежал шах Ирана».

«Насколько я помню, — заметил я, — он умер. Нет ли у вас другой палаты, где лежали сорок два человека и все отправились домой?»

Все рассмеялись. Марио ушел. Главврач ушел. Остались брат с женой, Хая, Энди и Боб.

Когда мой брат спустя полгода готовился к операции, я посове­товал ему, ложась в больницу, не брать с собой родственников. Это очень удручает. Ты смотришь на них и думаешь: «Я никогда их боль­ше не увижу».

Я не верю в Бога и рай. Мне всегда нравился анекдот про чело­века, который, упав в яму, сломал обе ноги и закричал: «Слава богу, что я не умер!» Но за что он благодарил Бога? За сломанные ноги?

Правда, атеистом меня сложно назвать, потому что это тоже своего рода религия. А когда я сказал Билли Грэму1, что не верю в Господа, он ответил: «Ты мне уже это говорил. Но ты — один из самых духовных людей, кого я знаю. У Господа для тебя особая миссия, я чувствую это всем своим существом. Можешь думать, что хочешь, — ведь мы свободны в своих мыслях, — но ты у Госпо­да на особом счету».

Скажу вам откровенно, ожидая операции, я очень хотел сохра­нить этот счет. Я хотел снова увидеть всех, кого любил. Но опера­ция — дело печальное. Те, кто ее пережил, утверждают, что все это ерунда. Но я еще не встречал никого, кто, ложась в больницу, за­являл: «Да это мне раз плюнуть!»

И вот появился хирург — в десятигаллонной шляпе[44] [45] и ковбой­ских сапогах. Это был доктор Уэйн Айсом.

«Мистер Кинг, — сказал он, — все будет хор-р-р-рошо! Все будет хор-р-р-рошо!»

Что за дела? Разве не все кардиохирурги — евреи? Откуда взял­ся этот кардиоковбой? Позже я узнал, что существует лишь два вида кардиохирургов: евреи и техасцы. Не бывает кардиохирургов - протестантов из Южной Дакоты. Их просто не существует в природе.

Доктор Айсом подошел ко мне и начал первичный осмотр. Ну, знаете, такое постукивание по груди двумя пальцами.

Я посмотрел вниз, моргнул, глянул еще раз... У него не было по­ловины большого пальца на правой руке!

Что я должен был думать? Этот человек оперировал Дэвида Лет - термана и Уолтера Кронкайта1, и у него вместо большого пальца — обрубок!

Я сказал:

«Доктор Айсом, у меня всю жизнь была необъяснимая привыч­ка: когда я встречаюсь с кем-то, я пересчитываю у него пальцы... и у вас я насчитал девять...»

Он улыбнулся и рассказал, что в детстве схватился за ветки жи­вой изгороди, которую его мать в тот момент подстригала. Она не заметила и случайно отрезала ему кончик пальца. И он утверж­дал, что благодаря этому стал более искусным хирургом, потому что научился одинаково хорошо орудовать обеими руками.

«Знаете, — сказал ему я, — я зарабатываю на жизнь тем, что за­даю вопросы. Поэтому мне нужно знать: что вы будете делать со мной завтра?»

«Вы уверены, что вам нужно это знать?»

«Конечно».

«Ладно. Так вот, завтра мы возьмем пилу и вскроем вашу груд­ную клетку».

«BorgWarner? — перебил я. — Ту самую пилу из рекламы с бел­ками на деревьях?»

«Как ни странно, я отвечу вам “да”. Потому что пила изготовлена именно этой фирмой».

«А белки будут?»

«Потом мы оттянем назад ваши ребра, подключим вас к искус­ственному сердцу и легкому, вытащим ваше сердце, чтобы вместо него работал аппарат, а потом вырежем вены из ваших ног и...»

«Все! Хватит! Хватит!» — взмолился я.

Ночью мне приснилось, что доктор Айсом, бреясь, отрезал себе другой палец. Я проснулся с мыслью, что меня будет оперировать хирург с восемью пальцами на руках.

Когда мне дали наркоз, я не увидел никаких границ мира. Ника­ких огней. Я не вспомнил ничего о своей прошлой жизни. Я просто был в отключке восемь часов.

Оказалось, мне сделали коронарное шунтирование.

Возвращение в реальность было одним из величайших моментов моей жизни. Я открыл глаза и почувствовал, что немного замерз. Я был укрыт какими-то одеялами, и медсестра сказала: «Мистер Кинг, вы прекрасно справились». В тот момент я был счастливее всех на свете.

Фрэнк Синатра превратил мою палату в ботанический сад. Цве­тов было так много, что их просто некуда было ставить. Мы разда­вали их другим пациентам больницы.

Прилетела Энджи Дикинсон, и Боб решил сообщить мне об этом.

«Угадай, кто пришел?» — спросил он.

«Джо ДиМаджио?» — предположил я. Боб-то ведь был спортив­ным агентом.

Заехал Тед Тернер. Это было замечательно, потому что первое, о чем думаешь после операции на сердце, — возьмут ли тебя об­ратно на работу?

Настроение у меня было прекрасным. Уже довольно скоро я мог сам подниматься по лестнице. А через неделю меня выписали. Был один из великолепных зимних дней. Ныо-Иорк был просто чудес­ным! Я отправился обратно в дом к Марти и Эллен. По дороге мне попался филиал букмекерской конторы ОТВ1. Я зашел.

Ко мне обратился служащий конторы со словами:

«О, а я читал в газетах, что вам сделали операцию на сердце. И как вы?»

«Прекрасно».

«Рад за вас, — сказал он. — На кого будете ставить?»

Ценность таких моментов понимаешь только после того, как перенес операцию на сердце.

После этой операции я много раз беседовал с Эвереттом Купом. Мы вместе участвовали в различных мероприятиях, и я нередко представлял его на званых обедах.

«Вы должны, — сказал он мне как-то, — считать этот инфаркт одной из самых крупных удач в своей жизни. Вам повезло в том, где это с вами случилось, повезло с типом инфаркта и повезло, что вам

Букмекерские конторы ОТВ 'Off-Tracking Betting) принимают ставки на скачки.

было в тот момент 53. Если уж такому суждено случиться, то луч­ше именно в этом возрасте. Если все пойдет хорошо, вы проживе­те еще очень долго. К тому же вас оперировали прекрасные врачи в прекрасной больнице. Если бы у вас не случилось того инфаркта, вам грозил другой, более обширный. Так что не все, что кажется плохим, на самом деле действительно плохо».

Прошло много лет, прежде чем я понял эти слова.