«Город счастья». Тяжелые раздумья. Вечеринка. Аванс доверия

А теперь я попрошу читателя вернуться к началу книги, к ее предисловию.

«Так начался мой путь в эту страну... Под нами проплы­вали желтые безжизненные пески австралийской пустыни Симпсона. Тогда я еще не знал, что это одна из сахмых опас­ных и жестоких пустынь мира...»

Жестокость австралийской пустыни, как мы уже знаем, — это реальность, но в то же время и авторская аллегория. Она связана с эмигрантской судьбой, которая нередко похожа на тяжелую болезнь, из которой человек выходит или об­новленным, или сломленным. И чем тоньше конструкция души, тем тяжелее протекает эта болезнь[9].

Сейчас, когда я вспоминаю свои первые шаги в Ав­стралии в тот далекий декабрь 1976 года, они кажутся мне не просто наивными, они кажутся шагами первобытного человека, прибывшего на чу­жую планету[10].

Мельбурнский аэропорт встретил меня ярким декабрь­ским летним солнцем, что по­сле заснеженной зимней Евро­пы было уже чудом. Поразила стерильная чистота улиц, до­мов, машин, витрин магазинов.

Я не увидел ни одного мрач­ного или агрессивного лица.

Наоборот, совершенно незна­комые люди почему-то улыба­лись мне, приветствуя кивком

ИЛИ ВЗГЛЯДОМ. Рэй Вильсон-Слонек

После шумных европейских

городов Мельбурн показался

пустынным. Утопающие в зелени домики старинного вик­торианского стиля, улицы с густыми кронами нависших де­ревьев, почти бесшумные разукрашенные трамвайчики, бес­конечные парки, аллеи, речные пароходики с большими коле­сами, несмолкающий птичий говор. И безлюдье... Казалось, что ты попал в огромную голливудскую декорацию, в которой вот-вот должны начаться съемки фильма «Город счастья».

Видимо, все это отразилось на лице, ибо моя австралий­ская приятельница Рэй Слонек, которая встречала меня в аэропорту, тихо наблюдала за мной со стороны, радуясь и за меня, и за свой город.

Забегая вперед, вспоминаю, что уже потом, работая над сценарием, когда я, по старой московской привычке, вечерами выходил пройтись, то оказывался почти един­ственным гуляющим пешеходом на пустынных улицах. Все остальные «гуляли» в машинах и с удивлением рассматрива­ли из открытых окон авто странного одинокого пешехода.

Из ярких воспоминаний того времени сохранилась вече­ринка, устроенная коллегами по кино в честь моего приезда. Для меня это был весьма напряженный вечер. Тяжелый глу­хой барьер языка разделял нас. Даже переводческие старания Рэй, ни на секунду не отходившей от меня, не могли разру­шить его. Я страдал, понимая, что теряю друзей, что нахожусь в чужой для меня культурной среде, что являюсь человеком другого мира... Короче, типичная рефлексия ранимого ин­теллигента.

Это опасный синдром, нередко встречающийся у имми­грантов творческих профессий. Он может убить человека, как это произошло со Стефаном Цвейгом, может исковер­кать жизнь или повернуть ее колесо в обратную сторону. Помню, уже спустя несколько лет жизни в Австралии ко мне как-то зашел московский коллега, с которым мы раньше не были знакомы, — режиссер одной из московских кино­студий. Он приехал в Австралию по частному приглашению, и тут его решили женить, чтобы дать возможность остаться

в стране. Он был растерян и пришел за советом. Но что я мог ему посоветовать?! Я сказал, что если возникают сомнения, то этого лучше не делать.

Спустя еще несколько лет я случайно встретил его на ули­це Мельбурна. Он медленно шел с отрешенным взглядом, не замечая людей, разговаривая сам с собой. Признаюсь, мне стало не по себе, и я не решился подойти к нему.

...Однако вернемся к вечеринке. Я чувствовал, что скаты­ваюсь в яму глубокой и опасной депрессии. Видимо, это читалось и на моем лице. И тут встал человек, который, собственно, и был организатором вечера, человек, который пригласил меня в эту страну. Как я уже говорил, это был ведущий кинопродюсер Австралии того времени, публи­цист, журналист, юморист и вообще умница. Его знала вся страна. Думаю, что он понял мое состояние. Подняв рюмку, он произнес шутливый тост. Он говорил о том, какой ужас­ный у меня английский язык, как тяжело меня понимать, как он сочувствует своим австралийским коллегам, которые очень хотят пообщаться со мной, но не могут, ибо быстро устают от моего английского, и вообще, какого черта на све­те существуют другие языки, кроме английского. Их пора отменить...

А в заключение он произнес в мой адрес слова, которые мне неловко повторять. Смысл их был: «...У нашего нового друга слабый английский, но сильный талант. Язык придет, а талант от Бога. Я горжусь дружбой с ним и поздравляю всех нас с таким пополнением».

Зал зааплодировал. Барьер был разрушен.

С того времени прошло уже много лет, но и по сей день я благодарен ему, ибо это были не просто добрые слова в мой адрес. Это была сильнейшая вакцина от иммигрант - ской растерянности, депрессии, потери собственной иден­тификации. Никогда больше эти симптомы не возвраща­лись ко мне.

В этот момент круг замкнулся. Страна, в которой я сделал лишь первый шаг, приняла меня как равного и дала щедрый аванс доверия. Это многого стоит*.

Тогда я не догадывался, что попал в лоно старейшей кинематографии мира. Да-да, это не описка — первый в мире игровой 60-минутный фильм был сделан в 1906 году здесь, в Мельбурне, и назывался «Исто­рия банды Келли». Его режиссером был австралиец Чарльз Тэйт, а бюд - жет фильма был фантастически смешон по сегодняшним понятиям — 2250 долларов.