О

днажды вечером мне позвонил Тед Тернер. Он мне нравился.

Я знал его по Atlanta Braves и Turner Broadcasting System. Тед был гостем моего шоу на радио. А теперь он управлял CNN.

В то время CNN только начинала набирать обороты. И кажет­ся, этот канал еще нельзя было принимать в Вашингтоне. Я видел передачу CNN лишь однажды, когда был в дороге. Помнится, это было в Атланте. И не сказал бы, что на меня она произвела большое впечатление.

Но однажды я был гостем программы CNN, называющейся «Репортаж Фримен». Сэнди Фримен выходила с этой программой в эфир каждый вечер в девять часов. Программа шла из студии в Нью-Йорке. Мы обсуждали ночные радиошоу. Сэнди мне понра­вилась.

Так вот, совершенно неожиданно мне позвонил Тед и спросил: «Знаете “Репортаж Фримен”? У Сэнди заканчивается контракт. К тому же ее менеджером выступает ее муж, и он меня уже достал. Выжал из меня все соки и никакие уймется. Мне бы очень хотелось указать ему на дверь. Не желаете поработать у меня? Будете вести шоу в девять вечера».

Был вечер вторника, а контракт Сэнди истекал в пятницу.

Я сказал: «О, черт! Тед, я не знаю».

Я был не просто захвачен врасплох этим предложением: я не мог решиться еще и потому, что моя жизнь в тот момент вполне меня устраивала. Я был свободен, хорошо проводил время, по вечерам хо­дил на игры Orioles. Я стал встречаться с Кэти Курик. Она тоже была одинокой и совсем молодой. Она пригласила меня к себе, и я по­думал: «Как это здорово: у нас что-то может получиться». Я не рас­считывал, правда, еще и на ее соседку по квартире, которая, как она сказала, просто мечтала познакомиться со мной. После свиданий

и спортивных матчей я отправлялся к полуночи на свою программу. И мне совершенно не хотелось отказываться от этих вечеров.

«Тед, — сказал я, — мой агент — Боб Вульф».

«Боба я хорошо знаю, — сказал Тед. — Я подписывал с ним бейс­больные контракты. Попроси его позвонить мне. Попроси его по­звонить мне прямо сейчас».

Я позвонил Бобу. Он позвонил Теду, а потом перезвонил мне.

«Вот что предлагает Тед, — сказал Боб. — Он подписывает с то­бой контракт на три года. Он дает тебе 200 000 долларов — твоя зарплата увеличивается вдвое. Ты еще получишь 200000 на радио. На второй год твоя зарплата увеличивается до 225 000. А на тре­тий — до 250 000. Но ему нужен ответ сегодня же, потому что он хочет разобраться с тем парнем».

Я спросил:

«Он сильно хочет заполучить меня или просто хочет разделаться с тем парнем?»

«Кстати, я выторговал еще кое-что. В конце первого года, если тебя будет что-то не устраивать, ты сможешь уйти на своих усло­виях. Так что если тебе не покатит или если ты будешь слишком скучать по матчам Orioles, то через год сможешь вернуться».

«Ну что ж, звучит неплохо, — заметил я. — Скажи, что мы со­гласны».

Боб перезвонил Теду и договорился обо всем. Тед назначил встре­чу мужу Сэнди. По всей видимости, тот был уверен, что контракт будет продлен на его условиях. Судя по тому, что я слышал, это был довольно наглый мужик. Он явился на встречу и заявил что-то вро­де: «Ну что, Тед, я рад, что ты все-таки принял нашу точку зрения».

«На-а-а-ашу?! — взревел Тед. — Видишь дверь? Закрой ее с той стороны!»

Вот так началась моя работа на CNN.

Никто не сравнится с Тедом Тернером. Никто. Это совершенно нестандартный человек. У него прирожденный талант к бизнесу, но во многом он как ребенок. Когда он в хорошем настроении, это один из самых остроумных, смелых и веселых людей, которых только можно найти. Однако, когда у него что-то не ладится, он может впасть в страшную депрессию. Он не может ни на чем кон-

центрироваться очень долго, но в дело, которым он занимается в данный момент, он погружается полностью. Однажды мы уви­дели в Монтане золотого орла[37], и я думал, что Тед сойдет с ума от восторга. Было похоже, что для него больше ничего в мире в тот момент не существовало, и время остановилось. Зато он никогда не опаздывал.

Тед всегда был очень прост и крайне великодушен. На работу он ездил на «Тойоте». А если пользовался лимузином, то просил шофера остановиться за квартал от отеля, чтобы не пришлось да­вать чаевые швейцару. Но при этом он мог заплатить любые деньги за игрока, которого хотел сохранить в команде, когда был владель­цем Atlanta Braves. И был очень лояльным, иногда даже себе во вред. Он начал заниматься парусным спортом и дошел до победы в самой престижной мировой регате — Американском кубке. Его напарник, с которым их вместе три дня трепало штормом посреди Атланти­ческого океана, как-то рассказал мне, что выжил только потому, что у руля был Тед. Но при этом Тед очень боялся плохих новостей. Даже голос начинал дрожать, как у мультяшного персонажа: «По­жалуйста, только не говорите мне, что все так плохо...»

Он мог быть очень внимательным другом. Зная, что я никогда в жизни не ездил верхом, он, пригласив меня покататься, проехал рядом со мной, держа мою лошадь на поводу, чтобы мне было не так страшно. Он не смеялся надо мной и не унижал. Но если он кого-то не любил, он легко мог втоптать человека в грязь. Когда Руперт Мердок решил купить Los Angeles Dodgers, Тед обзвонил всех владельцев команд лиги и призвал их указать Мердоку на дверь.

Порой он решал любые проблемы с поистине соломоновой мудростью. Двое сотрудников CNN, горячо споря, могли зайти с утра пораньше к нему в кабинет, он тем или иным образом ре­шал их проблему, причем так, что никто из них не чувствовал, что на него каким-то образом повлияли или его мнение недо­оценили. Но в тот же самый день Тед мог своими высказываниями запросто обидеть людей. Однажды, выступая перед женской ауди­торией, он заявил следующее: «Мне нравятся женщины. Я люблю

их в романтическом смысле. Я люблю с ними работать. Мне не нра­вятся страны, где женщинам делают обрезание. Я не делаю обре­зание женщинам. Я их беру на работу. Я продвигаю их по службе. Но обрезание им не делаю». Я слышал это своими ушами. Аудито­рия просто-таки задохнулась. В СМИ его называли «Болтун с Юга». Однажды он произносил речь в школе Брауна — той самой, откуда его когда-то выгнали, — и его предупредили, что она должна занять не более полутора минут. Он встал и сказал примерно такое: «Мне скоро нужно уходить. — Он указал на свое лицо. — Видите? У меня тут родинка. Мне нужно к дерматологу, чтобы ее удалить. И знаете, как я ее заработал? Я подставлял лицо солнцу. Так что я хочу, чтобы вы задумались вот над чем: стоит ли долго находиться на солнце?» И с этими словами он сошел со сцены. Я вам гарантирзчо, ни один выпускник того дня никогда не забыл его слов.

Тед не мог продумывать свои действия даже на двадцать секунд вперед. Однако он мог предвидеть то, что будет через двадцать лет. Он был очень честен. Но иногда любил ребячиться, хотя это и вы­глядело несколько глупо. Подобные черты по отдельности не укра­шали бы человека. Но их сплав создавал революционную натуру Теда Тернера. В нем не было ничего гениального, и при этом он был гением. Во многом он опережал свое время. Например, он разглядел потенциальные возможности спутников, когда об этом не задумы­вался еще никто.

Один психолог как-то рассказал мне, что для американцев са­мым значимым, самым удивительным событием XX века была вовсе не высадка на Луну. Им стал запуск советского спутника — первого в мире аппарата, запущенного на орбиту Земли. Сегодня вряд ли это можно считать знаменательным событием, особенно если вспомнить, что первый советский спутник был размером примерно с пляжный мячик. Но, можете мне поверить, в 1957 году, в разгар холодной войны, такое событие, как запуск спутника, стало боль­шим потрясением.

Советы теперь глядели на нас с небес. Они сделали то, что первы­ми должны были сделать мы. Это нас напугало. Это нас изменило. Именно это подстегнуло нас и заставило высадиться на Луну. Все чувствовали: кто-то там сверху на нас глядит и этот кто-то нам

не друг. Именно такими глазами мы смотрели на спутник: мы ви­дели в нем шпиона и угрозу.

А Тед Тернер увидел в нем способ объединить людей. Когда Тед основал CNN, он практически не устанавливал никаких правил. За одним исключением: запрет на слово «иностранный». Для Теда Тернера не было чужих стран. Он, наверное, даже не понимал тогда, какие это открывает перспективы. В эти годы еще никто не говорил о глобализации. Но для Теда все было просто. Однажды он сказал мне: «Когда я смотрю на Атланту, я не думаю о ней, как о части Со­единенных Штатов. Я думаю, где она находится на глобусе».

Он не сразу пришел к такому образу мышления. С этим связана удивительная история.

Тед не родился человеком широких взглядов, который хотел пожертвовать миллиард долларов Организации Объединенных Наций. Его отец, у которого была рекламная компания на Юге, был правым консерватором. Несомненно, отец оказал очень боль­шое влияние на него. Однажды я сказал Теду: «Отец оставил тебе миллион. Ты сделал из него миллиарды. Что бы он сказал, если бы увидел тебя сегодня?»

И Тед ответил: «Могу сказать точно, что он сказал бы: “Инфля­ция...”»

Тед никогда не мог сделать так, чтобы отец был им доволен, и когда тот покончил с собой, он навсегда лишился этой возмож­ности. Вместо этого он построил свою информационную империю. Я хочу, чтобы вы поняли, как Тед воспринимал мир. Вскоре после смерти отца Тед проезжал мимо одного из рекламных щитов, при­надлежащих его компании в Атланте, с рекламой 17-го канала. В детстве, когда он учился в интернате, Тед не слишком часто смо­трел телевизор и с возрастом не приобрел особой любви к нему. Был конец 1960-х. Но, по-видимому, эта реклама произвела на Теда та­кое же впечатление, как и золотой орел. Тед купил 17-й канал и стал использовать свободные щиты своей компании для его рекламы. Прошло не так у много времени, как он открыл способ серьезно увеличить свою аудиторию.

Он убедил Федеральную комиссию по связи разрешить 17-му ка­налу вещать через спутник. И поймал журавля в небе. 17-й канал

стали воспринимать как суперстанцию, и Тед предложил демон­стрировать подписчикам кабельных сетей старые фильмы и повто­ры сериалов. Кабельное телевидение тогда только входило в жизнь. Тед набрасывал детали бизнес-планов на салфетках. Он купил бейс­больную команду Atlanta Braves и баскетбольную команду Atlanta Hawks. Вдумайтесь! И стал передавать игры Braves через спутник, но на это уходило не более трех часов в день. Идея CNN пришла ему в голову, по его словам, когда однажды в Атланте он настроился на радиостанцию WGST, и комментатор сказал: «Новости без пере­рывов», или что-то вроде того. И Тед подумал: «Круглосуточная про­грамма новостей. А почему бы и не попробовать?» Так в 1980 году он основал CNN.

Я, вероятно, был первой звездой «со стороны», которую Тед при­гласил поработать у себя. В то время CNN нередко называли Chicken Noodle News1. Мое первое шоу нельзя было посмотреть даже через дорогу от той студии, где оно снималось, потому что в Вашингто­не не было кабельной сети. Я понятия не имел, добьется ли CNN успеха. Но мне нравился Тед, и я подумал, что неплохо какое-то вре­мя с ним поработать. Возможно, нас свело вместе наше чувство нужного момента. А может быть, дело все в том, что мы с Тедом родились в один и тот же день — 19 ноября. Но как бы то ни было, решение было правильным. У меня никогда не было лучшего рабо­тодателя, чем Тед Тернер.

Моя первая программа шла из какого-то захудалого местечка в Джорджтауне. Мне пришлось гримироваться в одном месте, потом идти по аллее в студию, откуда шла передача. Я никогда не обра­щал особого внимания на то, что происходило в студии. Но Тэмми Хаддад[38] [39], участвовавшая в выпуске той самой первой программы, вспоминала, что все, кроме меня, потели и нервничали. Обстановка в студии должна была напоминать радиошоу. Теперь такое часто можно увидеть. Эту же концепцию использует и Аймас. Но тогда это было в новинку. В тот вечер я был одет в костюм. Но уже ско­ро сменил его на жилетку с V-образным вырезом. Тэмми боялась, что за годы работы на радио я привык склоняться над микрофоном,

и решила, что V-образный вырез будет несколько стройнить меня. Позже ту же роль стали играть подтяжки. Моим первым гостем был Марио Куомо.

Марио произнес одну из самых знаменитых политических ре­чей всех времен на Съезде демократов в 1984 году. В тот момент я стоял рядом с делегацией из Оклахомы. Я никогда этого не забуду. Кто-то из оклахомовцев заметил: «Я никогда не слышал об этом че­ловеке. Но теперь я понимаю, почему я демократ». Эдвард Беннет Уильямс говорил, что еще более впечатляющую речь Марио про­изнес на выпускной церемонии в одном колледже. Там в зале впе­реди сидели студенты, а в задних рядах — их родители. Марио ска­зал ученикам: «Вы, естественно, не собираетесь помнить то, что я сегодня вам скажу. Я понимаю, что вам не терпится побыстрее убраться отсюда. Поэтому дайте мне всего лишь пару минут. Я хочу поговорить с вашими родителями». И буквально через несколько мгновений все студенты развернулись, чтобы смотреть на своих ро­дителей. Замечательно иметь гостем на программе красноречивого человека. А кроме того, Марио был моим другом.

Я не помню каких-то определенных вопросов и ответов, прозву­чавших в этот вечер. Но помню ощущение. Мне казалось, что все идет правильно. И Марио тоже это почувствовал. После программы он сказал мне: «Это тебе подходит». Я тогда и не представлял, что только что начал самую «долгоживущую» традицию на телевидении — один ведущий, в один и тот же час, и так на протяжении 24 лет. Но исто­рия продолжается. Я уже и в те годы понимал, что задумано все пра­вильно. Помните фон с земным шаром, который и сегодня можно ви­деть в моей студии? Мы использовали его в тот самый первый вечер. Хотя тогда еще телевидение не было цветным.

Мне было 52 года. A CNN — пять. Мой голос уже знала вся страна. A CNN только начинал завоевывать себе путь в гостиные Америки и всего мира. Момент был выбран правильным как для меня, так и для компании. Тем более что я теперь мог рекламировать CNN в своих радиопрограммах. Я приезжал на Mutual Broadcasting, упо­минал в эфире мою программу на CNN и привлекал к ней новых зрителей. На следующий день я приезжал на телевидение и рас­сказывал там про свою радиопередачу. Принципиально это не от-

личалоеь от того, что я делал в Майами, работая в утреннем эфире и выступая в Pumpernik’s. Только в этот раз аудитория составляла миллионы, и я был одной из главных фигур прайм-тайма. Но все, что я должен был делать, ничем не отличалось от того, к чему я при­вык едва ли ни с детства.

Мой друг Герб всегда говорил: «Хочешь знать, в чем секрет твое­го успеха? Он в том, что ты — тупица. — Он не имел в виду ниче­го плохого. — Все остальные на телевидении всезнайки, но не ты. Ты — тупица. Ты честно говоришь своему гостю: “Я ничего в этом не понимаю. Объясните. Помогите мне разобраться”. Таким обра­зом ты создаешь вакуум, а потом заполняешь его».

В связи с этим я вспоминаю то, что когда-то сказал мне Артур Годфри: «Секрет в том, что никакого секрета нет. Ты делаешь то, что ты делаешь». Я был парнем с улицы. Я никогда не был на войне. Я не был сантехником. Я никогда не писал резюме. Никогда не вы­ступал в суде. Никогда не лечил людей. Я просто задавал вопросы. Простые короткие вопросы.

Однажды у меня в гостях был специалист по сахарному диабету. Я спросил его, что означает слово «диабет». Он ответил: «Я узнал это на третий день обучения в медицинском институте, но никто с тех пор никогда меня об этом не спрашивал».

Почему вам интересно охотиться на животных?

Почему вы фотографируете?

Что сегодня происходит в местах боевых действий?

На простые вопросы порой даются удивительные ответы. Но в подобном интервью еще важно уметь хорошо слушать. Потому что последующий вопрос всегда зависит от предыдущего ответа. Когда в программе, посвященной моему юбилею, у меня брала интервью Барбара Уолтерс, вопросы у нее были заготовлены зара­нее. Это ее принцип работы. Но я никогда бы не смог так работать. Я ни разу в жизни не планировал ни одного вопроса. Когда я про­изношу: «Добрый вечер, сегодня у меня в гостях...», — я понятия не имею, что буду спрашивать. Возможно, вы видели, что передо мной лежат такие голубенькие карточки, но это не план интервью, а кое-какие заметки для себя. Когда я беру интервью, я словно воз­вращаюсь в Pumpernik’s. Я живу настоящим моментом.

Главное в таком интервью — элемент неожиданности. Это пол­ная противоположность работе криминального адвоката. Адвокаты по уголовным делам не любят неожиданностей. Многие из них рас­сказывали, что если в зале суда они будут чем-то удивлены, то про­сто не смогут правильно выполнить свою работу. Если вас смогли удивить, значит, вас поймали. Адвокат, выступающий в суде, может удивляться только в одном случае — в юридической библиотеке, засидевшись там за полночь. А я? Мне 75, и я до сих пор стремлюсь удивляться каждый вечер. Если я удивляюсь, то знаю, что выполняю свою работу хорошо. Мне кажется, у меня есть врожденная способ­ность заставлять людей раскрываться. Не знаю, улучшается ли она со временем. Но зато она дает мне возможность вовремя улавливать проявления собственного эго. Я вообще стараюсь не использовать слово «я». В интервью мое «я» не имеет никакого значения. Я здесь ради гостя. Если у меня и есть свое мнение, оно никого не интере­сует. Я открыт на восприятие. Однажды в Майами был проведен опрос: людей спрашивали, республиканец я или демократ. Ответы были пятьдесят на пятьдесят.

Большинство ведущих в наши дни не могут вести свои про­граммы, не пользуясь местоимением «я». Кругом полно всяческих О’Рейли и Лимбо, которые работают, кажется, исключительно для самоудовлетворения. Их собеседник для них не более чем ре­клама. Они обладают хорошо подвешенными языками, поэтому в каком-то смысле способны развлекать публику. Но после их про­грамм я никогда не узнаю ничего нового. Когда они задают вопро­сы, это напоминает мне старый анекдот про интервью Говарда Ко - зелла1: «Хорошо, хватит обо мне. Давайте поговорим о вас. Что вы обо мне думаете?»

Многие ведущие вначале три минуты подряд зачитывают какую-нибудь информацию и только потом начинают задавать вопросы. Они будто хотят показать, сколько всего сами знают. Я считаю, что в роли эксперта должен выступать гость. Если вы слышите трехминутный вопрос, то наверняка ведущий просто хо­чет покрасоваться. Такое часто можно услышать на президентских

Ведущий Saturday Night Live.

пресс-конференциях. Но я по опыту знаю, что четкие и краткие во­просы могут показать ведущего в гораздо более выгодном свете, чем долгое перечисление фактов.

Помню, как брал интервью у доктора Эдварда Теллера — изобре­тателя водородной бомбы. Это интервью помог устроить один мой товарищ. Теллер был очень прямолинейным человеком. Он вошел в студию и сказал мне: «Что вы знаете о физике?»

«Ничего», — ответил я.

«Ну и что же мы будем делать?» — поинтересовался он.

«Да ничего особенного, — сказал я и предложил: — Давайте про­сто попробуем сделать запись. Если вам не понравится, мы прекра­тим это дело. И вы сможете уйти в любой момент».

Он согласился:

«Это справедливо».

Первый вопрос, который я задал, был такой: «Когда мы учимся в школе, почему мы так боимся физики? Почему школьный курс физики кажется таким сложным?»

Он просиял и со своим австрийским акцентом начал объяс­нять:

«В школе неправильно преподают физику. Это даже физикой нельзя называть! Вообще этот предмет нужно назвать жизнью! Потому что физика влияет на все, что мы делаем каждый день, ми­стер Кинг, начиная с той минуты, когда мы открываем глаза. Физи­ка — это жизнь»

«Поясните», — попросил я.

И он пояснил.

Тогда я спросил:

«А что еще важно в физике?»

Он рассказал мне, что главное — изучить силы, кроющиеся в неодушевленной материи, познать мощь в камне. Откуда берется камень? Как объединяются его частицы?

Я сказал: «Вы изобрели водородную бомбу...»

«Но ее никуда никогда не сбрасывали! Я все время только об этом и слышу! Сбрасывали атомную бомбу. Но об этом нам не расска­зывают. Зато все знают, что я изобрел водородную бомбу. Но она не убила ни одного человека!»

Через некоторое время я спросил:

«Когда вы изобретали водородную бомбу, вам не нужно было видеть, как она взрывается? Вы все могли предсказать с помощью расчетов?»

А он ответил:

«Да! Я все понял благодаря расчетам. Если верны расчеты, то бомба должна сработать. Мне не нужно видеть взрыв. Мне нуж­но было только, чтобы сошлись расчеты...»

По окончании интервью он заявил:

«Почему вы меня обманывали? Зачем вы сказали, что ничего не понимаете в физике?»

Знаете, о каком интервью я мечтаю? Чтобы я произнес: «Добрый вечер...» — после этого открылась бы дверь, и я в первый раз увидел того, с кем мне предстоит общаться. Я разговаривал об этом с Бо­бом Костасом, когда он делал шоу «Позже». Мы с ним договорились, что каждый из нас приведет другому такого гостя-сюрприз. И не бу­дет никаких приготовлений. Ко мне в студию войдет человек, кото­рого я не видел никогда в жизни. Так и было. Гость вошел, я спросил у него, как его зовут. «Митлоуф1», — ответил он. Я никогда о нем не слышал. Поэтому я спросил: «А когда вы приезжаете в гостиницу, вы записываетесь как мистер Лоуф?» Мне предстояло узнать все о его музыке с помощью хороших вопросов.

Я всегда говорил, что могу зайти в раздевалку любой спортивной команды и, не зная, в какую игру играли спортсмены, проиграла команда или выиграла, сумею узнать обо всем, просто задавая во­просы. К примеру:

Чему вы научились сегодня?

Будете ли вы использовать опыт сегодняшней игры в следующем матче?

Какие моменты были самыми сложными?

Было ли в игре что-нибудь необычное?

Необходимо знать основы. Но, если у вас есть время и вы мо­жете узнать все у собеседника, лучше не знать много заранее. Все можно узнать у человека, спросив «кто?», «что?» и «зачем?». Это

Певец, актер, композитор.

не только лучше для беседы, но и гораздо веселее. Если не использо­вать предварительные записи, вы свободны в своем полете. И если что-то пойдет не так, уже не будет возможности повернуть назад. Может быть, именно за эту степень риска я и люблю живой эфир. Это совсем не то, что запись. Подобным образом Аль Пачино описы­вал разницу между театром и кино. Когда Аль снимается в кино, он может переиграть сцену восемь раз. И неважно, если в каком-то ду­бле он сыграет плохо. Режиссер все равно выберет лучший. А когда он участвует в спектакле, он каждый вечер ровно в восемь словно идет по канату.

Один из лучших комплиментов в своей жизни я получил на це­ремонии награждения премией Пибоди[40]. Алистер Кук2 сказал: «Девяносто девять процентов ведущих шоу боятся идти на риск. Они выбирают самый простой путь. Они пытаются поступать правильно, но в большинстве случаев это сводится к принципу: “Не делать ни­чего лишнего, а только то, что говорят”. Это девяносто девять про­центов. Оставшийся один процент находится сейчас в этом зале».

Оглядываясь назад, я понимаю, что, вероятно, когда я пошел работать в CNN, риск для меня был больше, чем для Теда, который пригласил меня на эту работу. Поначалу было трудно найти гостя для программы, потому что мало кто знал о CNN. Тэмми засылала людей к эскалатору Eastern Airlines в Национальном аэропорту, что­бы выслеживать знаменитостей, сходящих с рейса. Если они замеча­ли кого-то, то подходили и спрашивали, не желает ли этот человек стать гостем моего шоу.

Если он не слышал обо мне, то с гораздо большей охотой пред­почел бы появиться перед более обширной аудиторией, например на шоу Nightline, которое вел на АВС Тед Коппель. Но с самого нача­ла кое-что уже указывало, что со временем наше влияние будет ра­сти. После того как мусульманские экстремисты захватили самолет компании TWA, появилась фотография пилота, который говорил с журналистами через окошко кабины самолета с приставленным к голове дулом. Это была одна из тех фотографий, которые застав-

ляют весь мир затаить дыхание. Когда экипаж был отпущен, мы смогли затащить летчика на нашу программу. Ребята с Nightline неожиданно обнаружили, что опоздали: им пришлось звонить Тэм­ми и спрашивать, не согласимся ли мы потом уступить летчика им.

Все телекомпании стали обращать на нас внимание. Тед Тернер любит рассказывать историю о том, как он вел с CBS переговоры о слиянии. Представитель CBS пришел к нему и сказал: «Я пред­ставляю мистера Пейли из CBS. Мы хотим вас купить».

Уильям Пейли был Тедом Тернером своего времени. Он постро­ил CBS из сети маленьких станций в 1930-1940-е годы, создав так называемую Tiffany Network, в которой программы новостей вели самые яркие звезды. Но Пейли все-таки был в первую очередь ме­неджером, а Тед — настоящим гигантом. Да и времена изменились.

Тед спросил:

«Почему не приехал сам мистер Пейли?»

«Потому что я представляю его».

«Хорошо, — сказал Тед. — Тогда почему бы вам не спуститься вниз и не поговорить с моим представителем? Слушайте, я управ­ляю этой компанией. И вот что я вам скажу. Возвращайтесь к ми­стеру Пейли и передайте, что мне интересно его предложение. Мне хотелось бы точно знать, на что он рассчитывает. Он хочет меня купить? Тогда я сам его куплю».

Теперь это трудно представить, но CNN была единственной компанией, которая дала репортаж о взлете и катастрофе «Чел- ленджера» в январе 1986 года. Более крупные компании решили не менять свою сетку ради этого. На космическом корабле была команда из семи человек, в которую входила Кристи Маколифф, первая учительница, полетевшая в космос. Все школьники Америки смотрели по CNN, как «Челленджер» поднимается в небо с космо­дрома на мысе Канаверал под радостные крики и аплодисменты присутствующих в Космическом центре имени Кеннеди.

Когда я вспоминаю об этом, мне на ум неизбежно приходит, как Чарли Чаплин определял тонкую грань между комедией и тра­гедией. Вот вы на вечеринке. Наверху лестницы стоит человек. У него усы, на нем смешная шляпа. Он идет, спотыкается о верх­нюю ступеньку, корчит смешную гримасу— вы смеетесь. Он падает,

у него подворачивается нога — вы хохочете. Но потом он ударяется о следующую ступеньку, из уголка рта начинает течь кровь — и тут все меняется. Это уже трагедия. То же самое испытывали люди, на­блюдавшие за взлетом «Челленджера».

Через 73 секунды после старта под крики и овации кольца на двух ракетных двигателях лопнули. «Челленджер» взорвался у всех на глазах. Говорили, что в течение часа после трагедии о ней узнало 85% населения страны. Повтор этих кадров без конца шел на экранах. В тот же вечер президент Рейган обратился к народу. Я до сих пор помню эту речь. Ее написала Пегги Нунан1. Рейган говорил о том, как астронавты «покинули бренные пределы Земли и коснулись лика Господа».

После катастрофы нам пришлось целую неделю делать програм­мы о ней. Что пошло не так? Что именно представляли собой эти кольца двигателей? Вылили астронавты в сознании, когда корабль падал? Как пережили трагедию родственники? А как реагировали школьники, видевшие взрыв? В каком направлении теперь будут развиваться разработки NASA?

Мне снова и снова говорили, что моя программа — это место, куда люди тянутся во времена невзгод. Я заметил это еще на радио, когда телефонные линии Mutual были перегружены звонками по­сле гибели Джона Леннона. Не знаю, откуда это взялось, но теле­видение усилило его во много раз. В телевидении есть что-то такое, что делает его как бы членом семьи. Джонни Карсон[41] [42] однажды ска­зал мне, что никто никогда не называл его «мистер Карсон». Все звали его «Джонни», потому что люди видели его на экране, ложась спать. Я обладаю тем же качеством. Я просто Ларри. Я ваш друг.

Я превратился во всеобщего друга, когда возникла необходи­мость в новостях нон-стоп. CNN усиливала свое влияние, и моя про­грамма росла вместе с каналом. Я тогда и не представлял, какой удар ждет меня в будущем.