Д

агни вошла в свою тихую квартиру, обставленную со вкусом подобранными вещицами, застывшими там же, где она остави­ла их месяц назад; ее охватили блаженный покой и... чувство оди­ночества. Тишина создавала иллюзию уединенности и защищеннос­ти, вещи словно хранили воспоминание о былых минутах, которых больше не вернуть, как не вернуть теперь всех событий, произошед­ших с тех пор.

Дневной свет за окнами еще не совсем померк. Дагни ушла с ра­боты раньше, чем собиралась, полностью выложившись и поняв, что оставшиеся дела лучше отложить до утра. Это состояние было ей в но­винку. Удивляло и другое: теперь она чувствовала себя дома в квар­тире, а не в кабинете.

Включив душ, она долго стояла, всем телом ощущая струящуюся воду, но как только поняла, что смыть-то ей хочется не дорожную пыль, а атмосферу офиса, быстро вышла из ванной.

Она оделась, закурила сигарету и, войдя в гостиную, встала у ок­на, глядя на город, как еще совсем недавно, на рассвете, всматрива­лась в изгибы дороги среди лесистых холмов.

Помнится, она сказала, что отдала бы жизнь за еще один год на железной дороге. И вот она вернулась, но не к радости труда: она чувствовала лишь спокойную ясность принятого решения и посто­янство боли, в которой не хотела признаваться даже самой себе.

Закрыв горизонт, облака густым туманом окутали улицы, словно само небо затопило город. Дагни видела почти весь Манхэттен, длин­ный треугольный остров, будто обрезанный далеким океаном. Он напоминал нос затонувшего корабля: над ним, подобно пароходным трубам, еще возвышались несколько высотных зданий, а все осталь­ное скрывали серо-голубые клубы, медленно сгущавшиеся в про­странстве. Вот так, погружаясь в океан, уходила Атлантида, подумала она, и все другие цивилизации, исчезнувшие с лица земли, оставив после себя легенды, одинаковые на всех языках человечества и вы­зывающие одинаковую ностальгию.

К ней вернулось чувство, испытанное однажды весенней ночью, когда она склонялась над письменным столом в кабинете «Линии Джона Голта» у окна, выходящего на темную улицу: чувство ее собст­венного мира, которого больше не вернуть... Ты, думала она, кем бы ты ни был, кого я всегда любила, но так и не встретила, кто, как я ду­мала, видит конец рельсов за горизонтом, чье присутствие я всегда ощущаю на улицах городов и чей мир так хотела построить на земле. Это моя любовь к тебе заставляет меня двигаться вперед, моя любовь и моя надежда найти тебя, мое стремление быть достойной тебя в тот день, когда предстану перед тобой лицом к лицу. Теперь я знаю, что мне никогда не найти тебя, это невозможно, но единственное, что осталось мне в этой жизни — ты, и я буду жить во имя тебя, хоть ни­когда не узнаю твоего имени. Я буду и дальше служить тебе, хоть никогда мне не одержать победы, я буду идти вперед, чтобы стать достойной тебя в тот день, когда встречусь с тобой, даже если этого никогда не будет...

Стоя у окна и глядя на утонувший в тумане город, никогда не смирявшаяся с безнадежностью, Дагни посвящала себя безответной любви.

В дверь позвонили.

Почти не удивившись, Дагни пошла открывать. Увидев на пороге Франсиско д’Анкония, она поняла, что ожидала его прихода, и не ощу­тила ни шока, ни раздражения, только безмятежную уверенность в себе и гордо подняла голову, как бы говоря ему, что тверда в своей позиции и не скрывает ее.

Выражение счастья покинуло его серьезное и спокойное лицо, но и наигранное веселье плейбоя не вернулось к Франсиско. Сбросив маску, он смотрел на нее прямо, держался строго и уверенно, как че­ловек, знающий цену словам и поступкам. Именно таким она когда - то хотела его видеть. Он никогда не был так привлекателен, как в эту минуту, и Дагни вдруг с изумлением поняла, что не он ее бросил, а она покинула его.

— Дагни, ты можешь сейчас поговорить со мной?

— Да, если хочешь. Входи.

Он бегло оглядел ее гостиную — дом, где он никогда прежде не бывал; потом его взгляд вернулся к ней. Франсиско пристально смот­рел на Дагни. Кажется, он понял, что ее спокойствие — не самое подходящее состояние для их разговора: сплошной пепел, под кото­рым ни одного живого уголька, нет даже боли, которая тоже есть форма огня.

— Садись, Франсиско.

Она осталась стоять перед ним, как будто специально показывая, что ей нечего скрывать, даже усталость — цену, которую ей пришлось заплатить тяжелому дню.

— Не думаю, что смогу остановить тебя сейчас, — начал он, — когда выбор сделан. Но если остался хоть один шанс задержать тебя, я хочу им воспользоваться.

Она медленно покачала головой.

— Нет такого шанса. Да и зачем, Франсиско? Ты отказался от все­го. Какая тебе разница, где я пропаду, на железной дороге или вдали от нее?

— Я не отказался от будущего.

— Какого будущего?

— От того дня, когда исчезнут мародеры, но не исчезнем мы.

— Если вместе с мародерами исчезнет «Таггерт Трансконтинен- тал», то и я вместе с ней.

Он не ответил, не отрывая взгляда от ее лица.

Дагни продолжила монотонным, начисто лишенным эмоций го­лосом:

— Я думала, что смогу жить без нее. Не смогла. Никогда больше не сделаю такой попытки. Франсиско, ты помнишь? Мы оба верили, когда начинали, что единственный грех на земле — сделать дело пло­хо, и я до сих так считаю, —тут в ее голосе зародилась живая нота. — Я не смогу стоять в стороне и смотреть, как они копаются в моем туннеле. Я не смогу принять того, что приняли все они, Франсиско, того, что мы считали таким ужасным — веру в несчастье, как в судь­бу, которую нужно слепо принимать, с которой не нужно бороться. Я не могу принять покорность судьбе. Я не могу смириться с беспо­мощностью. Я не могу отречься. Поэтому, пока есть еще железная дорога и ею нужно управлять, я буду ею управлять.

— Чтобы поддерживать мир мародеров?

— Чтобы поддерживать саму себя.

—Дагни, — медленно произнес он, —я знаю, почему ты любишь свою работу. Знаю, что она для тебя значит, как ты любишь пускать поезда. Ноты не сможешь их пускать, когда они опустеют. Дагни, что тебе представляется, когда ты думаешь о движущемся поезде?

Она смотрела на город.

— Жизнь обычного, нормального человека, который мог бы по­гибнуть в катастрофе, но избежал ее, потому что я ее предотвратила. Человека, обладающего разумом и неограниченными амбициями, не идущего на компромисс, любящего свою жизнь... такого, какими

были мы сами, ты и я, когда начинали. Ты отказался от него. Я не могу.

Он ненадолго прикрыл глаза, сжав губы, чуть улыбнувшись, и эта улыбка заменила стон понимания, нервозности и боли. Он спросил с нежной печалью:

— Ты думаешь, что все еще сможешь служить ему, управляя дорогой?

— Да.

— Хорошо, Дагни. Я не стану пытаться остановить тебя. Раз уж ты так думаешь, тебе никто не сможет помешать. Ты остановишься сама в тот день, когда обнаружишь, что твоя работа служит не жизни че­ловека, а его уничтожению.

— Франсиско! — в изумлении и отчаянии воскликнула она. — Ты же понимаешь, ты знаешь, кого я имею в виду, ты видишь этого че­ловека!

— О да, — просто и буднично ответил он, глядя в одну точку, слов­но воочию лицезрел в комнате реального человека. И добавил: — Что тебя удивило? Ты же сама сказала, что мы некогда были такими же. Мы ими и остались. Но один из нас предал его.

— Да, — жестко ответила она. — Один из нас. Мы не сможем слу­жить ему, если отречемся.

— Мы не сможем служить ему, вступая в сговор с его разрушите­лями.

— Я не вступаю с ними в сговор. Они нуждаются во мне. Они это знают. Я заставляю их принимать мои условия.

— Ведя игру, из которой они извлекают пользу, а тебе причиняют ущерб?

— Единственная польза, которую я хочу извлечь для себя, — со­хранить жизнь «Таггерт Трансконтинентал». Мне все равно, пусть они заставят меня заплатить выкуп. Пусть получат, что хотят. Я полу­чу железную дорогу.

Он улыбнулся.

— Ты так думаешь? Думаешь, что тебя защитит их нужда в тебе? Думаешь, что ты можешь дать им то, чего они хотят? Нет, ты не уй­дешь, пока не увидишь собственными глазами, чего они хотят на са­мом деле. Знаешь, Дагни, нас учили, что Богу — Богово, а кесарю — кесарево. Возможно, их Бог такое дозволяет. Но человек, которому мы служим, нет. Он не допускает двойной лояльности, войны между разумом и телом, пропасти, разделяющей ценности и действия, не признает никакой дани кесарю. Он не допускает существования ке­сарей.

355

— Двенадцать лет, — мягко произнесла она, — я и подумать не могла, что настанет день, когда я смогу на коленях просить у тебя прощение. Теперь я считаю такое возможным. Если я пойму, что ты прав, я сделаю это. Но не раньше.

— Ты сделаешь это. Но не стоя на коленях.

Франсиско смотрел на нее, будто видел ее всю, хоть его глаза были устремлены прямо налицо Дагни. Его взгляд сказал ей, какое искуп­ление и капитуляцию он предвидит в будущем. С видимым усилием он отвел глаза в надежде, что Дагни не успела понять значение его взгляда, его молчаливую борьбу, которую почти удалось скрыть столь хорошо знакомому ей лицу.

— А до тех пор, Дагни, запомни, что мы с тобой враги. Я не хотел тебе этого говорить, ноты первая, кто почти ступил в рай, но вернулся на грешную землю. Ты разглядела слишком многое, поэтому я говорю с тобой открыто. Это с тобой я воюю, а не с твоим братом Джеймсом или с Уэсли Моучем. Это тебя я должен победить. Я намерен вскоре положить конец всему, что для тебя наиболее ценно. Поскольку ты сражаешься за спасение «Таггерт Трансконтинентал»,я буду трудить­ся над ее разрушением. Никогда не проси у меня ни помощи, ни денег. Ты знаешь, почему. Можешь меня ненавидеть, ведь исходя из твоей позиции ты просто обязана возненавидеть меня.

Не изменив позы, Дагни приподняла голову ровно настолько, что­бы показать: я понимаю. В ее ответе, в несколько преувеличенных паузах между словами, прозвучал намек на презрение:

— А... с тобой... что станет?

Он посмотрел на нее, не позволяя вырваться признанию, которое она хотела услышать, однако и не отрицая ее догадки.

— Это касается только меня.

Она сдалась, но, произнося свои слова, в тот же миг осознала, что совершает еще большую жестокость:

— Я не испытываю к тебе ненависти. Я много лет пыталась воз­ненавидеть тебя, но не смогла, и неважно, что мы оба наделали.

— Я знаю, —тихо ответил Франсиско, и она не расслышала в его голосе боли, но почувствовала ее в собственном сердце, как будто боль эта зеркально отразилась в ней.

— Франсиско! — вскричала Дагни, защищая его от себя самой. — Как ты можешь хотеть совершить... такое?

— Я поступаю так во имя любви... — «к тебе», сказали его гла­за, — к человеку, — произнес его голос, — который не погиб в твоей катастрофе и никогда не погибнет.

Она замерла на мгновение в почтительной благодарности.

— Я хотел бы разделить с тобой то, через что тебе предстоит прой­ти, — сказали его слова, а нежность в его голосе говорила: «Ты не должна меня жалеть».

— Каждый из нас обязан пройти свой путь самостоятельно.

— Но ведь это одна и та же дорога.

— Куда она ведет?

Он улыбнулся, словно деликатно положив конец вопросам, на ко­торые не станет отвечать. Но все же ответил:

— В Атлантиду.

— Что? — испуганно спросила Дагни.

— Ты не помнишь? Исчезнувшая страна, в которую могут войти только души героев.

Совпадение потрясло ее, она думала об Атлантиде с утра и сейчас испытала смутное волнение, которое не могла разгадать. Но и беспо­койство. Беспокойство о его судьбе и его решении, как будто он дейс­твовал в одиночку. Припомнилаонаи огромный, полный опасности, смутный образ врага, перед лицом которого стояла.

— Ты — один из них, не так ли? — медленно произнесла Дагни.

— Один из... кого?

— Это ты был в кабинете Данаггера?

Он улыбнулся.

— Нет. счД&>>

Дагни тут же отметила про себя: он не переспросил, что она име­ет в виду.

— Ты должен знать... Скажи, существует ли в мире разруши­тель?

— Разумеется.

— Кто он?

— Ты.

Она вздрогнула, лицо окаменело.

— Люди, которые ушли от дел, живы или умерли?

— Для тебя они умерли. Но мир ожидает второй Ренессанс. Я ожи­даю его.

— Нет! — внезапная жесткость ее голоса была ответом на один из двух его молчаливых вопросов. — Нет, не жди меня!

— Я буду ждать тебя всегда, и не важно, что делает каждый из нас.

Они услышали звук ключа, поворачиваемого в замке. Дверь от­крылась, и вошел Хэнк Риарден.

Помедлив на пороге, он медленно вошел в гостиную, опуская на ходу ключ в карман.

Дагни понимала, что он увидел Франсиско раньше, чем ее.

357

Риарден взглянул на нее, потом снова на Франсиско, словно сей­час не мог смотреть ни на кого другого.

На плечи Дагни словно рухнула неподъемная ноша. Франсиско поднялся неспешным, автоматическим движением, продиктован­ным кодексом чести семьи д’Анкония. Риарден ничего не смог про­читать в его лице. Но то, что видела в нем Дагни, превосходило все ее страхи.

— Что ты здесь делаешь? — спросил Риарден тоном, каким гово­рят с лакеем, застигнутым в кабинете.

— Вижу, что я не имею права задать вам тот же вопрос, — ответил Франсиско. Дагни знала, каких сил стоил ему этот ровный, спокой­ный голос. Его глаза были прикованы к правой руке Риардена, будто все еще видели зажатый в ней ключ.

— Так ответь на мой, — приказал Риарден.

— Хэнк, задай все свои вопросы мне, — вступила Дагни.

Риарден, казалось, ее не слышал.

— Отвечай, — повторил он.

— Вы имеете право требовать только одного ответа, — произнес Франсиско. — Поэтому я отвечаю вам, что причина моего присутс­твия здесь не в этом.

— Существует только одна причина твоего присутствия в доме любой женщины, — заявил Риарден. — Я подчеркиваю, любой жен­щины, поскольку дело касается тебя. Уж не думаешь ли ты, что я по­верю чему-нибудь другому?

—Я действительно дал вам основания не доверять мне. но не в от­ношении мисс Таггерт.

— Не говори мне, что у тебя здесь нет шансов. Я это и так знаю. Их нет, не было и не будет. Но я должен разобраться, прежде...

— Хэнк, если ты хочешь обвинить меня... — начала она, но Риар­ден круто повернулся к ней.

— Господи, Дагни, нет! Но тебя не должны видеть сним. Ты не должна иметь с ним никаких дел. Ты его не знаешь. А я знаю, — он повернулся к Франсиско: —Что тебе нужно? Ты надеешься включить ее в список своих побед или...

— Нет! — крик вырвался против его воли и прозвучал неубеди­тельно, хоть и со всей серьезностью единственного доказательства.

— Нет? Так значит, ты здесь по делам? Готовишь ловушку, такую же, как мне? Какой вид обмана ты приготовил для нее?

— Моей целью был... не был... бизнес.

— А что же?

— Если вы еще в состоянии мне поверить, я могу сказать вам толь­ко, что она не связана... ни с каким предательством.

— Ты думаешь, что все еще можешь говорить о предательстве в моем присутствии?

— Однажды я отвечу на все ваши вопросы. Но сейчас не могу.

— Тебе не нравится напоминание о предательстве, не так ли? Ты с тех пор избегаешь меня, верно? И не ожидал увидеть меня здесь? Ты не хочешь смотреть на меня? — Но он знал, что Франсис­ко смотрел на него в эти дни больше других. Он то и дело как будто видел глаза, искавшие его взгляда, видел лицо без эмоций, без при­зыва или самозащиты, готовое встретить все, с чем столкнется. Он видел открытый взгляд, отважный и незащищенный, взгляд чело­века, которого он любил, который освободил его от чувства вины. И он обнаружил, что борется со странным ощущением, будто это лицо по-прежнему спасает его от всякой скверны... Но сейчас, пос­ле целого месяца нетерпеливого ожидания Дагни, его нервы были на пределе.

— Почему ты не говоришь правды, если тебе нечего скрывать? Зачем ты здесь? Почему вдруг застыл, увидев, что я вошел?

— Хэнк, остановись! —крикнула Дагни, отшатнувшись, зная, что жестокость в этот момент недопустима.

Они оба обернулись к ней.

— Пожалуйста, позволь ответить мне одному, — спокойно попро­сил Франсиско.

— Я говорил тебе, что надеялся никогда больше его не увидеть, — напомнил Риарден. — Извини, что это случилось здесь. Это не каса­ется тебя, но кое за что он должен заплатить.

— Если ваша цель отомстить, — с усилием произнес Франсис­ко, — разве бы ее уже не достигли?

— В чем дело? —лицо Риардена застыло. Губы двигались с усили­ем, голос звучал хрипло. — Это твой способ просить о милосердии?

Франсиско понадобилось время, чтобы собраться с силами.

— Да... если хотите, — ответил он.

— А когда ты держал мое будущее в своих руках, ты даровал мне милосердие?

— Вы вправе думать обо мне все, что пожелаете. Но, поскольку дело не касается мисс Таггерт... вы позволите мне удалиться?

— Нет! Ты хочешь сбежать, как сбежали все остальные трусы? Ты хочешь скрыться?

— Я готов встретиться с вами в любом месте и в любое время, если вы пожелаете. Ноя предпочел бы, чтобы все произошло без мисс Таггерт.

— Почему бы нет? Я хочу, чтобы все произошло б ее присутствии, ведь это единственное место, где ты не имел права появляться. У меня

359

не оставалось ничего, что бы я мог защищать от тебя, ты забрал боль­ше, чем любой из мародеров, ты разрушил все, к чему прикасался, но есть одно, последнее, к чему ты никогда не прикоснешься, — он по­нимал, что окаменевшее, лишенное всякого выражения лицо Фран­сиско — самое верное свидетельство переживаемых им сильнейших чувств, свидетельство того невероятного усилия, которого требует от него контроль над собой. Он понимал, что для него это пытка, и что он, Риарден, движим слепым чувством палача, наслаждающегося пыткой... вот только не смог бы сказать, Франсиско он пытает или самого себя. — Ты хуже мародеров, потому что совершаешь преда­тельство, полностью отдавая себе отчет в том, что именно ты преда­ешь. Я не знаю, какая из форм морального разложения движет тобой, но хочу, чтобы ты усвоил: есть вещи вне твоей власти, они выше тво­ей алчности и жестокости.

— Вам больше не нужно... меня бояться.

— Хочу, чтобы ты запомнил: ты не должен ни думать о ней, ни смотреть на нее, ни приближаться к ней. Из всех мужчин только ты один не имеешь права появляться там, где находится она, — Риарден понимал, что им движет слепой гнев, вызванный былой симпатией к Франсиско, по-прежнему еще живой в нем, и именно ее он должен был разрушить. — Каковы бы ни были твои намерения, я огражу Даг - ни от любого контакта с тобой.

— Я дал вам слово... — Франсиско замолк.

Риарден коротко рассмеялся:

—Я знаю, чего стоят твои слова, признания, дружба и клятвы име­нем единственной женщины, которую ты...

Он замолчал. Все поняли, что произошло, в ту же минуту, когда это понял сам Риарден.

Он шагнул к Франсиско и спросил, указывая на Дагни, голосом ти­хим и чужим, словно не принадлежавшим человеческому существу:

— Ты любишь эту женщину?

Франсиско закрыл глаза.

— Не спрашивай его об этом! — крикнула Дагни.

— Ты любишь эту женщину?

Глядя на Дагни, Франсиско ответил:

-Да.

Рука Риардена взлетела и ударила Франсиско по лицу.

Дагни вскрикнула. Спустя долгую минуту, когда она снова об­рела зрение, как будто удар поразил ее щеку, она сразу увидела Франсиско. Наследник семейства д’Анкония отступил к столу, сжимая его край руками у себя за спиной не для того, чтобы опе­реться, а для того, чтобы не дать им воли. Она заметила, как на-

пряглось его тело, казавшееся изломанным из-за неестественных изгибов в талии и плечах. Казалось, что вся сила ушла на то, что­бы не сделать лишнего движения, и вынужденное бездействие прошило его мышцы резкой болью. Дагни смотрела на его сведен­ные судорогой пальцы, гадая, что сломается раньше — деревян­ный стол или кости, отчетливо понимая, что жизнь Риардена ви­сит на волоске.

Переведя взгляд на лицо Франсиско, она не нашла в нем следов борьбы, только щеки и виски запали, он словно осунулся больше обычного. Дагни испугалась, потому что увидела в его глазах слезы, которых на самом деле не было. Сухие глаза блестели. Он смотрел на Риардена, но видел не его. Казапось, Франсиско смотрит на кого-то другого, кто незримо присутствует в комнате, и его взгляд говорит: «Если это то, чего ты от меня требуешь, значит, даже это принадлежит тебе; ты это примешь, а я должен вытерпеть, больше мне нечего тебе дать, но позволь мне гордиться сознанием того, что я отдал тебе так много». Увидев, как на шее у него лихорадочно бьется жилка, розо­вую капельку пены в уголке губ и полный преданности взгляд, почти улыбку, она догадалась, что стала свидетельницей величайшего три­умфа Франсиско д’Анкония.

Дагни почувствовала, что ее сотрясает дрожь, и услышала собст­венный голос — наверное, это были отголоски ее крика — и тут до­гадалась, каким длинным показалось ей минувшее мгновение. Ее голос зазвенел вновь:

— Не надо защищать меня от него! Хэнк, задолго до того, как ты...

— Не смей! — голова Франсиско резко дернулась к ней, его резкий окрик был полон нерастраченного гнева, и Дагни поняла, что его приказу надлежит покориться.

Франсиско не изменил позы, но повернулся к Риардену. Дагни ви­дела, как его руки отпустили край стола и повисли вдоль тела. Теперь он смотрел на Риардена, перенесенное напряжение на его лице сме­нилось опустошением. Внезапно Риарден понял, как сильно этот че­ловек любит ее.

— Вы все поняли правильно, — спокойно произнес Франсиско.

Не дожидаясь ответа, он направился к выходу. У порога сухо и обы­денно кивнул Дагни, затем Риардену и вышел.

Риарден стоял, глядя ему вслед, уверенный, что отдал бы жизнь за возможность исправить то, что натворил. Когда он обернулся к Даг­ни, его лицо выражало усталость и озадаченность, как будто он не спрашивал о незаконченной ею фразе, но ждал ее продолжения.

361

Содрогнувшись от острой жалости, она тряхнула головой, не в си­лах разобраться, кому из двоих предназначалось это лишившее ее речи чувство. Она снова и снова качала головой, словно в безуспеш­ной попытке избавиться от огромного безличного страдания, чьими жертвами стали все трое.

— Если что-нибудь нужно сказать, скажи, — произнес Риарден ровным, бесцветным голосом.

С ее уст сорвался не то смех, не то стон; не желание отомстить, а отчаянное стремление к справедливости наполнило ее голос горе­чью, когда она бросила ему в лицо:

— Ты хотел знать имя того человека? С которым я спала? Моего первого мужчины? Это Франсиско д’Анкония!

Силу удара Дагни оценила, увидев мгновенно побледневшее лицо Риардена. Если справедливость была ее целью, то она добилась свое­го, поскольку ее удар оказался куда сильнее пощечины Риардена. Она внезапно успокоилась, поняв, что эти слова необходимо было сказать ради всех троих. Отчаяние беспомощной жертвы оставило ее: она перестала ощущать себя жертвой, она превратилась в одного из про­тивников, готовая нести ответственность за свои действия. Она смот­рела на него, ожидая ответа и чувствуя, что почти готова стать сле­дующим объектом насилия.

Дагни не знала, какую муку переживает Риарден, что сломалось внутри него, чего он никому не позволит увидеть. Ни единого при­знака страдания, который предупредил бы ее. Он стоял посреди ком­наты, пытаясь принять факт, существования которого не хотел при­знавать. Потом Дагни заметила, что он не изменил позы, даже пальцы свободно висящих рук остались полусогнутыми. Ей казалось, что она физически ощущает его оцепенение, остановившуюся кровь, и это было единственным свидетельством муки, которое ей удалось уловить. Но оно подсказало ей, что пережитая буря лишила Риардена сил чувствовать что-либо, даже собственное тело.

Дагни ждала, ее жалость превратилась в уважение. Потом она уви­дела, как его глаза медленно опустились с ее лица ниже, и догадалась, какую пытку он задумал пережить, потому что смысл его взгляда не мог укрыться от ее понимания. Она понимала, что Риарден пытается увидеть ее такой, какой она была в семнадцать лет, вдвоем с ненавист­ным соперником, и это видение он не в силах был ни перенесги, ни отбросить. Она заметила, как спасительный контроль по каплям ис­чезает с его лица, и он не заботится больше о том, что она увидит его во всей наготе чувств, от которых не осталось ничего, кроме жесто­кости и ненависти.

Риарден схватил ее за плечи, и Дагни приготовилась к тому, что он ее убьет или изобьет до бесчувствия, и в тот миг, когда она уже смирилась с этим, он вдруг притянул ее к себе, впился губами в ее рот, и жестокость его поступка превзошла все мыслимые побои.

Она извивалась в страхе, пыталась сопротивляться и, наконец, в исступлении обхватив его руками, впилась в его губы до крови, остро осознавая, что никогда еще не желала его так сильно, как сейчас.

Когда Риарден швырнул ее на диван, она уловила в ритме биения его тела, что он празднует победу над сдавшимся соперником. Его невыносимая жестокость была порождением мысли о предавшем его человеке. Он творил акт возмездия, превращая ненависть в наслаж­дение, он сражался за ее тело. Дагни чувствовала незримое присут­ствие Франсиско рядом с Риарденом, ей казалось, что она сдается им обоим —тому, чему поклонялась в них, тому, что их объединяло, об­щей сущности их характеров, которая превращала ее любовь к каж­дому из них в преданность им обоим. Она понимала и то, что это бунт против окружающего их мира, его деградации, нескончаемой муки мрачных, потерянных дней. Риарден хотел отстоять свою победу вдвоем с ней, в полутьме, над руинами города, сжимая ее в объятиях как свою последнюю собственность.

Потом они затихли, Риарден положил голову ей на плечо. Сверху, на потолке, билось отражение коротких вспышек неоновой вывес­ки. Он взял ее руку и на мгновение прижался губами к ладони так нежно, что она скорее догадалась о его прикосновении, чем почувс­твовала его.

Чуть погодя Дагни поднялась, потянулась за сигаретой, прикури­ла и вопросительным жестом протянула ему. Он кивнул. Она отдала ему сигарету и закурила вторую для себя. Дагни чувствовала, какой безмятежный покой обволакивает их. Интимность незначительных жестов подчеркивала важность тех слов, что остались недосказанны­ми. Впрочем, все уже сказано, думала она, но знала, что это ей еще только предстоит осознать.

Она заметила, что он долгим взглядом посмотрел на входную дверь, будто все еще видел человека, который ушел.

Риарден сказал спокойно:

— Он мог ударить меня в любой момент. Почему он этого не сделал?

Она пожала плечами, беспомощно и грустно развела руками, пос­кольку оба они знали ответ.

— Он очень много для тебя значил, верно?

— Да.

363

Два огонька на кончиках сигарет медленно порхали в их пальцах, порой вспыхивая ярче, когда в тишине с них стряхивали пепел. В дверь неожиданно позвонили. Они знали, что это не тот человек, которого им хотелось бы увидеть, но втайне надеялись на его возвра­щение. Дагни, сердито нахмурив брови, направилась к двери. Ей понадобилось время, чтобы понять, что безобидный учтивый чело­век, поклонившийся ей с формальной улыбкой, всего лишь помощ­ник управляющего домом.

—Добрый вечер, миссТаггерт. Мы очень рады, что вы вернулись. Я как раз заступил на дежурство и решил лично вас поприветство­вать.

— Спасибо, —Дагни не двинулась с места, не пригласила его войти.

— У меня есть для вас письмо, мисс Таггерт, оно пришло около двух недель назад, — служитель сунул руку в карман. —Должно быть, очень важное, на нем есть пометка <^1ично в руки», поэтому мы не стали пересылать его к вам в контору, к тому же у нас нет адреса. Не зная, как поступить, я хранил письмо у себя, чтобы вручить вам, ког­да вы вернетесь.

На конверте в руках помощника управляющего стояли пометки: «Авиапочта. Срочное. Лично в руки». Адрес отправителя гласил: «Квен­тин Дэниелс, Технологический институт штата Юга, г. Афтон».

— Ох... Благодарю вас.

До ушей помощника управляющего долетел удивленный вздох, который Дагни тщетно попыталась скрыть, ее голос упал до шепота. Заметив, что она не может отвести взгляда от обратного адреса, слу­житель вежливо попрощался и ушел.

Идя к Риардену, Дагни надорвала конверт и остановилась посреди комнаты, читая письмо. Послание было напечатано на машинке; Ри - арден видел темные участки текста на полупрозрачных листках и вы­ражение лица Дагни.

Как он и опасался, дочитав письмо до конца, она бросилась к те­лефону. Риарден услышал яростное вращение диска и напряженный голос.

— Междугородную, пожалуйста... Оператор, соедините меня с Технологическим институтом штата Юта в Афтоне!

— Что случилось? — подойдя, спросил Риарден.

Не отрывая взгляда от телефона, словно приказывая ему ответить на вызов, Дагни протянула ему письмо.

Квентин писал:

«Уважаемая мисс Таггерт, я сопротивлялся три недели, я не хотел этого делать, зная, как это вас расстроит. Знаю все ваши аргументы,

потому что сам себе их приводил, но сейчас пишу, дабы сообщить вам, что я ухожу.

Я не могу работать согласно положениям Директивы номер 10-289, но не по тем причинам, которые обычно выдвигают люди. Я знаю, что упразднение всех научных исследований ни для вас, ни для меня ничего не значит, и вы хотите, чтобы я продолжал работу. Но я должен ее прекратить, потому что больше не стремлюсь к ус­пешному ее завершению. Я не желаю работать в мире, который от­носится ко мне как к рабу. Не желаю приносить людям пользу. Если бы я преуспел в восстановлении мотора, я бы не отдал его на служ­бу людям. Моя совесть не позволила бы мне допустить, чтобы нечто, созданное моим разумом, использовалось для обеспечения их ком­форта. Знаю, что они с радостью и готовностью экспроприировали бы мотор, достигни я успеха. И во имя этой перспективы вы и я долж­ны стать преступниками и жить под угрозой ареста в любой момент, по их первому крику? Этого я не могу принять, даже если бы мог смириться со всем остальным: с тем, что, принеся им неоценимую пользу, мы должны будем пожертвовать не только собой, но и теми людьми, которые об этом не подозревают. С чем угодно я бы сми­рился, но, думая об этом, я говорю: будь они прокляты, я скорее увижу, как все они умрут от голода, в том числе и я сам, чем прощу их или допущу это!

Чтобы быть честным до конца, признаюсь, мне никогда еще так не хотелось достигнуть успеха, раскрыть тайну мотора. Поэтому я продолжу работу для собственного удовольствия, пока буду жить. Но если я разрешу проблему, то сохраню ее в тайне. Не отдам для коммерческого использования. Я больше не могу принимать от вас деньги. Меркантилизм — вещь презираемая, поэтому все люди пове­рят в мое решение, а я устал служить тем, кто меня презирает.

Не знаю, как долго я протяну и что стану делать в будущем. Сейчас я намерен остаться в институте. Но если кто-то из его попечителей или скупщиков краденого напомнит мне, что отныне закон запреща­ет мне быть здесь дворником, я уйду.

Вы дали мне самый большой шанс в моей жизни, и если сейчас я нанес вам болезненный удар, то, наверное, должен просить у вас прощения. Думаю, вы любите вашу работу так же сильно, как я люб­лю свою, поэтому поймете, как нелегко далось мне это решение, но я вынужден его принять. Пишу вам письмо и испытываю при этом странное чувство. Я не намерен умереть, ноя оставляю мир, и из-за этого письмо похоже на записку самоубийцы. Поэтому я хочу сказать вам, что из всех людей, которыхя знал, вы единственная, о ком я со­жалею, уходя.

С уважением, Квентин Дэниелс».

Подняв глаза от письма, Риарден услышал то же, что улавливал краем уха во время чтения машинописных строк: Дагни с нарастаю­щим в голосе отчаянием повторяет:

— Продолжайте, оператор, постарайтесь дозвониться! Пожалуй­ста, продолжайте!

— Что еще ты можешь ему сказать? — обратился Риарден к Даг­ни. — Все аргументы исчерпаны.

— У меня нет больше надежды поговорить с ним! Он уже ушел. Письмо написано неделю назад. Уверена, что он ушел. Они и до него добрались.

— Кто до него добрался?

— ...Да, оператор! Я не вешаю трубку, продолжайте дозвани­ваться!

— Что ты скажешь ему, если он ответит?

— Я стану умолять его продолжать принимать мои деньги, безо всяких условий, просто для того, чтобы он смог спокойно жить и ра­ботать! Я пообещаю ему, что в случае успеха не стану просить его передать мотор или тайну его устройства мне, если сохранится власть мародеров. Но если к этому времени мы обретем свободу... — Дагни умолкла.

— Если мы обретем свободу...

— Мне сейчас нужно от Квентина только одно — чтобы он не бро­сал работу и не исчез как... как все остальные. Я не хочу, чтобы они до него добрались. Если еще не поздно... Господи, я не хочу, чтобы они забрали его! ...Да, оператор, продолжайте звонить!

— Что нам даст продолжение работы над мотором?

— Это все, о чем я его попрошу — просто не бросать работу. Мо­жет, у меня нет шанса использовать его впоследствии. Но я хочу знать, что где-то в мире могучий мозг все еще трудится над гранди­озной задачей, и у нас остается надежда на будущее... Если этот мо­тор будет снова утрачен, нас не ждет ничего, кроме падения в про­пасть.

— Да. Понимаю.

Сдерживая дрожь в напряженной руке, Дагни не отрывала от уха телефонную трубку. Она ждала, и Риарден слышал в тишине кварти­ры безответные и бесполезные гудки.

— Он ушел, — бормотала Дагни. — Они его забрали. Неделя — слишком долгий срок, им хватило бы меньшего. Не знаю, как они узнали, когда время пришло, и это, — она указала на письмо, — это их время. Они не упустят его.

— Кто?

— Агенты разрушителя.

— Ты начинаешь думать, что они существуют в действитель­ности?

-Да.

— Ты серьезно?

— Да. Я встретила одного из них.

— Кого?

— Потом скажу. Я не знаю, кто у них главный, но обязательно скоро узнаю. Я намерена это установить. Будь я проклята, если поз­волю им...

У Дагни перехватило дыхание. По ее изменившемуся лицу Риар - ден понял, что на том конце провода кто-то поднял трубку, и услышал далекий мужской голос.

— Алло?

— Дэниелс! Это вы? Вы живы? Вы все еще там?

— Ну, да... Это вы, мисс Таггерт? Что случилось?

— Я... я думала, вы ушли.

— Извините, я только что услышал звонок телефона, я выходил на задний двор, собирал морковь.

— Морковь? — она истерически рассмеялась.

— У меня здесь овощная грядка. На прежней институтской авто­стоянке. Вы звоните из Нью-Йорка, мисс Таггерт?

— Да. Я только что получила ваше письмо. Только что. Я... уез­жала.

Последовала пауза, после чего Дэниелс произнес:

— Мне больше нечего сказать вам, мисс Таггерт.

— Скажите, вы собираетесь уйти?

— Нет.

— Вы не планируете уехать?

— Нет. Да и куда?

— Значит, вы собираетесь остаться в институте?

-Да.

— Надолго? Очень надолго?

— Да, кажется.

— К вам кто-нибудь обращался?

— По поводу чего?

— По поводу отъезда.

— Нет. А что?

— Послушайте, Дэниелс, я не стану обсуждать ваше письмо по телефону. Ноя должна поговорить с вами. Я приеду к вам так быстро, как только смогу.

367

—Я не хочу, чтобы вы это делали, миесТаггерт. Не хочу, чтобы вы утруждались напрасно.

—Дайте мне шанс, хорошо? Вы не должны обещать изменить свое решение, не должны поддаваться на уговоры, просто выслушайте. Раз уж я собралась приехать, то пусть это будет риском для меня. Я хочу рассказать вам кое-что, и прошу вас только об одном — дайте мне возможность сделать это.

— Вы знаете, что я всегда готов дать вам шанс, мисс Таггерт.

— Я выезжаю в Юту сей же час. Обещайте мне только одно: дождаться меня. Обещаете? Вы обещаете быть на месте, когда я приеду?

— Ну... разумеется, мисс Таггерт. Если только я не умру или не произойдет что-нибудь еще, мне неподвластное, но, думаю, ничего не случится.

— Если только вы не умрете, вы дождетесь меня, что бы ни случи­лось?

— Конечно.

— Даете слово, что дождетесь?

— Да, мисс Таггерт.

— Благодарю. Доброй ночи.

— Доброй ночи, мисс Таггерт.

Она положила телефонную трубку, и тут же схватив ее снова, то­ропливо набрала номер.

— Эдди?.. Прикажи задержать для меня «Комету». Распорядись, чтобы прицепили мой вагон, потом сразу же приезжай сюда, ко мне на квартиру, — Дагни посмотрела на часы: — Сейчас двенадцать ми­нут девятого. У меня в запасе час. Думаю, что не задержу поезд надол­го. Поговорим, пока я буду укладываться.

Повесив трубку, она обернулась к Риардену.

— Едешь сегодня вечером? — уточнил он.

— Я должна.

— Понимаю. Но разве тебе не нужно быть в Колорадо?

— Да. Я собиралась выехать туда завтра в ночь. Но, думаю, Эдди сам сможет позаботиться о делах в конторе, а мне лучше выехать прямо сейчас. Это займет у меня три дня... — тут она вспомнила, что все изменилось. — То есть пять. Теперь дорога до Юты занима­ет пять дней. Нужно ехать поездом, я должна по пути встретиться с некоторыми людьми на железной дороге, и этого тоже нельзя от­кладывать.

— А потом — в Колорадо? Надолго там задержишься?

— Трудно сказать.

— Позвони мне, как только приедешь туда, хорошо? Если дела затянутся, я присоединюсь к тебе.

Риардену так отчаянно хотелось сказать ей еще кое-что, он так этого ждал, для этого и пришел к ней и сейчас желал бы произнести самые важные слова, но понимал, что сегодня не время.

Дагни поняла по его сдавленному голосу, что он до сих пор глубо­ко переживает ее признание, его капитуляцию, то, что она его про­стила. И спросила:

— Ты можешь уехать с завода?

— Потребуется несколько дней, чтобы все организовать, но уехать я смогу.

Риарден видел: Дагни понимает, благодарит и прощает его, поэ­тому не удивился, когда услышал:

— Хэнк, почему бы тебе не встретить меня в Колорадо через не­делю? Если ты вылетишь на своем самолете, мы прибудем туда одно­временно. И вернемся вместе.

— Хорошо... любимая.

Дагни диктовала список инструкций, шагая по комнате, собирая одежду, торопливо упаковывая вещи в чемодан. Риарден ушел. Эдди Уиллерс записывал распоряжения, сидя за ее туалетным столиком. Работал он с обычной сосредоточенностью, не обращая внимания на флаконы с духами и коробочки с пудрой, как у себя в кабинете за при­вычным письменным столом.

— Я позвоню вам из Чикаго, Омахи, Флэгстафа и Афтона, — Даг­ни швыряла белье в чемодан. —Если понадобится, позвоните любо­му оператору на линии, пусть даст сигнал остановить поезд.

— Остановить «Комету»? — переспросил он.

— Да, черт возьми, «Комету»]

— Хорошо.

— Если возникнет необходимость, звоните не задумываясь.

— Хорошо. Но, думаю, этого не понадобится.

— Посмотрим. Будем работать, активно задействовав междуго­родную связь, как в тот раз, когда... — Дагни умолкла, потом тихо договорила: — ...когда прокладывали ветку «Линия Джона Голта».

Они молча переглянулись.

— Что в последних рапортах строительных бригад? — продолжи­ла Дагни.

— Все идет по плану. Как только вы покинули офис, я получил сообщение из Лоурела, штат Канзас, и из Джаспера, Оклахома, что прокладчики насыпи приступили к работе. Рельсы им уже везут из Сильвер-Спринге. Все на мази. Самое трудное было...

— Люди?

— Да. Найти людей. На западе от Эльгина до Мидлэнда мы стол­кнулись с трудностями. Все, на кого мы рассчитывали, ушли. Я не мог найти никого, кто взял бы на себя ответственность, ни на железной дороге, ни где-либо еще. Я даже пытался нанять Дэна Конвея. Но...

— Дэна Конвея? — остановившись, переспросила Дагни.

— Да. Пытался. Помните, как он ухитрялся проложить по пять миль рельсов вдень, как раз в той части страны? О, я знаю, у него достаточно причин ненавидеть нас, но имеет ли это значение сейчас? Я нашел его, он теперь живет на ранчо в Аризоне. Я позвонил ему лично и умолял спасти нас. Просил наняться на работу на одну ночь, чтобы построить пять с половиной миль железнодорожного полотна. Пять с половиной миль, Дагни, которые нас спасут, а он — величай­ший прокладчик за всю историю железной дороги! Я сказал ему, что это было бы знаком его уважения к нам. Знаете, я думаю, он понял меня. Он не злился. Говорил с грустью. Но не согласился. Сказал, что нельзя вытаскивать людей из могил... Пожелал мне удачи. Думаю, искренне... Знаете, мне кажется, он не из тех, кого разрушитель за­ставил выйти из дела. Похоже, он сам сломался.

— Да. Он сам сломался, я знаю.

Увидев выражение ее лица, Эдди быстро взял себя в руки.

— В конце концов мы нашли человека в Эльгине, — сказал он на­рочито уверенным голосом. — Не волнуйтесь, дорогу проложат за­долго до того, как вы туда приедете.

Она взглянула на него с полуулыбкой, думая о том, как часто она слышала от него подобные слова, и о той отчаянной браваде, которую он сейчас перед ней изображал. Эдди поймал ее взгляд, понял его, и ответная улыбка получилась смущенной и извиняющейся.

Эдди вернулся к своему блокноту, сердись на себя за то, что нару­шил собственное решение не усложнять положение Дагни. Он не должен был рассказывать ей о Дэне Конвее, думал Эдди, не должен был лишний раз напоминать о том отчаянном положении, в котором они оказались. Он недоумевал, что с ним происходит, ведь подобные нарушения дисциплины всегда казались ему недопустимыми, тем более сейчас, когда они находились в ее квартире, а не на работе.

Дагни продолжила диктовку, и Эдди слушал, глядя в блокнот, вре­мя от времени делая короткие заметки. Он запретил себе смогреть на нее. Дагни открыла дверь в гардеробную, сдернула с вешалки кос­тюм и наспех сложила его; голос ее звучал с прежней четкостью.

Эдди не поднял головы, следя за ней только по звукам быстрых движений и размеренного голоса. Он понимал, что с ним творится: ему не хотелось потерять ее снова, после столь краткого воссоедине­ния. Но идти на поводу собственного одиночества, в то время как железная дорога крайне нуждается в Дагни, он считал непозволи­тельным эгоизмом и поэтому чувствовал себя виноватым.

— Пошлите распоряжение, чтобы «Комета» следовала со всеми ключевыми остановками, — говорила Дагни. — И чтобы все управ­ляющие отделениями подготовили мне рапорты об...

Эдди поднял глаза и вдруг перестал слышать Дагни; его взгляд за­стыл. Он увидел на вешалке открытой двери в гардеробную мужской халат, темно-синий халат с белыми инициалами «ХР» на нагрудном кармане.

Эдди припомнил, где видел этот халат прежде, на мужчине, кото­рый смотрел на него через стол на завтраке в отеле «Уэйн-Фолкленд». Вспомнил, что этот человек пришел без предупреждения поздно ве­чером в День Благодарения в офис Дагни. И то, о чем он должен был давно уже догадаться, потрясло его подобно двум толчками одного землетрясения: внутри него раздался такой дикий крик «Нет!!!», что, казалось, рухнули все несущие опоры. Но еще больше, чем первое неожиданное открытие, его потряс шок: он наконец-то разобрался в собственных чувствах.

В его мозгу осталась одна-единств енная мысль: нельзя дать Дагни заметить, что он увидел и что из-за этого пережил. Его смятение до­стигло апогея, превратившись в физическую муку. Эдди испугался, что вторгся в ее частную жизнь дважды: узнав ее тайну и разоблачив свою собственную. Эдди еще ниже склонился над блокнотом, стара­ясь сосредоточиться на важнейшем в тот момент деле: остановить трясущийся карандаш.

—.. .проложить в горах пятьдесят миль железнодорожного полот­на и рассчитывать при этом только на имеющиеся в наличии мате­риалы.

— Прошу прощения, — едва слышно переспросил Эдди. — Я не расслышал, что вы сказали.

— Я сказала, что мне нужен отчет от всех управляющих о каждом метре рельсов и каждой единице оборудования, которыми они рас­полагают у себя в отделениях.

— Хорошо.

— Я поговорю с каждым из них по очереди. Пусть являются в мой вагон «Кометы».

— Хорошо.

— Разошлите неофициальное сообщение, что машинисты должны выгадать время для остановок, следуя по линии на скорости семьде­сят, восемьдесят, сто миль в час, где и как придется, а я... Эдди?

— Да. Хорошо.

— Эдди, что случилось?

Ему пришлось поднять голову и, глядя ей в глаза, впервые в жизни солгать.

— Я... я боюсь тех затруднений, которые могут возникнуть у нас с законом.

— Забудьте о них. Разве вы не видите, что никаких законов не осталось? Теперь все идет иначе: кто сумел что-то урвать, тот и прав. Теперь мы сами устанавливаем законы.

Когда Дагни собралась, Эдди донес ее чемодан до такси, а потом по платформе до ее вагона-офиса, самого последнего в составе «Ко­меты». Стоя рядом, он смотрел, как, дернувшись, поезд пошел, и про­водил взглядом красные фонари последнего вагона, удаляющегося в темноту туннеля. Когда огни пропали из виду, он понял, что чувс­твует человек, распрощавшись с мечтой, о существовании которой и не подозревал, пока не потерял ее навсегда.

Людей на платформе оставалось немного, они двигались напря­женно, погруженные в свои мысли, как будто накрытые аурой несчас­тья, заполнившей все пространство от рельсов до потолочных балок вокзала. Эдди безразлично подумал: после ста лет безопасности люди снова почувствовали, что отправление поезда— не просто событие, а игра со смертью.

Он вспомнил, что не обедал, хотя не чувствовал голода, но под­земное кафе Терминала больше походило на его дом, чем несколько кубометров пустого пространства, о котором он сейчас думал как о своей квартире. Вот он и направился в кафетерий, ведь больше идти ему было некуда. Войдя в безлюдный зал, он сразу заметил тонкую струйку дыма, поднимавшуюся над сигаретой официантки, что оди­ноко сидела за столиком в темном углу.

Не глядя, Эдди поставил что-то на свой поднос и, садясь за столик рядом с ней, сказал только:

— Привет.

Тупо глядя на столовые приборы перед собой, он гадал об их пред­назначении, потом припомнил, как пользуются вилкой, и попытался изобразить движения, необходимые для поглощения пищи, но обна­ружил, что это выше его сил. Спустя какое-то время он поднял глаза и увидел, что официантка внимательно смотрит на него.

— Нет, — ответил Эдди. — Нет, со мной ничего не случилось... Да, произошло много событий, но какое это теперь имеет значение?.. Да, она вернулась... Что еще ты хочешь, чтобы я тебе об этом рассказал?.. Откуда ты знаешь, что она вернулась? Ах, да, наверное, вся компания узнала об этом в первые же десять минут... Нет, я не знаю, рад ли я ее возвращению... Конечно, она спасет железную дорогу, через год или через месяц... Что ты хочешь, чтобы я сказал?... Нет. Она не сказала мне, на что рассчитывает. Она не говорила, что чувствует, о чем ду­мает... Ну, а ты сама-то как полагаешь, что она чувствует? Это для нее настоящий ад, да и ддя меня тоже! Только часть этого ада — моя собственная вина... Нет. Ничего. Я не могу говорить об этом... Гово­рить? Да я даже думать об этом не должен, я просто обязан положить этому конец, прекратить думать о ней и о... Я хотел сказать о ней.

Он помолчал, размышляя о том, почему глаза официантки, кото­рые всегда видели его насквозь, сегодня вызывают у него чувство неловкости. Он смотрел в стол и заметил, что в стоявшей перед офи­цианткой тарелке полно окурков.

— У тебя тоже неприятности? — спросил Эдди. —Ты сидишь здесь уже так долго... Меня? Почему ты хотела дождаться меня?.. Знаешь, я не думал, что тебя тревожит, увидишь ты меня или нет. Ты всегда казалась погруженной в себя, поэтому мне так нравилось говорить с тобой. Я чувствовал, что ты всегда меня понимала, но ничто не мо­жет причинить тебе боль, ты всегда выглядела так, словно тебя ничто в мире не беспокоит, и это даваао мне ощущение свободы, как буд­то... как будто в мире нет страдания... Знаешь, что странного в твоем лице? Ты выглядишь так, словно никогда не испытывала ни боли, ни страха, ни вины... Извини, что сегодня я пришел так поздно. Я дол­жен был проводить ее, она уехала на «Комете»... Да, сегодня вечером, только что... Да, она уехала... Да, она неожиданно так решила, бук­вально час назад. Она собиралась уехать завтра вечером, но случи­лось что-то неожиданное, и она решила срочно уехать... Да, она по­едет в Колорадо, но позднее... Сначала в Юту...

Пришло письмо от Квентина Дэниелса — он бросает дела, а единственное дело, которое она не может бросить, не может поз­волить себе бросить, это мотор. Помнишь, я говорил тебе про мо­тор, остатки которого она нашла... Дэниелс? Это физик, он послед­ний год работал в Технологическом институте в Юте, пытаясь раскрыть секрет мотора и восстановить его... Почему ты так смот­ришь на меня?.. Я раньше не говорил тебе о нем, потому что это тайна. Тайна, ее личный секретный проект, и почему он может тебя интересовать?.. Думаю, теперь я могу говорить об этом, по­тому что Дэниелс ушел... Да, он изложил ей причины. Сказал, что не отдаст того, что произвел его разум, миру, который относится к нему как к рабу. Сказал, что не станет приносить себя в жертву людям, которые получат огромную прибыль... Над чем ты смеешь­ся?.. Перестань, слышишь? Почему ты так смеешься?.. Весь секрет? Нет, не раскрыл, если ты об этом, но, кажется, делал успехи, у него был верный шанс. Теперь шанс потерян. Она помчалась к нему,

373

хочет умолить, удержать, заставить продолжать работу, только, я думаю, все впустую. Если они останавливаются, то уже не воз­вращаются к работе. Никто не вернулся... Нет, мне теперь все рав­но, мы понесли столько потерь, что я привык к ним... Нет! Вовсе не мысли о Дэниелсе не дают мне покоя, нет, оставь это. Не спра­шивай меня об этом. Весь мир разваливается на части, она все еще борется за его спасение, а я сижу здесь, проклиная ее за то, о чем не имею права знать... Нет! Она не сделала ничего, за что ее мож­но проклинать, ничего, и к тому же это не касается железной до­роги... Не обращай на меня внимания, это неправда, это не ее я проклинаю, а себя...

Послушай, я всегда знал, что ты любишь «Таггерт Трансконти - нентал» так же, как любил ее я, она для тебя много значит, для тебя лично, вот почему тебе так нравилось слушать, когда я о ней говорил. Но то, о чем я узнал сегодня, не имеет отношения к же­лезной дороге. Для тебя это неважно. Забудь... Просто мне случай­но стало известно о Дагни то, о чем я раньше и не подозревал, вот и все... Мы с ней вместе росли. Я думал, что знаю ее. Но не знал... Понять не могу, чего я ожидал... Наверное, считал, что у нее вооб­ще нет личной жизни. Для меня она всегда была не человеком и не... не женщиной. Она олицетворяла собой дорогу. И я не ду­мал, что у кого-то хватит дерзости посмотреть на нее иначе... Что ж, поделом мне. Забудь об этом... Забудь, говорю! Почему ты так меня расспрашиваешь? Это ее личная жизнь. Как это может тебя касаться?.. Оставь, ради бога! Разве ты не видишь, что я не могу об этом говорить?.. Ничего не случилось, со мной все в порядке, я просто... Господи, в чем я вру? Я не могу врать тебе, ты всегда все понимала, хуже всего, что я лгу сам себе!.. Я лгал себе. Я не осознавал, какие чувства испытываю к ней. Железная дорога? Я законченный лицемер. Если бы она означала для меня только железную дорогу, то не причинила бы мне такую боль. И мне сей­час не хотелось бы его убить!.. Да что с тобой сегодня? Почему ты так смотришь на меня?.. Господи, что со всеми нами творится? Почему нам всем осталось одно только страдание? Почему мы так много страдаем? Мы не хотели этого. Я всегда думал, что мы будем счастливы, все мы, что это наше естественное состояние. Что мы делаем? Что потеряли? Год назад я не стал бы проклинать ее за то, что она нашла то, чего искала. Но теперь я знаю, что они обречены, они оба, и я тоже, и все люди обречены, а она — все, что у меня осталось... Это было слишком прекрасно, чтобы осуществиться — чудо! Я не знал, что любил это чудо, что такова была наша любовь, ее и моя. Но мир начал рушиться. И мы не в силах остановить его.

374

Почему мы разрушаем себя? Кто скажет нам правду? Кто спасет нас? О, кто такой Джон Голт?!

Теперь это неважно. Почему я должен что-то чувствовать? Нам уже недолго осталось. Почему меня должно заботить, что она делает? Почему меня должно волновать, что она спит с Хэнком Риарденом?.. О, Господи! Что с тобой? Не уходи! Куда же ты?!